местах и все действуют так, как им положено, — пояснила Эфрат, заметив легкое замешательство на лице Рахмиэля.
— Понятно. — Было совершенно очевидно, что ему ничего не понятно. — Мне кажется, тебе вообще свойственно испытывать границы окружающих тебя людей.
— Отчасти, — согласилась Эфрат, сделав глоток из стоящего перед ней бокала. Темно-красное, почти бордовое густое вино оставило отпечаток на ее губах. — С другой стороны, время от времени я просто скучаю.
— Скажи, — Рахмиэль тоже сделал глоток вина, — твои возможности ничем не ограничены, вообще ничем. Ты можешь, например, спонсировать научную лабораторию или купить научную лабораторию, уехать на далекий северный остров и никогда ни в чем не нуждаться. Тебе совершенно не обязательно быть здесь, в самой гуще событий. Уверен, тебе уже говорили, что ты… подвергаешь себя риску.
— И не один раз, — подтвердила Эфрат. — Но видишь ли, я пришла в этот мир, чтобы быть тем самым звеном между небом и землей, которым в идеальном мире должен был бы быть каждый человек. И все еще здесь, потому что я, в отличие от людей, не отказалась от этого занятия. Сегодня в гуще событий, через сто лет могу, как ты сказал, купить себе лабораторию, еще через сто или двести уехать на далекий остров, а потом снова вернуться. Я буду делать то, что потребует от меня моя природа.
— И как долго? Как долго ты будешь уходить и возвращаться?
Эфрат посмотрела на него. Как-то иначе, не так, как все это время.
— Печенька, — наконец произнесла она.
— Прости, — слегка поперхнувшись, переспросил Рахмиэль, — что?
— Ты печенька. — Эфрат слегка наклонила голову. — Ты сладкий, без тебя можно жить, но ты вызываешь приятное привыкание.
— Значит ли это, что ты заметишь, если я исчезну?
— А ты собираешься исчезнуть?
— Пока нет, — Рахмиэль тихо смеялся. — Я же печенька. И хочу, чтобы меня съели. Это заложено в моей природе.
Теперь они смеялись в голос. За окном наконец начался дождь.
***
— Куда мы едем сегодня? — спросил Рахмиэль. Он лежал в постели рядом с Эфрат.
— Куда-нибудь, где я смогу наблюдать тебя без рубашки, — отозвалась Эфрат откуда-то из-под одеяла.
— Мы можем остаться здесь, — предложил Рахмиэль.
— Нет, не можем, — Эфрат откинула край одеяла и посмотрела на него, — сегодня у меня съемка для обложки нового сингла.
— О, так ты сегодня снова капризная юная… леди? — Рахмиэль ожидал какой-то реакции, но ее не последовало. — А что за сингл?
— Он называется «Only Lovers»3.
— Звучит как очень пластиковый сингл.
— Да, но нет. — Эфрат села на кровати. В мягком дневном свете ее кожа казалась не такой бледной, все выглядело так, как будто она обычный человек. Сейчас она просто находилась рядом, и этого было вполне достаточно.
— О чем эта песня? — Он подвинулся ближе, чтобы положить голову ей на колени и прикоснуться губами к ее животу.
— Эта песня, как и любой будущий хит, написана так, чтобы большинство прыгало под музыку с возгласами радости об отсутствии обязательств, а все, кто заказывает музыку, наслаждались смыслами, доступными только им, — ответила Эфрат. Она положила руку на голову Рахмиэля и легла обратно на подушки.
— Знаешь, — прошептал Рахмиэль, продолжая целовать ее все ниже и ниже, — я ведь тоже могу тебя съесть.
— Я надеюсь, ты голоден. — Эфрат улыбалась.
— Ты не представляешь. — Больше Рахмиэль ничего не говорил. Довольно долгое время.
Где-то в соседней комнате номера люкс, в кармане куртки Dsquared2 звонил телефон. Уже в который раз. Звонивший не боялся счетов за роуминг, как и любых других счетов. Трудно было сказать, что звонивший вообще чего бы то ни было боялся. Доподлинно было известно только то, что раньше на его звонки всегда отвечали.
— Что мне делать на студии, пока у тебя будет съемка? — Они сидели в машине, Эфрат снова босиком, а Рахмиэль снова слегка сонный. В последние дни он плохо высыпался.
— Ты будешь там же, где и все это время, в опасной близости от меня.
— Это не так опасно, как может показаться на первый взгляд.
— Твое безразличие к собственной жизни не может не удивлять, — Эфрат отвечала лениво и даже отстраненно. Кто-то менее наблюдательный не заметил бы разницы, но сейчас от перемен в ее настроении менялось все происходящее вокруг, а потому это было сложно не заметить.
— Твое меланхоличное настроение передается мне, ты знаешь. — Рахмиэль гладил ее ноги, медленно, как если бы пытался отогреть холодную кожу. — Что у тебя на уме?
— Это сложно объяснить, — Эфрат поджала губы, — в человеческом языке нет таких слов. Сегодня слова — не более чем пустая форма. В лучшем случае их наполняют эмоции или переживания, какой-то общий универсальный опыт, но в словах больше нет той силы, которую я за ними помню. Впрочем, в людях тоже.
Рахмиэль тихо рассмеялся.
— Ты говоришь в точности как мои родители. — За эту фразу он тут же получил шлепок по затылку.
— Нет, серьезно, — все также смеясь ответил Рахмиэль, — они регулярно сокрушаются о человеческом убожестве. И если честно, я с ними согласен.
— Что, правда?
— Да, я всегда знал, что я отличаюсь от остальных, — он сделал паузу, — и при этом мне всегда хотелось верить, что мы похожи.
— В каком смысле? — Эфрат наконец отвернулась от окна.
— В том, что… ведь это так просто, жить жизнью, которую стоит прожить, хотеть быть лучше, хотеть быть больше, чем ты есть, понимать больше, видеть мир во всех его гранях, читать книги, написанные столетия до твоего рождения и по-настоящему понимать их.
— Какая твоя любимая книга? — Теперь Эфрат улыбалась. Что бы он ни сказал, ей было что ответить. Но надежда есть всегда. Надежда, что на этот раз твой собеседник умеет думать самостоятельно.
— Ты будешь смеяться. — Он отмахнулся, пытаясь избежать ответа.
— Вполне возможно, буду, но ты рискни.
— Портрет Дориана Грея.
Он был прав. Эфрат смеялась. А когда наконец перестала, то решила восстановить репутацию вежливой собеседницы.
— Расскажи мне, о чем твой Портрет Дориана Грея? — спросила она.
— О том, что людям не должно попадать в руки то, что для них не предназначено.
— Поясни?
— У Дориана была вечность и, по словам автора, красота. И что он сделал? Я думаю, именно это хотел сказать Оскар. У вас есть вечность, что вы с ней делаете? И даже если не вечность, у вас есть жизнь, но вы и с ней не можете справиться.
— Ты бы ему понравился, — отозвалась Эфрат, немного помолчав.
— Кому?
— Оскару. — И почти безо всякой паузы она задала следующий вопрос. — Что такое красота?
— Красота — это лицо бога на земле, — без особых
