— Что? Что такое? — всполошилась Надя.
— За меня-то уж не волнуйся!.. — всхлипывая, отвечала Вера. — Ты должна уехать очень далеко, если уедешь… Как ты поедешь с новорождённым-то?.. Не выживешь ты! И ребёнок всё равно погибнет…
Теперь уже плакала и Надя.
— Я выживу! Выживу! Мы обе выживем! Честное слово!
Повинуясь единому порыву, они бросились друг другу в объятия, словно скрепляя этим объятием свой сговор.
— Дамы, вы здесь? — раздался невдалеке голос Генриха.
Он говорил по-русски, старательно и весело выговаривая слова. Пиво привело его в замечательное расположение духа.
— Я идти к вам! Надо ехать назад скоро!
Заговорщицы спешно вытерли слёзы, встали на ноги, вскинули головы и, переглянувшись, дружно шагнули ему навстречу.
Глава 26
РОДЫ
Надя вышла из операционной. Разгибая уставшую спину, медленно побрела по заставленному койками больничному коридору. Раненых в госпитале последнее время становилось всё больше, она уже зачастую не успевала уходить домой, ночевала прямо там, в ординаторской.
Но днём ли, ночью, Надя постоянно, с нарастающей тревогой думала о Вере, об их тайном сговоре. Прошло уже больше двух недель, с тех пор как она побывала у неё. На обратном пути Генрих Штольц пообещал как-нибудь снова взять её с собой, однако пока не появлялся, а у неё всё не было времени зайти к нему самой.
Что там происходит у Веры?..
Как было бы важно её ещё раз увидеть!..
Надя направилась на лестничную площадку, хотела там покурить, передохнуть. Молча кивнула бабе Луше, протиравшей подоконник, прошла мимо.
— Эй, Надь, — вдруг окликнула она её, — глянь-ка!
Надя обернулась. Баба Луша смотрела вниз, во двор.
— Телега какая-то приехала, привезли кого-то…
Надя подошла к окну, без особого интереса прислонилась носом к холодному стеклу. Ну, ещё раненые, их всё везут и везут, уже класть некуда, все коридоры забиты…
Внезапно она побледнела, тихо ахнула и опрометью бросилась в конец коридора, вылетела на лестницу, чуть не сбив там поднимавшегося навстречу санитара.
Баба Луша с удивлением посмотрела ей вслед. Что-то, видать, и впрямь происходило серьёзное, если обычно уравновешенная Надя вдруг так всполошилась.
А Надя выбежала из дверей, помогла санитарам снять с телеги стонущую Веру. Вокруг нее хлопотали Адам и Ханна Гальдеры.
— Утром ещё ничего не было, никаких таких признаков, — стала объяснять Наде седая фрау, — а потом вдруг как началось, мы сразу запрягли и поехали… У неё уже воды отходят…
Надя слушала вполуха, вглядывалась в измученное Верино лицо, старалась успокаивающе улыбаться ей.
Откуда-то неожиданно появился Вернер Штефнер, мельком оглядел Веру, быстро отдал какие-то команды. Все вокруг засуетились, забегали.
Одну команду Надя поняла, она её уже давно выучила. Штефнер велел срочно нести Веру в операционную.
Вера рожала.
С перекошенным от боли лицом смотрела вокруг невидящими глазами. Из сведённого мучительной судорогой рта неслись надрывные отчаянные крики.
Вернер Штефнер говорил ей что-то успокаивающее, иногда отрывисто обращался к ассистенту.
Надя ничего не понимала, да и не пыталась. Она стояла рядом, вытирала потный лоб роженицы влажным полотенцем.
Врач вдруг напрягся, что-то настойчиво закричал Вере. Тужься! — сообразила Надя.
Он хочет, чтобы она тужилась.
И сама заорала изо всех сил:
— Тужься! Тужься сильнее! Ещё!!!
Вера сжала зубы, закряхтела, потом громко, протяжно застонала, стон перешёл в дикий вопль, и ребёнок наконец появился на свет.
Штефнер умелым движением перерезал и перевязал пуповину новорождённого, взял его на руки, легонько шлёпнул пару раз по маленькой попке. Ребёнок скривил и без того сморщенное красное личико и издал пронзительный крик.
