Бобровский улыбнулся, приветливо глядя на тоненькую девушку:
– Что ж, это понятно. Но ваша специализация предполагает и умение оперировать.
Девушка смутилась, но все же решила объясниться:
– Мне кажется, роды – это всегда чудо, даже когда очень трудные. А оперативная гинекология – это всегда… какая-то проблема.
И вдруг улыбнулась – открыто и ясно, став при этом еще симпатичнее.
– В общем, я предпочитаю чудо!
Бобровский на мгновение задержал на девушке свой внимательный взгляд, а потом жестом пригласил интернов на выход:
– Пойдемте, коллеги. Чтобы случилось чудо, иногда сначала нужно решить проблему.
* * *
«Светило», как окрестили его супруги Стрельцовы, более известный в профессиональных кругах как профессор Александр Александрович Мищенко, сидел на крутящемся стуле за совершенно не деловым столом, украшенным безделушками, разнокалиберными фотографиями в рамках и двумя букетами различной свежести, поставленными в простые трехлитровые стеклянные банки. Перед ним в кожаном кресле сидел муж Веры Михайловны. Сидел и чувствовал себя не в своей тарелке, пока доктор внимательно, чуть хмуро, смотрел в бумажки, скопившиеся после предыдущих консультаций. Сергей ждал, когда он их пересмотрит, глядя в пол, как провинившийся школьник.
Наконец Светило отложил последнюю прочитанную бумажку в сторону и изрек:
– М-да. Ну, что, Сергей Анатольевич: проблема ваша довольно типичная, можно сказать, из учебника. Все предыдущие назначения я одобряю и подтверждаю. Думаю, все они сработали на результат, каждый по-своему… Нет, это не безнадежный случай, совсем не безнадежный. Будем намечать перспективы!
Мищенко вскинул голову, изучающе разглядывая пациента. Непонятно, что разглядев в нем, произнес:
– Так, с этими анализами мне все понятно… Давайте-ка мы с вами вот о чем поговорим, голубчик. Какие напитки предпочитаете?
Сергей приподнял брови:
– Молоко или кефир?…
Светило покачал головой:
– В смысле, чем душу лечите?
Сергей сразу подозревал, о чем именно спрашивает врач, но – кто его знает! Может, жирность кефира на что-то влияет… Он спокойно ответил:
– А, вы об этом. Нет, доктор, с этим все в порядке – практически не пью. Удар держу.
Профессор оживился:
– Боксер?
Сергей усмехнулся:
– Многоборец.
Мищенко одобрил:
– Очень хорошо. Хорошо, что не велосипедист.
Немой вопрос во взоре Сергея заставил врача пояснить позицию:
– Вот сына родите, с ним тогда и будете сердце тренировать, а пока воздержитесь от велосипедных прогулок.
– Да с удовольствием, профессор! Я большей частью за рулем…
Но врач уже перешел к другому аспекту:
– А как у вас с другими приятными пороками? Наркотики, женщины?
Сергей даже слегка развеселился от очевидной, как ему показалось, нелепости вопроса:
– Из наркотиков только работа, рыбалка, машина. С женщинами сложнее…
– Так-так-так… Распыляетесь? – испытующе глянул Мищенко.
Стрельцов развел руками:
– Разрываюсь, профессор! Между женой, сестрой и мамой.
Профессор легонечко стукнул по столу:
– Понял. Опять мимо… – прищурился, посмотрел на Сергея и спросил: – Говорят, жена у вас красавица? Почему она, кстати, сегодня не пришла?
Сергей, отлично знавший, что пришел сюда по личной протекции Бобровского, еле заметно нахмурился и на «красавице» акцентировать внимание не стал:
– Дежурит. Вы, наверное, в курсе: она ваша коллега, врач. Гинеколог.
Мищенко внезапно погрустнел:
– Понятно, сапожник без сапог. Работа тяжелая, ночные дежурства, стрессы постоянные… Только бы до постели добраться. Я прав?
Сергей всем сердцем был готов согласиться с доктором, чуть было не попросил его озвучить эти выводы самой Вере при встрече, но… Вспомнил недавнюю ссору с женой и ответил совсем по-другому:
– У нее график оптимальный, дежурства – сутки через трое. Так что мы и выспаться успеваем, и домашнее задание выполнить.
Светило придал своему лицу деликатное выражение:
– Так, а в браке давно? Привычка сказывается… на домашнем задании?
Сергей отрицательно помотал головой, подумав мельком: «Верочку мою ты не видел…»:
– Мы… Да, уже десять лет женаты. Привычка? Нет, все хорошо у нас. Ну, я за себя говорю… в первую очередь.
Доктор сложил на груди руки, склонил голову к плечу, наблюдая за Сергеем. Тот уже овладел ситуацией и чувствовал себя куда свободнее, чем в начале разговора.
