Вот этому своему отношению к критике, которая невозможна без свободы слова, Сталин никогда не изменял. И есть еще нюанс в сталинском отношении к слову, о котором я уже давно пишу и который не грех повторить.
Обязанность слушать слово
Люди как-то не замечают, что сегодня свободу слова имеют некоторые избранные болтуны, и только.
Как же, скажете вы, ты же можешь писать в этой книге о чем угодно, да и раньше мог писать, к примеру, о том, что Ельцин издох в 1996 году, а не в 2007-м, а ведь это и есть свобода слова!
Но разве в СССР вы не могли говорить свободно о чем угодно? На кухне. Не могли орать во всю глотку: «Долой Брежнева!»? В лесу. Могли. Да, скажет читатель, но на кухне и в лесу меня слушали бы несколько моих товарищей, и все.
А кто слышит меня, кроме вас? Велика ли разница в слушателях, чтобы так радоваться? Люди, как правило, не понимают сути свободы слова — нет, и не бывает свободы слова без ОБЯЗАННОСТИ СЛУШАТЬ!
Находящиеся у власти подменили эти понятия, при них в прессе началась болтовня ради болтовни, именно при них государственные органы получили право НЕ РЕАГИРОВАТЬ на то, что пишет пресса. Режим уничтожил на территории СССР обязанность слушать и этим ликвидировал саму свободу слова для всего народа.
В СССР, даже в мое время, даже уже после смерти Сталина, было не так. Да, действительной свободы слова, такой, какой она была при Сталине, в мое время уже не было, но обязанность слушать — была! Вот мой личный пример.
В середине 80-х наш завод становился на ноги, появилась возможность с него кое-что взять, и масса чиновников стала показывать нам, насколько они значительные люди и что мы обязаны их очень сильно любить и не отказывать им в их личных просьбах. Веселая это была компания — от прокурора города до директора банка.
Последний учудил такое, что у меня кончилось терпение. Мы по инструкции ВЦСПС обязаны были бесплатно раздавать в горячих цехах чай и делали это, как и остальные заводы, десятки лет. Но в инструкции было написано «бесплатно доставлять в цеха чай». И директор банка прекратил оплату магазинам наших счетов за чай на том основании, что речь, дескать, идет только о бесплатной доставке чая в цеха, а рабочие на рабочих местах должны покупать его за наличные.
Был бы старый секретарь горкома, за такие шутки директор банка мигом бы лишился партбилета и вместе с ним должности. Но секретаря горкома уже сменил болтливый перестройщик, будущий бизнесмен.
Снабжение завода было моей обязанностью, и я, разозлившись, собрал все факты воедино (не забыв и прокурора, и милицию) и написал статью в «Правду» с предложением, как быть с этой бюрократической сволочью. Предложение в «Правде» не поняли и из статьи убрали, но статью напечатали, приделав ей свое окончание.
Далее дело развивалось так. «Правда» у нас появлялась вечером, и номер с моей статьей «Чаепитие по-буквоедски» появился в четверг. В пятницу ее прочли, меня вызвал директор (исключительно умный и опытный руководитель) и приказал ко всем упоминаемым мною в статье фактам собрать документальное подтверждение (а вечером еще проверил, как я его указание исполнил). И приказал все документы забрать домой. В субботу утром он позвонил мне на квартиру и распорядился вместе с ним ехать в горком. Там нас ждали: второй секретарь обкома, прокурор области, комиссар областной милиции, директор областной конторы «Промстройбанка» и масса других областных чиновников. Там же у стенки сидели все, кого я критиковал в статье. Кстати, чай заводу банк оплатил еще в пятницу, тогда же начальник ГАИ лично сломал все шлагбаумы, которые он до этого поставил на территории нашего завода, и т. д.
Нас с директором посадили напротив прокурора области, перед ним лежала моя статья, размеченная по эпизодам. Он читал эпизод и требовал: «Документы!» Я вынимал из своей папки необходимые и подавал. Он их смотрел профессионально: атрибуты бланков, входящие номера и даты, даты распорядительных подписей, сроки и т. д. Если не видел признаков недействительности, складывал эти бумаги в свою папку. На одном документе между входящей датой и распорядительной надписью срок был три дня. Прокурор проверил по календарику — два из них были выходными. (Спасибо директору — у меня на все вопросы прокурора были готовы документы.) Потом председатель комиссии — второй секретарь обкома — начал задавать вопросы, требующие устных пояснений. От стенки послышались жалобные сетования, что я, дескать, все извратил, но председатель заткнул им рот и слушал только меня.
