Если первым, о ком он подумал, услышав скрипачку в метро, был его отец — неистребимый дух праздника Рождества из его прошлого, — то вторым стал Маркус. Непонятно почему. Он не слишком часто вспоминал о нем после случая с кроссовками и не видел с тех пор, как Фиона выволокла сына из квартиры Уилла на прошлой неделе. Может быть, он вспомнил о нем потому, что Маркус был, по сути, единственным ребенком, которого он знал, хотя Уилл и сомневался в том, что он достаточно сентиментален, чтобы верить в отвратительное заблуждение, будто Рождество — это праздник детей; более правдоподобным объяснением было то, что он провел некую параллель между детством Маркуса и своим собственным. Не потому, что был тогда зубрилой в немодных кроссовках, — напротив, он всегда носил правильную обувь, правильные носки, правильные брюки и правильные рубашки и делал правильную стрижку у правильного парикмахера. В этом, по мнению Уилла, и заключался смысл моды — она позволяет тебе быть с крутыми и сильными и находиться по другую сторону баррикад от отверженных и слабых. К этому Уилл и стремился, а чтобы успешно избегать нападок, он сам нападал на других, активно и с удовольствием.
Но обстановка в доме Фионы во многих отношениях напоминала дом Фриманов: в нем царила та же атмосфера безысходности, разбитых надежд, неразберихи и просто откровенного психоза. Конечно, Уилл рос, купаясь в деньгах, а у Маркуса не было ни гроша, но, чтобы стать психом, деньги не нужны. И что с того, что Чарльз Фриман прикончил себя дорогим виски лучших сортов, а Фиона пыталась отравиться дешевыми транквилизаторами? Эти двое все равно нашли бы, о чем поговорить на вечеринке.
Уиллу не очень понравилась такая параллель, потому что это означало, что, имей он хоть каплю порядочности, должен был бы взять Маркуса под свою опеку и, используя собственный опыт жизни с ненормальным родителем, помочь мальчику обрести душевное спокойствие. А делать это ему не хотелось: требовалось слишком много усилий и контактов с людьми, которых он не понимал или которые ему не нравились; поэтому он предпочел смотреть "Обратный отсчет" в одиночку.
Но в любом случае он забывал, что не может полностью контролировать свои отношения с Маркусом и Фионой. В проклятый день двадцатого ноября, после чертова девятнадцатого ноября, когда он уже почти решил, что Маркусу придется обойтись без его помощи, Фиона позвонила ему и начала нести по телефону всякую чушь.
— Маркусу не нужен отец, а уж такой, как вы, и подавно, — сказала она.
Уилл совершенно растерялся уже в начале разговора. До этой фразы он всего-то и успел произнести хоть и немного настороженное, но все же вполне дружелюбное "Здравствуйте, как поживаете?".
— Не понял?
— Кажется, Маркус решил, что ему нужно общество взрослого мужчины. Фигура отца. И каким-то образом в этой связи всплыло ваше имя.
— Ну, Фиона, я уж точно могу уверить вас в том, что эта идея исходит не от меня. Я не нуждаюсь в обществе мальчика, и мне уж точно не нужна фигура сына. Вот и все. Надеюсь, мы достигли в этом смысле понимания.
— Так, значит, вы не станете с ним встречаться, даже если он этого захочет?
— Почему бы ему не использовать своего отца в качестве фигуры отца? Разве это не самое простое решение, или я чего-то недопонимаю?
— Его отец живет в Кембридже.
— В том Кембридже, что в Австралии? Или в калифорнийском Кембридже? Видимо, речь уж точно не идет о Кембридже, до которого рукой подать по трассе М11?
— Маркус не может добраться туда по М11. Ему всего двенадцать лет.
— Подождите минутку. Вы позвонили, чтобы сказать мне, чтобы я держался подальше от Маркуса. Я вам ответил, что у меня нет никакого желания держаться к нему поближе. А теперь вы мне говорите… Что? Видимо, я что-то упустил.
— Вы, кажется, рады от него избавиться.
— Так, значит, вы не просите меня держаться от него подальше? Вы предлагаете мне оформить над ним опекунство?
— Вы можете вести разговор, не прибегая то и дело к сарказму?
— Просто объясните мне четко и ясно, не меняя мнение в середине фразы, чего вы от меня хотите.
Она вздохнула:
— Не все так просто, Уилл.
— Так вы звоните, чтобы сказать мне это? Видимо, я превратно истолковал тот пассаж, когда вы говорили, что для роли опекуна я самый неподходящий человек в мире.
— С вами действительно трудно иметь дело.