– Ну, я смотрю, вы – молодец… – Мищенко наклонился к бумагам. – Сергей Анатольевич. Тогда направляю вас на спермограмму: проверим, что там с вашими живчиками и почему время от времени подводят эти бойцы невидимого фронта своего доблестного командира.
Мищенко вышел из-за стола и неожиданно для Вериного мужа спросил:
– А вы танцуете?
Сергей тут же вспомнил, что о Мищенко говорили – «эксцентричный». Ну да, ну да, что-то есть…
– В каком смысле? – максимально сохраняя серьезность, уточнил он.
Мищенко развел руки:
– А в каком смысле танцуют? Вальс, танго, ча-ча-ча…
Сергей, решивший ничему не удивляться, даже «ча-ча-ча», подтвердил:
– Ну… Да, могу. Если надо.
Светило почти обрадовался:
– Надо! И знаете, что именно надо? Сальсу! И не один, естественно! С женой.
Воодушевленный своей странной идеей, Мищенко начал мерить кабинет шагами. Резко остановился. «Ишь ты, как глаза-то горят…» – подумал Сергей про себя.
– Во-первых, сальса очень освежает чувства. Во-вторых, активный массаж органов малого таза. Вот так… – он сделал несколько округлых движений бедрами, это вышло у него очень ловко, даже изящно, но неожиданно смешно. – Да, решено. В рецепт писать не буду, а вот телефончик дам. Не вы первый! Вот, пожалуйста… Позвоните, запишитесь, потанцуйте… недельку. Лучше две! И десятого прошу явиться на спермограмму. Прямо ко мне.
Откланявшись, Сергей вышел из кабинета. В руках у него была объемная папка с накопившимися результатами прежних исследований и рекомендациями предыдущих специалистов. От Мищенко он вынес один-единственный бумажный «трофей» – написанный косым почерком на крошечном листочке бумаги городской телефон с подписью «Сальса!». Именно так, с восклицательным знаком… Сергей засунул его в файлик поверх остальных рецептов родительского счастья и пошел к выходу.
* * *
Окно палаты на втором этаже открывать разрешали, но ненадолго – только для проветривания: сквозняков опасались. Поэтому мамочки общались со своими мужьями чаще всего по телефону, глядя в окно. Один из них – долговязый Вася Петровский – стоял внизу с чувством выполненного долга: он уже передал Ленке все, о чем она просила, и теперь был спокоен за жену. Лена, уже в своем домашнем нарядном халатике, с нежностью смотрела на своего юного мужа, негромко говоря в телефон:
– Ты Спока зачем мне привез? Тебя, что ли, воспитывать?…
Вася засмеялся:
– Учи матчасть, пригодится! – а потом нахмурился. – Маме звонил.
Лена тоже сразу заметно опечалилась:
– Ну, что она говорит?
Вася махнул рукой:
– Что раньше, то и теперь… Ничего, справимся.
Лена грустно призналась:
– И я своей позвонила… Сказала, приедет, как рожу, на недельку. Дальше – сами. На пенсию, говорит, выйду, вот тогда… И опять за свое: «О чем вы думали? Чем думали?… Чем твой Вася думал, я догадываюсь…»
Вася понуро признал очевидное:
– Не любит она меня.
На что Ленка сказала так нежно и так тихо, как смогла, чтобы не слышали посторонние:
– Зато я тебя люблю… Я так тебя люблю… А маме моей до пенсии еще двенадцать лет.
Вася смотрел снизу, как маленький мальчик, потерявшийся в магазине:
– Да ладно… Может, моя все-таки как-нибудь поможет…
Ленка кивнула ему, чтобы он видел, и быстро сказала:
– Конечно, кто-то из них… Твоя или моя… обязательно поможет…
Но что-то в Ленкином бодром голосе заставило Васю усомниться в этом. И тогда он сказал решительно и твердо:
– Лен, да мы сами… Ну решили же…
* * *
Был конец рабочего дня…
Доктор Бобровский шел по коридору по направлению к выходу из клиники, прокручивая в памяти все важные и неважные события прошедшего дня, когда навстречу ему в коротеньком бежевом пальто, туфлях на высоких каблуках, плавно переходящих в темные, подчеркивающие стройность ног колготки, с разбросанными по плечам светлыми волосами продефилировала докторесса Наташа, Наталья Сергеевна Бондарева собственной персоной. Увидев Бобровского, она буквально взлетела над землей: походка легка, улыбка светла… Поздоровалась первой, согласно субординации.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Как я рада вас видеть… А вы меня?
Бобровский никуда не спешил, дома его никто не ждал, а с белозубой Наташкой всегда было приятно поболтать: она так мило кокетничала в любой, самой рабочей обстановке, не давая забывать, что он – вполне привлекательный для женщин (за исключением родной жены) мужчина… Бобровскому было просто невдомек, что легкость, с какой кокетничала Наташа, была довольно… трудоемкой для нее. Потому что она была давно – наверное, года четыре – и безнадежно, судя по его упорному ровному дружелюбию, влюблена в своего начальника. Бобровский ответил с улыбкой:
