Лахлан поверил в то, что юноша говорит правду, и, кивнув в сторону двери, дал ему понять, что разговор окончен.
— Можешь идти, парень, — сказал он и протянул музыканту пятишиллинговую монету.
Нед поспешно удалился, а Лахлан, наклонившись, взял перчатки для верховой езды, которые лежали на стоге сена. Выпрямившись, он увидел, что возле стойла, всего в нескольких шагах от него стоит маркиз Личестер. Позади, возле огромных ворот конюшни, топтались два здоровенных крепких солдата из его охраны, которые должны были предотвратить нежелательное вторжение посторонних.
С воинственным видом шагнув вперед, английский дворянин упер руки в боки и уставился на Лахлана. Он был вооружен: с одной стороны к его поясу был пристегнут широкий меч, а с другой кинжал. Камзол из черного бархата стягивал его мощную грудь бочкообразной формы, а длинные мускулистые ноги были обтянуты плотными лосинами.
— Я пришел, чтобы честно предупредить тебя, мерзкий выродок, — злобно прорычал маркиз.
Широкоплечий, крепкого телосложения, ростом, правда, ниже Лахлана, он держался с уверенность рыцаря, который только и делает, что упражняется в военном искусстве. Хлопнув перчатками по ладони, шотландец двинулся к пылающему от гнева господину и, подойдя к нему почти вплотную, остановился.
— Говори, зачем пришел, Личестер, да побыстрее. Мне сегодня целый день придется скакать верхом, и я должен отправиться в путь ровно в назначенное время.
Враждебный тон Лахлана окончательно вывел из себя Эллиота Броума, и он сжал рукой эфес своего меча.
— Графиня Уолсингхем обещана мне, — заявил он, презрительно усмехаясь. — После возвращения из Шотландии мы с ней поженимся. Поэтому держись от нее подальше. Она не пара такому ничтожеству, как ты.
Личестер явно заблуждался, и Лахлану очень хотелось уесть отвергнутого любовника, сказав, что этой ночью леди Уолсингхем спала не с ним, а с другим, более удачливым в амурных делах джентльменом. Но он не стал этого делать. У него на это было две причины. Во-первых, не в его правилах было подставлять ничего не подозревающего мужчину, направив на него гнев этого грубияна. Во-вторых, это было бы равносильно признанию, что ему нравится обворожительная графиня.
— Если эта леди — ваша невеста, то она даже не станет смотреть в мою сторону, — ответил Лахлан холодновато-равнодушным тоном. — К тому же я никогда насильно не навязываю женщинам свои ухаживания.
Спокойный тон, каким были сказаны эти слова, подействовал на Личестера так, как на быка действует красная тряпка. От злости на висках у маркиза вздулись вены. Даже сквозь густую черную бороду было видно, как побагровело его лицо.
— Ты на что намекаешь? — взревел он, задыхаясь от гнева. — Что ты такое говоришь, парень? Что я навязываю?
Натягивая длинные перчатки, Лахлан смотрел в горящие ненавистью черные глаза англичанина.
— Если уж мы заговорили о представительницах слабого пола, Личестер, то я понятия не имею о том, что вы там с ними делаете, а чего не делаете, — сказал он. — Однако, принимая во внимание ту сцену, которую вы вечером устроили во время танцев, я подозреваю, что вы ухаживаете за женщинами так же неумело, как танцуете павану. А теперь прочь с моей дороги!
Маркиз сжал рукоять меча так, что побелели пальцы, но все же из ножен его не вытащил.
— Помни, что я тебе сказал, — произнес он, скрежеща от злости зубами. — Иначе одним мертвым шотландцем станет больше.
Грязно выругавшись, он повернулся и вышел из конюшни. Его охранники последовали за ним.
Лахлан глубоко презирал тех, кто на поле боя добивал раненых соотечественников. Однако его отправили в Англию для того, чтобы он во время путешествия защитил графиню Уолсингхем от возможных опасностей и невзгод и помог ей добраться до Шотландии живой и невредимой, а не для того, чтобы затевать ссоры с придворными Тюдоров. Если эти двое англичан действительно обручены, он, из дипломатических соображений, будет держаться подальше от вдовствующей графини. В конце концов, утром она ясно дала ему понять, что у нее есть другой мужчина.
Прошло сорок минут. Лахлан с нетерпением ждал, когда леди Франсин Уолсингхем спустится во двор замка Колливестон. Она задерживалась. Впрочем, он предвидел это и понимал, что они отправятся в путь на целый час позже, чем было намечено. Сейчас случай позволяет ему лишний раз убедиться в том, что он достаточно хорошо изучил женскую натуру.
Вне всякого сомнения, она придет тогда, когда сочтет нужным. А объясняя причину, по которой им пришлось задержать отъезд, скажет, беспечно пожав плечами или небрежно махнув рукой, что никак не могла выбрать дорожный костюм. Или найдет другое, не менее абсурдное оправдание.
Лахлан оглядел собравшихся во дворе людей, которые в ожидании отъезда уже начали проявлять нетерпение. Рядом с ним, во главе кортежа, держа под уздцы их лошадей, стоял его дядя, Уолтер Мак-Рат, который в клане был вторым по старшинству после него. Еще один его соплеменник, Касберт Росс, находился в конце кортежа и нетерпеливо переминался с ноги на ногу возле своего огромного серого першерона. Он должен был присматривать за запасными лошадьми и повозками с багажом. Середину колонны опекал Колин. Он должен был взять на себя заботу о слугах леди Уолсингхем, которые сейчас, радуясь выпавшей свободной минутке, о чем-то весело болтали между собой и смеялись. Они, похоже, уже привыкли к тому, что им часто приходится ждать свою госпожу.
Недовольно поморщившись, Кинрат посмотрел на своего дядю. Когда их взгляды встретились, Уолтер добродушно улыбнулся.
— Было бы неплохо, если бы ты, мальчик, научился сдерживать свой вспыльчивый нрав, — сказал он, понимающе кивнув головой. — Мы еще даже не выехали за ворота этого замка, а ты уже завелся. Помни, что у нас впереди длинная и тяжелая дорога.
Лахлан улыбнулся, признавая, что дядя дал ему хороший совет.
— Ты, черт возьми, прав, — согласился он. — Чтобы сопровождать благородную даму, которая путешествует по стране, требуется ангельское терпение. В ту самую минуту, когда Данбартон сообщил мне о том, что я буду охранять кортеж вдовствующей графини, я понял, что моя жизнь вскоре превратится в настоящий ад.
Почесав мозолистым пальцем свой большой сломанный нос, Уолтер сказал:
— Пойми одно: обучать английскую леди пунктуальности и тактичности — это все равно что обучать дикого кабана петь григорианские псалмы в церковном хоре. Все закончится тем, что эти мудреные уроки доведут тебя до полного отчаяния и страшно разозлят кабана.
Не сдержавшись, Лахлан расхохотался. Его дядя прав. Ведь всем известно, что титулованные английские дамы — самые эгоистичные существа на всей земле. И с этим ничего не поделаешь.