В понедельник меня вызвали в обком, и я целый день присутствовал при таинствах — обком писал ответ в «Правду», в ЦК Казахстана и в ЦК КПСС. Мне его не показали, но позвонил из «Правды» журналист и зачитал мне его по телефону с вопросом — согласен ли я с таким ответом? Я не согласился (хотелось заодно додавить и городского прокурора, замордовавшего наших работников дурацкими исками), но во второй статье, завершающей тему, которую «Правда» дала уже сама, вопрос о прокуроре не прозвучал. Но даже то, что было сделано «Правдой», уже было огромным подспорьем в работе, да и прокурор поутих.
И подобное отношение к прессе было общим государственным правилом. Мой директор заставлял писать ответы во все газеты, включая собственную заводскую многотиражку, если только в них был хотя бы критический намек на наш завод или его работников. Был такой смешной случай.
У нас в городе служил офицер-пожарный, большой сукин сын. Как-то он задел меня лично тем, что оскорбил мою жену, и я, прикинув обстоятельства, нашел более выгодным не тащить его в суд, а дать ему в морду. И хотя сукин сын просимулировал в больнице сотрясение мозга две недели, но по Уголовному кодексу КазССР мое дело подлежало товарищескому суду, где меня и приговорили к максимально возможному наказанию — 30 руб. штрафа. (Божеские были тогда цены, надо сказать.) Сукин сын написал во все газеты и инстанции. Занималась этим делом масса людей. Я дал кучу объяснительных по его жалобам, но на защиту этой мрази никто не встал, хотя и убрать его из МВД тоже не смогли. И вот прошел слух, что статья об этом инциденте появилась где-то в ведомственной газете МВД в Алма-Ате. В области этой газеты найти не смогли, и тогда директор дал дополнительное задание ближайшему командированному в Алма-Ату. И только когда тот привез оттуда нужный номер и когда директор убедился, что ни обо мне, ни о заводе в статье не было ничего плохого, успокоился.
Да, не все в советских газетах могло быть напечатано, но о советских людях, об их нуждах и интересах печаталось в сотни раз больше, чем сегодня. И — главное — эти газеты обязательно читались теми, кого это касалось.
Попробовал бы какой-нибудь козел-депутат или чиновник вякнуть, что он, дескать, какие-то газеты не читает. Не эти газеты были бы виноваты, что их не читают, а он, мерзавец, был бы виноват в этом. Потому что даже в послесталинском СССР была обязанность слушать слово. Потому оно и было в тысячи раз свободнее, чем сегодня.
* * *
В итоге. Если бы Сталин не был убит, то в стране сохранилась бы реальная свобода слова — свобода обсуждать любые пути совершенствования нашей жизни. Свободы слова для паразитов, мечтающих ограбить советский народ, действительно не было бы, и мы многих бы нынешних «звезд» не знали. Скажем, Ксюша Собчак работала бы на ткацкой фабрике мотальщицей, и те «интеллектуалы», которые сегодня не слазят с экрана телевизора — все эти Сванидзе, Познеры и Соловьевы, — при сталинской свободе слова тоже занимались бы посильным их интеллекту трудом или в крайнем случае воспевали бы виды на урожай и хвалили бы председателя колхоза в колхозных многотиражках, втайне надеясь со временем писать и в районную газету.
Ну и раз уж речь зашла о колхозах, то надо поговорить о фетише наших «интеллектуальных» болтунов — о том, какой бы была экономика СССР, если бы Сталин не был убит.
Глава 5
Экономика Сталина
О пользе русских слов
Уже несколько веков тупая часть нашей, так сказать, интеллигенции для придания некой умности своей болтовне натащила в русский язык иностранных аналогов русских слов и своей настырной болтовней именно этих слов вытеснила из языка русские слова. Кроме этого, открывались новые явления, требовались новые слова для этих явлений, но эта наша тупая интеллигенция не была способна образно представить себе суть этих новых явлений, соответственно не была способна сконструировать описание этой сути понятиями русского языка. Посему тупо переносила название новых явлений из иностранного языка. Это даже видно. Если были в России талантливые физики-электротехники, то в физике еще встречаются понятные и русскому человеку термины «ток», или «напряжение», или «сопротивление». А если расцвет химии пришелся на повторятелей заграничных истин, то и термодинамика забита энтропиями и энтальпиями.
