— Представьте только, сейчас кто-то ест это мясо! Из него должно было получиться мое мыло! — качала головой Айно.
— Это был кто-то посторонний, ведь все у нас в деревне знают, отчего умерла твоя свиноматка.
— К счастью, в этом старом погребе не было больше ничего другого.
Сырье для мыла вымачивали и промывали много дней, и в этот вечер оно наконец кипело в большом котле на тихом огне, и Ингель начала добавлять щелочь. Это была работа Ингель, так как у Алиде не хватало терпения, а Ингель замечательно умела готовить мыло. Куски мыла Ингель всегда были самыми большими и лучшего качества, что неизменно вызывало зависть, но сегодня это не волновало Алиде, потому что это был первый хотя бы чуточку спокойный день. Утром «цветной» Йозеп предлагал свои красители для тканей, которые ему кто-то тайком поставлял с завода Орто, чистый цвет без искажений. Заодно от него они услышали все сплетни про соседние деревни.
И вот мыло в котле пенилось, Ингель деревянным черпаком помешивала варево, Айно болтала о работе на колхозном поле, о том, сможет ли она справиться со все возрастающими нормами. То же самое заботило и сестер, но в тот вечер Алиде решила не огорчаться из-за этого, позже успеет позаботиться о нормах. Беседу женщин прервал визг Линды: она уколола палец острием брошки. Ингель схватила брошь и прикрепила ее к блузке дочери, запретив играть с ней. Линда немного похныкала и прикорнула в углу кухни, куда забралась с каштановой птичкой, так как Ингель напугала ее тем, что брызги от щелочного раствора разъедают кожу. Домашние хлопоты вызвали у Алиде улыбку. Она предложила Линде проводить соседку, которая отправилась на вечернюю дойку коровы. На следующий день та должна была снова прийти к ним. Тогда мыло можно будет уже резать, и она сможет отнести свои куски домой сушиться. Алиде сладко потянулась. Скоро она пойдет вместе с Линдой в хлев кормить скотину, придет на кухню Ханс, чтобы спустить тяжелый котел с печи на пол остывать.
Мужчин было четверо.
Они не постучались. Они вошли в дом, как хозяева.
Ингель как раз добавляла щелочь в котел.
Алиде сказала, что ничего не знает о Хансе.
Ингель вылила в котел все содержимое бутылки.
Мыло вылилось и зашипело на плите.
Она также не сказала, где Ханс.
Не сказала ни слова и Линда.
От плиты поднялся чад, огонь погас, котел пенился.
В муниципалитете Линду отняли у них и куда-то увели.
На потолке в подвале болтались лампы без абажуров. С ними вместе были два деревенских парня, сын старого Лемета и Армин Йоффе, который до прихода немцев перешел на сторону СССР. Ни тот, ни другой даже не посмотрели на них.
В муниципалитете солдаты курили махорку и пили водку. Из стаканов. И утирались рукавом, как принято у русских солдат, хотя и говорили по-эстонски. Им тоже предложили. Они отказались.
— Мы осведомлены, что вы знаете, где находится Ханс Пек, — сказал один из мужчин.
Кто-то, вроде, видел Ханса в лесу. И кто-то из допрашиваемых утверждал, что Ханс был в той же самой землянке, что и он, и в одном с ним отряде.
— Мы вас сразу же отпустим домой, как только вы скажете, где прячется Ханс Пек.
— У вас такая очаровательная дочка, — добавил другой.
Ингель сказала, что Ханс умер. Убийство с целью ограбления в 1945 году.
— Как зовут вашу дочку?
Алиде сказала, что Ристлан Хендрик, друг Ханса, видел случившееся. Ханс и Ристлан ехали на лошади по дороге, внезапно на них напали и убили Ханса. Ингель начала нервничать. Алиде почувствовала это, хотя внешне ничего не было заметно. Ингель стояла прямо и держалась независимо. Какой-то мужчина все время расхаживал позади них. Ходил и ходил, а другой ходил по коридору. Звук поскрипывающих сапог.
— Как зовут эту вашу красивую девочку?
Линде исполнилось всего лишь семь.
— Скоро мы будем задавать те же вопросы вашей дочке.
Они молчали. И тогда в комнату вошел новый человек. И тот, кто их допрашивал, сказал вошедшему:
— Иди и поговори с девочкой. Глупышка, она ничего не сказала. Не трать понапрасну время. Выкрути лампочку, только осторожно, не обожгись. Или нет. Приведи ее сюда. Потом нагнешь ту лампу, и тот провод так, чтобы она доставала до стола. Положим девочку сюда на стол и после этого…
Мужчина только что поел, еще дожевывал. Руки и рот блестели от жира. Двери отворялись и закрывались, сапоги стучали, кожанки скрипели. Стол передвинули. Привели Линду. На ее кофточке не было пуговиц, она придерживала ее руками.
