Пытливым взглядом художника он внимательно всмотрелся в глаза сына, слабо улыбнулся и едва заметно кивнул, ласково и с состраданием, но в его жесте не было утешения, он как бы давал понять, что ничем не может помочь. По его суровому лицу быстро скользнула тень любви и сочувствия, и в этот миг он был уже не всесильным отцом, а скорее несчастным, беспомощным братом. Затем он опять вперил взгляд в пространство перед собой и, не останавливаясь, медленно удалился прежним размеренным шагом.
Пьер смотрел ему вслед, пока он не скрылся; маленький бассейн и дорожка в саду потемнели перед его глазами и, точно клубы тумана, испарились куда-то. Он проснулся с болью в висках и с чувством жжения в пересохшем горле. Обнаружив, что лежит один в постели в полутемной комнате, он удивился и попытался вспомнить, что с ним приключилось, но память не шла ему на помощь, и он обессиленно и покорно повернулся на другой бок. Мало-помалу сознание вернулось к нему, и он с облегчением вздохнул. Отвратительно, когда ты болен, когда у тебя болит голова, но все это можно перенести, все это пустяки по сравнению с чувством тоскливой обреченности, навеянным кошмарным сном.
«И зачем только все эти мучения? – думал Пьер, ежась под одеялом. – Зачем нужно болеть? Если болезнь – наказание, то за какой проступок? Я даже не съел ничего запрещенного, как когда-то, когда я заболел, поев недозрелых слив. Мне запретили их есть, но я все же поел и должен был отвечать за последствия. Это понятно. Но теперь? Почему я лежу в постели, почему меня вырвало почему так ужасно болит голова?»
Прошло немало времени, прежде чем в комнату снова зашла мать. Она подняла шторы на окне, и комнату залил мягкий вечерний свет.
– Как твои дела, милый? Ты хорошо спал?
Он не ответил. Лежа на боку, он поднял глаза на мать. Она удивленно выдержала его взгляд: он был странно испытующий и серьезный.
«Хорошо хоть, что нет жара», – с облегчением подумала она.
– Хочешь чего-нибудь поесть? Пьер едва заметно покачал головой.
– Принести тебе чего-нибудь?
– Воды, – тихо проговорил он.
Она дала ему воды, но он сделал один маленький глоток и снова закрыл глаза.
Вдруг в комнате госпожи Верагут раздались громкие звуки рояля. Они наплывали широкими волнами.
– Слышишь? – спросила она.
Пьер широко раскрыл глаза, лицо его исказилось, точно от боли.
– Нет! – крикнул он. – Нет! Оставьте меня в покое! Обеими руками он заткнул уши и зарылся головой в подушку.
Госпожа Верагут со вздохом вышла и попросила Альберта прекратить игру. Затем вернулась и осталась сидеть у кроватки Пьера, пока он опять не задремал.
Этим вечером в доме царила тишина. Верагута не было, Альберт расстроился и переживал, что ему не разрешают играть. Они рано легли, и мать оставила дверь открытой, чтобы услышать, если ночью Пьеру что-нибудь понадобится.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Вернувшись вечером из города, художник осторожно обошел дом, с тревогой всматриваясь и вслушиваясь, не говорит ли освещенное окно, скрипнувшая дверь или чей-либо голос, что его любимец все еще болен и страдает. Но когда он обнаружил, что все вокруг тихо, спокойно и объято сном, страх спал с него, как спадает тяжелая, мокрая одежда. Преисполненный благодарности, он еще долго лежал в постели без сна. Засыпая поздно ночью, он улыбнулся при мысли о том, как мало надо, чтобы приободрить отчаявшееся сердце. Все, что его мучило и угнетало, все это тупое, безотрадное бремя жизни превратилось в ничто, стало легким и незначительным рядом с мучительной тревогой о ребенке, и как только эта недобрая тень отступила, жизнь сразу показалась ему светлее и терпимее.
Утром он в хорошем настроении необычно рано появился в доме, с радостью узнал, что мальчик еще крепко спит, и позавтракал наедине с женой, так как Альберт еще не вставал. Впервые за многие годы Верагут сидел в этот ранний час за столом у жены, и она с почти недоверчивым удивлением наблюдала, как он дружелюбно и доброжелательно, будто все это в порядке вещей, попросил подать ему чашку кофе и, как в былые времена, разделил с ней завтрак.
В конце концов и он обратил внимание на ее выжидательное молчание и на необычность момента.
– Я так рад, – сказал он голосом, который напомнил госпоже Верагут о лучшей поре их жизни, – я так рад, что наш малыш, по-видимому, начинает выздоравливать. Только сейчас я заметил, как сильно тревожился о нем.
– Да, он мне вчера совсем не нравился, – согласилась она.
