Лег Егор, уставился в светлеющее небо. Спросил зло:
-- Кому он нужен тут, в пустом-чистом поле, твой колодезь?
-- А прохожему-проезжему? Усталь исцелит, тоску прогонит вода.
-- Тебе-то что с того? Чему ты-то так радуешься? Ну, ставил бы колоду для люду посельского, так хоть деньгами давали бы тебе, не то зерном. А тут кто тебя отблагодарит?
Вздохнул колодезник, улыбнулся:
-- Э-э, горемыка!.. Долго тебе еще по свету бродить, пока не постигнешь: не для того мы приходим на землю, чтобы ждать слов благодарственных, а для того, чтобы самим их говорить. Ветру в поле, березоньке тенистой, травинке в изголовье, другу -- за подмогу, недругу -за науку. Глотку воды в колодезе! Это ведь и есть земное счастье -благодарность. Иди, иди, странник. Может, найдешь чего? А надумаешь еще со мной перетолковать -- приходи в Лаврентьевну. Приходи!
И скрылся вдали. След его серебряной росой затянуло.
Изгнанник снова откинулся на спину, зажмурился. Ишь, проповедник! Уж повидал, повидал он таких на своем веку! Здесь, на Земле, исходит потом и слезами девятнадцатое столетие, и еще более столетия отбывать Изгнаннику свой срок. Господи, если ты есть... Господи, не все люди веруют в силу твою, а все же молят, стонут, просят! Услышь и меня, пришлого, внемли и моему стону! Устреми время вперед!
Снова зашуршала трава. Егор открыл глаза, сморгнув слезы.
Заслоняя солнце, рядом стоял другой человек. Невысок, худощав, подвижен, а лица не видать -- черное оно, в тени.
-- Не видал, куда колдун этот пошел?
-- Кто? -- лениво переспросил Егор.
-- Ну, такой он...-- Мужичок подтянулся на носках, поднял над головой руку, отмечая рост того, о ком спрашивал.-- Брови что у филина, ручищи -оглобли...
-- Со сковородками? Колодезник?
-- Он! -- обрадовался мужик.
-- Да в Лаврентьевку, сказывал...
Мужичок пал рядом с Егором, словно ноги у него подкосились от такого известия.
-- В Лаврентьевку,-- бормотал он, бестолково катая голову по траве.-Нашел я его! Нашел. Сколько лет, сколько...
Он осекся, глянул на Егора, словно почуял в нем опасность. Что-то было в его голосе смутно знакомое, слышанное давным-давно... Но слепило солнце, Егор сонно прикрыл глаза. И тут же дремота овеяла голову, и он поплыл, поплыл под мерное бормотание рядом:
-- Вековечный спутник его и преследователь... На всякое добро -- зло есть. Мутил душу травознаю, мутил и... Тяжко, тяжко мне, но участь такова. Его изгублю -- и сам, в свой черед... И когда воспрянет он, я тоже воспряну, побреду вослед... Тут крепкий сон взял Егора, серебряный свет поплыл -- и ничего больше он не слышал.
* * *
Еще колыхались пред взором памяти эти тихие волны, а глаза уже открылись и с изумлением видели окружающее. Бьется датчик на виске, пальцы вцепились в руку Антонова. Как только на ногах удержался! Антонов все еще полулежит в кресле. Брови сведены, губы беспокойно вздрагивают.
Что произошло? Егор стал объектом собственного опыта... Но почему сейчас, в присутствии именно этого человека?
Антонов шевельнулся, прерывисто вздохнул, пробуждаясь. Он был необычайно бледен. Егор, мигом забыв о себе, с тревогой нагнулся к нему, встречая его первый взгляд,-- и дрогнуло сердце.
-- В поле лежит -- служивый человек...-- прошептал Антонов, выходя из забытья.
-- Михаил Афанасьевич! -- Егор схватил его за плечи.-- Что с вами?