— Так не имейте со мной дел! — Он уже почти кричал. И был положительно зол. Они говорили меньше трех минут, а ему казалось, что этот разговор станет делом его жизни; что каждые пару часов он будет класть трубку, чтобы поесть, поспать и сходить в туалет, а все остальное время Фиона будет говорить ему одно, а потом совершенно другое, и так до бесконечности. — Просто положите трубку! Бросьте трубку! Я, честное слово, не обижусь!
— Мне кажется, нам нужно поговорить об этом по-нормальному, верно?
— О чем? О чем нам нужно поговорить по-нормальному?
— Обо всем этом.
— Да не о чем тут разговаривать. Совершенно не о чем.
— Вы можете встретиться со мной в баре завтра вечером? Может быть, будет лучше поговорить лицом к лицу. Так мы ни о чем не договоримся.
Спорить с ней не имело смысла. Не спорить с ней тоже было абсолютно бесполезно. Они договорились встретиться в баре, и вся растерянность и недоумение Уилла в полной мере выразились в том, что договоренность по поводу времени и места встречи он воспринял как собственную решительную победу.
Никогда прежде Уилл не оставался один на один с Фионой; всякий раз до этого рядом был Маркус, который руководил тем, когда и что говорить, за исключением того дня, когда украли его кроссовки — тогда он дал им тему для разговора, не сказав ни слова. Они пошли в тихий паб рядом с Ливерпуль-роуд, где всегда можно было найти свободный столик, чтобы поговорить, и где не надо перекрикивать музыкальный автомат, или гранжевую группу, или претенциозного юмориста. Когда принесли заказанные напитки, Уилл сел напротив Фионы и, еще раз безотчетно убедившись в том, что не находит ее ни капельки привлекательной, вдруг осознал следующее: почти за двадцать лет посещения пабов он ни разу не был в них с женщинами, к которым не испытывал сексуального интереса. Уилл задумался. Неужели это действительно так? Конечно, он продолжал иногда встречаться с Джессикой, своей бывшей подружкой, которая настаивала на поддержании дружеских отношений после того, как они расстались. Но когда-то здесь был сексуальный интерес, и Уилл не сомневался, что, реши Джессика завести небольшой романчик на стороне, он обязательно попытал бы счастья и предложил на рассмотрение свою кандидатуру.
Да, с ним и вправду такое было впервые, и он не представлял, по каким правилам играть в этой ситуации. Конечно же, было бы неуместно и глупо взять ее за руку и смотреть в глаза или плавно перевести разговор на секс, чтобы придать ситуации пикантную нотку. Если он не собирается переспать с Фионой, ему также не нужно притворяться, что все ее слова ему безумно интересны. Но, странное дело: по большей части то, что она говорила, было действительно интересно. Не то чтобы он открывал для себя много нового в познавательном смысле (хоть Фиона, видимо, и знала гораздо больше Уилла, он был практически уверен, что все это должно быть ужасно скучно). Просто разговор увлек его. Он слушал, что она говорила, думал, отвечал. Он не мог припомнить, когда такое случалось с ним в последний раз; так почему же вдруг сейчас? Просто закон подлости: если тебе кто-то не нравится, этот человек обязательно оказывается безумно интересным — или здесь происходит нечто такое, над чем ему следует задуматься?
Сегодня она была другой. Она не пыталась ему объяснить, какой он никчемный человек, и не обвиняла его в приставаниях к ее сыну. Казалось, будто она решила, что с их отношениями надо просто смириться. Уиллу это не понравилось.
— Извините меня за вчерашнее, — сказала она.
— Ничего.
Уилл закурил; Фиона изобразила на лице недовольство и стала отгонять дым от лица. Уилл ненавидел, когда люди так ведут себя в местах, где у них на это нет никакого права. Он не собирается извиняться за то, что курит в пабе; да он назло один накурит так, что от дыма им не будет видно друг друга.
— Когда я позвонила, я была очень расстроена. Когда Маркус заявил, что ему нужно мужское влияние, для меня это было как пощечина.
— Могу себе представить.
Да он понятия не имел, о чем это она! С какой стати обращать внимание на то, что говорит Маркус?
— Просто, когда расстаешься с отцом своего ребенка, тебе ясно, что ему будет нужен мужчина и все такое. Но потом феминистская логика берет свое. Но с тех пор как Маркус достаточно повзрослел, мы с ним неоднократно это обсуждали, и всякий раз он уверял меня, что это не имеет значения. И тут вчера, на ровном месте, он мне такое говорит… Он всегда знал, насколько меня заботит эта проблема.