Он играл серебряной кофейной ложечкой и смотрел на нее почти озорно, с легким налетом внезапно возникающего и быстро угасающего мальчишеского веселья, которое она так любила в нем когда-то и нежное сияние которого от него унаследовал один только Пьер.
– Да, – весело начал он, – это и в самом деле счастье! А теперь я могу наконец поговорить с тобой о своих ближайших планах. Я полагаю, тебе придется поехать зимой вместе с обоими мальчиками в Санкт-Мориц и остаться там на довольно продолжительное время.
Она обеспокоенно опустила глаза.
– А ты? Будешь писать в горах?
– Нет, я с вами не поеду. На какое-то время я предоставлю вас самим себе, а сам уеду. Осенью я хочу уехать, а мастерскую закрыть. Роберт получит отпуск. Тебе одной решать, останешься ли ты на зиму здесь, в Росхальде Я бы не советовал, отправляйся лучше в Женеву или в Париж и не забудь о Санкт-Морице, Пьеру это пойдет на пользу Она растерянно взглянула на него.
– Ты шутишь? – в голосе ее сквозило недоверие
Да нет же, – грустно улыбнулся он. – Шутить я совсем разучился. Я говорю серьезно, поверь. Я хочу совершить морское путешествие и вернусь не скоро.
– Морское путешествие?
Она напряженно размышляла над его словами. Предложения и намеки мужа, его веселый тон – все было ей непривычно и вызывало недоверие. Но слова «морское путешествие» вдруг подтолкнули ее воображение: она представила себе, как он поднимается на корабль, за ним идет носильщик с чемоданами, вспомнила картинки на плакатах пароходных обществ, свое собственное плавание по Средиземному морю и мгновенно все поняла.
– Ты едешь с Буркхардтом! – живо воскликнула она. – Да, я еду с Отго, – кивнул он.
Оба помолчали. Госпожа Верагут была озадачена и начала смутно догадываться о значении этого известия. Вероятно, он хочет бросить ее, вернуть ей свободу? Во всяком случае, это была первая серьезная попытка такого рода, и в глубине души она испугалась, что не испытывает при этом волнения, тревоги и надежды, не говоря уже о радости. Он еще может начать жизнь сначала, а вот с ней все обстояло по-иному. Да, с Альбертом ей будет легче, и Пьера она сумеет привлечь на свою сторону, но она станет покинутой женой и останется ею навсегда. Сотни раз она представляла себе такой исход, и он выглядел как освобождение, как избавление; но сегодня, когда мечта могла стать явью, это вызвало в ней столь сильное чувство тревоги, стыда и вины, что она пала духом и уже ничего больше не хотела. Лучше бы это случилось раньше, думала она, в пору раздоров и бурных сцен, до того, как она научилась смиренно сносить невзгоды. Теперь же было слишком поздно и бесполезно, это была всего лишь черта под прожитой жизнью, итог и горькое подтверждение того, что утаивалось или признавалось только наполовину, во всем этом не теплилось даже слабой надежды на новую жизнь.
Верагут все понял, внимательно глядя в напряженное лицо жены. Ему стало жаль ее.
– Надо попробовать, – примирительно сказал он. – Поживите спокойно вместе, ты и Альберт… да и Пьер, ну, скажем, хотя бы год. Я подумал, что тебя это устроит, да и для детей это наверняка будет хорошо. Они ведь оба немного страдают из-за того, что… что мы устроили свою жизнь не совсем так, как хотелось бы. Да и нам самим долгая разлука многое прояснит, ты не находишь?
– Вполне может быть, – тихо сказала она. – Ты, похоже, принял окончательное решение.
– Я уже написал Отто. Мне будет нелегко уехать от вас на столь длительное время.
– Ты хочешь сказать – от Пьера.
– В первую очередь от Пьера. Я знаю, ты будешь хорошо за ним смотреть. Я не жду, что ты будешь много рассказывать ему обо мне; но постарайся, чтобы с ним не произошло то, что произошло с Альбертом!
Она покачала головой.
– Моей вины в том нет, ты же знаешь.
Он осторожно, с неловкой, давно забытой нежностью положил ей руку на плечо.
– Ах, Адель, не будем говорить о вине. Во всем виноват я сам. Я хочу попытаться загладить свою вину, только и всего. Пожалуйста, сделай так, чтобы я не потерял Пьера! Он – единственное, что нас связывает. Постарайся, чтобы его любовь ко мне не стала ему в тягость.
Она закрыла глаза, как будто хотела защититься от искушения.
– Но ведь тебя не будет так долго… – нерешительно сказала она. – А он еще ребенок…
– Разумеется. Пусть им и остается. Пусть забудет меня, если по-другому не получится. Но помни: он залог, который я тебе оставляю. И помни: чтобы поступить так, я должен очень верить тебе.
