метели:
– Евгений, а с каких пор ты такой умный стал? Ну, ладно, раз такой умник, расторгай помолвку, пока с тобой беды не случилось! А то, раз я «проходимец», как ты меня сам же назвал, я ведь не только Людмиле могу навредить!!! Тебе что кажется лучше, что ты выбираешь: прожить долгую спокойную, в полном благополучии жизнь или яркую, запоминающуюся, романтичную, но короткую и полную страданий?! Её светлость Людмила – настоящая женщина-огонь, а ты летишь на свет её огня, как мотылёк, не боишься погибнуть от такой любви?!
Евгений поправил цилиндр на голове, тяжело задышал, вышел из саней, выпрямившись в полный рост, как могучий богатырь или крепкий дуб и тихо изрёк:
– Вот она, твоя липовая братская любовь! Эх. Николя, а мы-то все ждём, что ты поумнеешь, ты же в ответ на наше с Иннокентием Александровичем терпение наглеешь, угрожаешь мне. Разве так себя поведёт христианин по отношению к двоюродному брату? Мне даже странно, откуда у тебя такая жестокость, что ты меня ради интрижки прикончить готов. Что ж, я отвечу так: я люблю прекрасную княжну Людмилу, свою невесту, в скором времени жену, ни на миг не сомневаюсь в её невиновности, если нужно, я готов погибнуть ради нашей любви. Но вот не даром пожилые бывалые люди говорят, что каждый думает в меру своей испорченности. Лично я, ни тогда во время танца, ни потом, общаясь с ней, как жених, не заметил в ней никой страсти, ни малейшего намёка на греховную блудливость. Да, она чрезмерно эмоциональна, при этом кокетлива, женственна. И всё. А если учесть, сколько у неё добродетелей: образованность, природный ум и набожность, доброту, целомудрие при её-то красоте, так можно продолжать долго, понять не могу, о какой женщине-Огонь ты говоришь. Добрейшая и милейшая совсем юная мадмуазель. Не чувствую в ней никакого огня, а себя не чувствую мотыльком, мы любим друг друга, но любовь и страсть две противоположные вещи. Так что смотри не за мной, Николя, а за собой, чтобы сам же в своих ушлых страстях не сгорел, как мотылёк! Всё, разговор окончен!
После этого могучий крепкий Евгений поправил своё большое широкое модное пальто с соболиным мехом, сел в сани и направился сквозь неприятную завывающую метель домой, оставив Николя ни с чем.
Николя так разозлился, что быстро по снегу, ругаясь, как сапожник, ловко преодолевая сугробы, умчался в лес, там долго катался в снегу, чтобы остыть от прилива гнева. А, когда уже стемнело, то его осенила одна страшная мысль, и со злорадной ухмылкой Николя подумал: «…Ну, всё, Евгений, сам напросился, сделаю так, что ты в день свадьбы на каторге будешь, а Людмила, прежде чем тебе достаться, сама ко мне прибежит, да и отца-предателя, которых всё наследство Евгению оставил, накажу!..».
Глава « Ход конём со стороны Николя»
… Все, кроме Николя, чудесно справили Рождество Христово и Крещение, с нетерпением ждали венчания Евгения и Людмилы. Молодой поэт граф Евгений стал делать невесте дорогие подарки ввиде самых изысканных ювелирных украшений и модных французских вещиц дамского гардероба, делал дорогостоящие презенты Евгений и скоромной Зое Витальевне: и дорогую посуду, и китайскую фарфоровую вазу, и пуховый красивый платок вишнёвого цвета, и золотые иконы…
Конечно, сейчас, в конце января, все мысли прелестницы Людмилы и её матушки были о подвенечном наряде княжны, ведь каждая невеста хочет быть самой красивой и счастливой в день своей свадьбы, как сказочная принцесса.
Людмила остановила выбор на изысканном и целомудренном, с длинным рукавом, белоснежном платье с обилием кружев и маленьких белых роз. К нему она с мамой ещё купила длинную, в три метра, изысканную фату и венок из белых роз.
… Но та январская ночь выдалась особенно тёмной, буран носился по пустым безлюдным улочкам Санкт-Петербурга, скакал по мостам и крышам, будто взбесился, мороз крепчал, досаждая простым обывателям столицы…
…В имении графа Иннокентия все крепко спали, найдя самые тёплые местечки. Спал богатырским сном, закрыв плотно суконный охровый вышитый цветами балдахин, в своей кровати и сам старенький седой Шустров…
…Вдруг в дверь спальни робко постучали. Старческий сон графа Иннокентия Александровича оказался чутким, он протёр глаза от ночных грёз, распахнул балдахин, зажёг свечу в золотом подсвечнике, накинул свой барский расписной дорогой халат поверх атласной ночной рубашки и промолвил, кашляя по-старчески:
– Кто там? Проходите…
В спальню отца вошёл Николя со слащаво-приторной неестественной улыбкой и нехорошим, злым взглядом, с распушенными светло-русыми бакенбардами и красивой новой стрижкой из светло-русых волос, в парадной одежде, а на плече поверх доломана висела кожаная военная сумка с гербом.
… Граф Шустров был огорошен странным поведением сына, он поражался и не мог понять, почему тот не спит, а пришёл к нему так поздно, да ещё одетый с таким лоском. А ещё граф никак не мог понять, с чего бы сыну по дому ночь расхаживать в выходном наряде, да ещё и с походной военной сумкой. Не на войну же едет!
Ошеломленный Иннокентий Александрович тихо прокашлялся и начал разговор:
– Николя, сын, а это что за странности? Зачем ты дома в мундире ходишь? Почему не спишь, а ко мне пришёл? Неужто уехать надумал?
Николя прикрыл дверь с едва заметным злорадством (ему только на руку было, что отец с ним так доверчиво разговор начал) и ответил с напускной искусственной нежностью:
– Да, вот, отец, в последнее время из-за моего конфликта с Евгением у нас с тобой такие тяжёлые отношения были, а я же тоже переживал, и совестью мучился (ха, Николя знал, что умеет ловко лгать, как же наивно отец сейчас поверил в раскаяние, которого и в помине не было). Понимал, что грех творю, а ничего не мог поделать, так сильно влюбился в прекрасную княжну Варшавскую, в невесту Евгения, никак не мог со своими эмоциями справиться. И всё-таки решился уехать, пожить заграницей, мою неразделённую любовь излечит, надеюсь, расстояние, и, вот, уезжаю рано утром, поэтому уже оделся и пришёл к тебе, отец, поговорить по душам…
– Ох, сынок… – тяжело вздохнул седой старый сморщенный Иннокентий Александрович – ох, нелегко и мне сейчас, но садись рядышком, поговорим, мы же не чужие люди друг другу…
После этого Николя сел на край кровати рядом с отцом, тут граф отвернулся, чтобы выпить несколько капель валерьянки…
А Николя молниеносно достал из военной сумки кусок каната и накинул на морщинистую шею отца, начал душить и торжествующе прошипел:
– А это – месть за всё! За то, что пытался помешать моим планам, за то, что лишил наследства, что Людмила досталась этому дурачку Евгению, а не мне!
Иннокентий Александрович испугался до дрожи, ему ещё хотелось жить,