– Хорошо, хорошо. Я скажу ей…
Верагут перестал улыбаться. Он бросил сердитый взгляд на обескураженного слугу и крикнул:
– Вы порвете с девушкой, Роберт, иначе между нами все кончено. Тьфу, дьявол – позволить себя женить! Идите и устройте все не откладывая!
Он набил себе трубку, взял большой альбом для эскизов и круглую коробочку с угольными карандашами и направился к лесному холму.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Судя по всему, от голодной диеты было мало проку. Пьер Верагут лежал скрючившись в своей постельке, рядом стояла нетронутая чашка чая. Его по возможности не беспокоили, так как он не отвечал, когда с ним заговаривали, и недовольно вздрагивал всякий раз, когда кто-нибудь заходил к нему в комнату. Мать часами просиживала у его кровати, бормоча и напевая вполголоса ласковые, успокаивающие слова. На душе у нее было неспокойно и жутко; казалось, заболевший малыш все глубже погружался в какой-то скрытый недуг. Он не отвечал ни на какие вопросы, просьбы и предложения, злыми глазами смотрел перед собой и не хотел ни спать, ни играть, ни пить, ни слушать, когда ему читают. Врач приезжал два дня подряд; он был по-прежнему спокоен и прописал теплые компрессы. Пьер часто впадал в легкую полудремоту, как бывает с больными лихорадкой, и тогда он бормотал невнятные слова, тихо бредил и видел какие-то сны.
Верагут уже несколько дней ходил с этюдником в поле. Когда с наступлением сумерек он вернулся домой, первый его вопрос был о Пьере. Жена попросила его не входить в комнату больного, так как Пьер крайне чувствителен к малейшему шуму и сейчас как будто задремал. Поскольку госпожа Адель была немногословна и после недавнего утреннего разговора держалась с ним отчужденно и скованно, он прекратил расспросы, спокойно искупался в озере и провел вечер в приятном беспокойстве и легком волнении, которое он всегда испытывал, готовясь к новой работе. Он уже сделал много этюдов и собирался завтра приступить к самой картине. Он с удовольствием выбирал картоны и холсты, укреплял расшатавшиеся подрамники, собирал кисти и всевозможные принадлежности и готовился к работе так, будто собирался в маленькое путешествие. Он даже приготовил кисет с табаком, трубку и огниво, как турист, который рано утром собирается в горы и полные радостного ожидания часы перед сном проводит в мыслях о завтрашнем дне и любовных заботах о каждой мелочи.
Затем он, сидя за стаканом вина, неторопливо просматривал вечернюю почту. Он обнаружил радостное, полное любви письмо от Буркхардта, к нему был приложен тщательно, словно рукой домашней хозяйки, составленный список всего того, что Верагуту надо было взять с собой в дорогу. С улыбкой пробежал он глазами весь этот список, в котором не были забыты ни шерстяные набрюшники, ни пляжные туфли, ни ночные рубашки, ни гамаши. Внизу Буркхардт написал карандашом на клочке бумаги: «Обо всем остальном для нас позабочусь я сам, в том числе о каютах. Не позволяй всучить себе лекарств от морской болезни или книг об Индии, это уже мое дело». С улыбкой он взял в руки большой сверток, в котором один молодой дюссельдорфский художник прислал ему сколько своих офортов, снабдив их почтительным посвящением. И для них у Верагута нашлось сегодня время и настроение, он внимательно просмотрел листы, выбрал лучшие для своих папок, остальные мог взять себе Альберт. Художнику он написал ласковую записку.
Под конец он открыл альбом с эскизами и долго разглядывал многочисленные рисунки, которые он сделал в поле. Они не совсем его удовлетворяли, завтра он решил взять другую, более широкую панораму, а если и тогда не получится, то будет писать этюды до тех пор, пока не добьется своего. В любом случае завтра он как следует поработает, а там видно будет. Эта работа будет его прощанием с Росхальде; без сомнения, это самый выразительный и привлекательный вид во всей округе, недаром же он все откладывал и откладывал его напоследок. Тут не отделаешься бойким наброском, тут должна получиться добротная, тонкая, тщательно обдуманная картина. Быстрой, решительной работой с натурой, с ее трудностями, поражениями и удачами, он сумеет насладиться потом, в тропиках.
Он рано лег и спокойно проспал до тех пор, пока Роберт не разбудил его. Он торопливо и весело встал, поеживаясь от утреннего холода, выпил стоя чашку кофе и стал подгонять слугу, который должен был нести за ним холст, складной стул и ящик с красками. Вскоре они с Робертом вышли из дома и растворились в лугах, затянутых белесым утренним туманом. Он хотел было узнать на кухне, как провел ночь Пьер. Но дом был еще заперт, все спали.