— Девочку — на стол!
Линда совсем притихла. Но глаза у нее были такие…
— Раздвиньте ноги. Держите ее.
Ингель в углу всхлипывала.
— Этим займется Алиде Тамм. Подведите ее к столу.
Но они ничего не сказали, они не выдали.
— Заставьте ее взять лампу.
Но они не сказали ничего, ничего, ничего.
— Возьми, шлюха, эту лампу!
1948, Западная Виру
ПОСТЕЛЬ АЛИДЕ НАЧИНАЕТ ПАХНУТЬ ЛУКОМ
Алиде выбрала Мартина, так как он ничего пока не знал про нее. Она встретила его возле маслозавода «Мейера» случайно. Она как раз спустилась с лестницы, восхищаясь образцами ваты на стене конторы «Мейера», подтверждающими чистоту молока их коров. Ваты других были желтее, вата же от их молока всегда была одинаково белая. Ясно, что это как всегда являлось заслугой Ингель, которая больше всех ухаживала за коровами, но в то же время это были коровы из их дома. Алиде даже приосанилась и выпятила грудь, выходя из конторы, когда услышала на лестнице тот голос, голос незнакомого мужчины. Голос был решительный и звучал энергично. Он не походил на голоса других мужчин из их деревни, слабых от старости либо размягченных от беспробудного пьянства, ибо что другое оставалось теперь мужчинам страны, кроме как пить водку.
Алиде пошла по улице, пытаясь найти мужчину, которому принадлежал этот голос, и он отыскался. Он шел к маслозаводу, и несколько человек сопровождали его как начальника. Алиде видела, как полы его пальто развевались от ветра и как сопровождающие при разговоре поворачивали голову в его сторону. Он же, отвечая, лишь смотрел вперед, приподняв голову, будто глядя в будущее. И тут Алиде поняла, что это подходящий человек, который мог бы спасти ее, обезопасить ее жизнь. Мартин. Мартин Тру.
Она пробовала на слух ходившее по деревне имя, оно приятно звучало. Алиде Тру звучало еще приятней, на языке оно таяло, как первый снег. Она догадалась, где можно найти этого человека или, скорее, где он может ее встретить — на втором этаже мызы, переделанной в дом культуры, в красном уголке.
Алиде начала подкарауливать Мартина, стоя между доской объявлений на стене и портретом Ленина. Она изучала книги с красными обложками, сидя под большущим красным флагом и между чтением задумчиво поглядывала на камин, его украшения с неподходящими теперь символами были уничтожены. Тени хозяек усадьбы балтийских немцев будто стонали у нее под ногами, сырые темные вздутия пятнали обои. Порой, когда она оставалась одна, окно поскрипывало, будто его пытались открыть, рама издавала тонкий звук, и Алиде ощущала дуновение, хотя окно оставалось закрытым. Она не разрешала тревоге овладеть ею, несмотря на то, что явственно ощущала, что находится в чужом доме, в неверном месте, в покоях господ. Ощущение немного походило на то, которое она испытала в русской церкви, превращенной в склад зерна. Тогда она ожидала, что божественная молния поразит ее за то, что она не выступила против мужчин, превративших иконы в ящики. Она пыталась напомнить себе, что это не ее церковь, от нее не ждали, что она сделает то, что могла бы. Теперь нужно было лишь внушить себе, что мыза стала домом народа, находится в народном пользовании, коли намереваешься выжить. Поэтому она мечтательно смотрела на улыбающуюся голову Ленина, иногда, приподнявшись, обращала взор на вывешенные таблицы с трудовыми нормами и вновь возвращалась к изучению «Эстонского Коммуниста» и «Пяти углов». Как-то ее книга упала на пол и ей пришлось, чтобы подобрать ее, заглянуть под стол. Тогда она заметила выструганные на пластинке под столешницей имена: Агнес, сердечко и Вильям. Из середины сердечка на нее взирал глазок дерева. Год 38-й. Здесь у них не было ни Агнес, ни Вильяма. Восхитительный столик из розового дерева был откуда-то украден, а его украшения сбиты. Справились ли с тем, что случилось, Агнес и Вильям, прожили ли свою жизнь счастливо и любя друг друга где-то на Западе? Алиде повернулась к столу и стала заучивать наизусть «Песню тракториста»:
Скорости, железный трактор! Скорости, товарищ!Поле перед нами — безбрежно, словно море,Идем мы вдвоем сквозь обширные землиВ нашей победной песне шумят просторы и поле.
Недостаточно, чтобы она знала ее наизусть, ей нужно научиться верить этим словам. Чтобы в голосе слышалось неоспоримое признание веры. Сможет ли она? Должна суметь. Она знакомилась с учением Маркса и Ленина, но не лучше ли будет, если ее научит сам Мартин? «Песня тракториста» достаточно простая, но Мартин и не должен считать ее, Алиде, очень уж сообразительной.