Антонов слабо улыбнулся:
-- Все в порядке.-- Сел, выпрямился.-- Да... теперь я понял...
-- Что?
Он помедлил с ответом.
-- Ну, например, почему были так потрясены Дубов и Голавлев. Это действительно ощущения страшные -- по силе реальности. Но знаете что? Мне почему-то кажется, что если бы опыты проводил кто-то другой, человек со стороны, ничего не произошло бы потрясающего. Да, да, поверьте мне, старый ворон не каркнет мимо!
-- Не понимаю,-- искренне сказал Егор. -- То есть я тоже соучастник памяти, как "букет"? -- И вспомнил свое изумление: почему именно в присутствии Антонова возникла в памяти встреча с колодезником?
-- Именно так,-- твердо произнес Антонов.-- Мне надо кое-что обдумать... Разумеется, я не запрещаю вам расшифровывать мою пленку, более того -- прошу сделать это как можно скорее. Мы, к сожалению, сегодня улетаем, ведь завтра мне надо выступать на Совете нашей комиссии. Я знаю, что скажу! А потом я приеду снова. Или лучше вы ко мне, в Москву.
"А вот этого никогда не будет..."
-- Егор... можно без отчества? Ведь вы, несмотря ни на что... я хочу сказать, что вы еще молоды. Прошу вас, очень прошу, расскажите, как вам вообще пришла эта идея о пробуждении памяти с помощью растений? Каков был толчок? Они сели рядом. Егор молчал. Не потому, что вспоминал, -- нет. Он прекрасно помнил тот случай, хотя минуло сорок лет. Его поражало собственное состояние. Такой радости от общения с человеком он не испытывал давно, давно! Антонов, будто древний язычник к душе травы, нашел путь к душе Изгнанника. Но Егор сознавал, как неимоверно трудно будет рассказать Антонову правду, не сказав этой правды.
-- Это было... давно. Отдела и совхоза тогда не существовало... то есть я здесь еще не работал. Просто шел по остаткам леса -- и вышел на поляну, где я, очевидно, когда-то бывал. То есть я хочу сказать, что там бывали мои предки, -- путался он.
Антонов жестом остановил его:
-- Во время сновидения мне казалось, что все это происходит не с другим, не с предком моим, а со мной. В этом-то и состоит страшная сила ваших опытов. Несомненно, то же испытали и мои предшественники... Поэтому говорите просто -- "я". Ведь все понятно!
-- Понятно?..
А Егору непонятно, как рассказать о том времени, когда многое было позади, и прожито, и окаменело в памяти, и он один на исстрадавшейся земле, которой не было до него дела никогда... но ведь и ему не было дела до нее! Надо думать, как жить. Он попытался найти работу в городе, это было просто, ведь город еще не излечился от войны, руки нужны! -- но правду говорил Куратор, когда впервые напутствовал его в лесу и советовал не отдаляться от места высадки. Егор в этом не раз убеждался, вот и сейчас -- начал болеть и принужден был вернуться туда, где топтался годы и века. Он рассчитывал устроиться в новый совхоз. Да... он шел по траве, и устал, и прилег, и синий журавельник, любимый им, склонился к его лицу.
"Травы, обреченный вам, живу я. Вы моя жизнь. Куда мне теперь?"
Травы молчали -- да, сперва они молчали. А потом будто легкий звон прокатился по поляне -- и началось нашептанное ими воспоминание. Оно было столь же внезапным, как сегодняшнее, но о том же! Тогда тоже вспомнил Изгнанник о встрече с колодезником, а еще о том, как спустя месяц, в придорожном кабаке, из похмельного, нечаянного разговора, узнал, что в Лаврентьевке утопил мир крещеный пришлого лиходея, что выдавал себя за колодезника, а сам колодези травил, смертоубийственные снадобья в них сыпал. Схватил его за руку да открыл народу глаза тоже пришлый -- мужичонка ушлый, смышленый, доглядливый...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