Госпожа Адель до глубокой ночи просидела у постели малыша, ей казалось, что его немного лихорадит. Она прислушивалась к его невнятному бормотанию, щупала ему пульс и поправляла постель. Когда она пожелала ему спокойной ночи и поцеловала его, он открыл глаза и посмотрел на нее, но ничего не сказал. Ночь прошла спокойно.
Пьер не спал, когда она утром вошла к нему. Он отказался от завтрака, но попросил книжку с картинками. Мать сама пошла за ней. Она подложила ему под голову еще одну подушку, раздвинула шторы и дала Пьеру книгу в руки; она была раскрыта на рисунке огромного, сверкающего золотисто-желтыми лучами солнца; эту картинку он особенно любил.
Он поднял книжку к глазам, на рисунок упал ясный, радостный утренний свет. Но тотчас же по нежному лицу ребенка пробежала темная тень боли, разочарования и отвращения.
– Фу, как больно! – страдальчески вскрикнул он и выронил книжку.
Она подхватила ее и снова поднесла к его глазам.
– Это же твое любимое солнышко, – уговаривала она его.
Он закрыл глаза руками.
– Нет, убери. Оно такое ужасно желтое!
Вздохнув, она убрала книгу. Один Бог знает, что случилось с ребенком! Она знала его чувствительность и его капризы, но таким он еще никогда не был.
– Знаешь что, – сказала она мягким, упрашивающим тоном, – сейчас я принесу тебе вкусного, горячего чаю, ты положишь в него сахар и выпьешь с сухариком.
– Я не хочу!
– Ты только попробуй! Тебе понравится, вот увидишь. В его глазах появилось выражение муки и бешенства.
– Но я же не хочу!
Она вышла и долго не приходила. Пьер щурился, глядя на свет, он казался ему чересчур резким и причинял боль. Он отвернулся. Неужели для него не найдется больше хоть какого-нибудь утешения, хоть капли удовольствия или маленькой радости? Упрямо, со слезами на глазах он зарылся головой в подушку и раздраженно впился зубами в мягкое, пресное на вкус полотно. Это напомнило ему давнюю привычку. В самом раннем детстве, когда его укладывали в постель и он не мог сразу заснуть, у него была привычка впиваться зубами в подушку и монотонно жевать ее до тех пор, пока не приходила усталость, а с ней и сон. Так он поступил и теперь и постепенно впал в состояние легкого оцепенения. Он успокоился и долго лежал неподвижно.
Через час снова вошла мать. Она наклонилась над ним и сказала:
– Ну как, теперь Пьер снова будет умницей? Накануне ты вел себя очень плохо и очень огорчил маму.
В другое время это средство действовало почти безотказно, и, произнеся эти слова, она не без тревоги ждала, то он примет их близко к сердцу и расплачется. Но он, казалось, не обратил на ее слова никакого внимания, и, когда она довольно строго спросила: «Ты же понимаешь, что вел себя нехорошо?» – он почти насмешливо скривил губы и остался совершенно равнодушен. Вскоре появился советник медицины.
– Его опять рвало? Нет? Прекрасно. А как прошла ночь? Что он ел на завтрак?
Когда он приподнял мальчика и повернул его лицом к окну, Пьер снова содрогнулся, как от боли, и закрыл глаза. Врач внимательно наблюдал за необычно сильным выражением отвращения и муки на детском лице.
– Он так же чувствителен и к звукам? – шепотом спросил он госпожу Верагут.
– Да, – тихо ответила она, – мы совсем перестали играть на рояле, иначе он просто выходит из себя.
Врач кивнул и наполовину задернул занавески. Затем он поднял мальчика, выслушал сердце и осторожно постучал молоточком по сухожилиям под коленными чашечками.
– Прекрасно, – ласково сказал он, – сейчас мы оставим тебя в покое, мой мальчик.
Он снова бережно уложил его в постель, взял его руку и с улыбкой кивнул ему.
– Могу я на минутку зайти к вам? – галантно спросил он и вошел вслед за госпожой Верагут в ее комнату.
– Ну-с, расскажите мне подробнее о вашем мальчике, – ободряюще сказал он. – Мне кажется, он очень нервный, и нам придется еще какое-то время хорошенько за ним поухаживать, и вам, и мне. О желудке не стоит беспокоиться. Ему обязательно надо кушать. Вкусные, питательные вещи: яйца, бульон, свежую сметану. Попробуйте дать ему яичный желток. Если он любит сладкое, взбейте его в чашке с сахаром. Что еще бросилось вам в глаза?
Встревоженная и в то же время успокоенная его ласковым, уверенным тоном, она начала рассказывать. Больше всего ее пугает безучастность Пьера, иногда кажется, что он совсем ее не любит. Ему все равно, просишь ля его о чем-нибудь или бранишь, он ко всему равнодушен Она рассказала ему о книжке с картинками, и он кивнул головой.