— У вас мальчик! — улыбнулся врач. — Отличный здоровый мальчик, фрау Вера!
Младенца обтёрли, взвесили, завернули в пеленку. Вернер Штефнер достал стетоскоп, прослушал сердце.
— Да, мальчик совершенно здоров, — заключил он. — Немного недоношен, но это не страшно. Вес он наберёт быстро. Поздравляю вас!
Вера поблагодарила его молчаливым коротким кивком. Она безучастно следила за всей этой суетой. Сил у неё больше не оставалось. Никаких и ни на что.
Она отвела потухший взгляд от ребёнка и глазами разыскала Надю.
Та еле заметно прикрыла веки, отвечая на её немой вопрос. Да, их план по-прежнему был в силе. Она всё продумала, знает, что делать. Надо только немножечко потерпеть, выбрать подходящий момент.
Глава 27
ПОХИЩЕНИЕ
Оберартц Вернер Штефнер лез вон из кожи, чтобы угодить коменданту. Если не они будут помогать друг другу, то кто же тогда?!
К тому же он искренне симпатизировал молодому офицеру. Сразу видно порядочного человека, из хорошей семьи, не то что какой-нибудь парвеню, которыми сейчас переполнены СС или гестапо.
Идя ему навстречу, он взял на работу Надю и, мало того, полностью оградил эту миловидную женщину от каких-либо возможных домогательств со стороны среднего и младшего персонала госпиталя, предупредил всех строго-настрого. Знал, что Надя является ближайшей подругой любимой женщины господина коменданта, старался сделать всё, чтобы у той не возникало лишнего повода для огорчений.
Сам же Штефнер никакого чувственного влечения к Наде не испытывал, искренне тосковал по своей оставленной в Германии Гретхен. К тому же к русским женщинам относился с изрядной долей презрения, считал их существами, безусловно, низшими. Впрочем, Генриха Штольца он при этом не осуждал, понимал, что в молодости возможны всякие сумасбродства.
Штефнер даже любезно пошёл на то, что поместил Веру в отдельной палате, сделал исключение для новорождённого сына герра Штольца. Пришлось, правда, напрячься, поломать голову, какую освободить комнату. Но в конечном счёте всё утряслось.
Господин комендант Генрих Штольц будет им доволен. А значит, при случае отплатит ему той же монетой, услуга за услугу, так принято в их кругу.
Вера лежала в пустой палате, кормила грудью ребёнка. С удивлением и болью смотрела, как он сосёт из неё молоко, двигает своим крошечным ротиком, закрывая глазки и причмокивая от удовольствия.
Наконец малыш насытился, отрыгнул. Вера вытерла мальчика, пристроила его рядом с собой, напряжённо вглядываясь в личико сладко спящего малыша.
Вдруг, не выдержав, издала судорожный всхлип, резко отвернулась, еле сдерживая слёзы.
Почти в ту же минуту в коридоре раздались знакомые уверенные шаги, дверь в палату распахнулась, и на пороге появился сияющий Генрих Штольц.
— Поздравляю, моя дорогая! — по-немецки обратился он к Вере. — Ты у меня просто умница! Покажи-ка мне его!
Он осторожно взял спящего ребёнка на руки, с удовольствием поднёс прямо к лицу, нежно подул на него. Младенец открыл сонные глазки.
— Он блондин! И глаза голубые, как у тебя! — восхитился Генрих. — Я так счастлив, дорогая! Теперь, надеюсь, ты не будешь упорствовать? Ничто больше не помешает нам пожениться. Ты ведь не захочешь, чтобы сын рос без отца, не правда ли?!
Вера молчала, не в силах что-либо говорить, притворяться. Эта идиллическая картинка — счастливый молодой отец с ребёнком на руках — вызывала у неё чисто физическую тошноту.
Генрих заметил, что она побледнела, растолковал это по-своему.
— Не беспокойся, тебе сейчас нельзя волноваться, надо приходить в себя, набираться сил. Мы потом всё обсудим, у нас полно времени.
Он опять с гордостью уставился на младенца.
— Я бы хотел назвать его Дитрих в честь моего отца. Это полностью примирит старого ворчуна с тем, что его сын женится на русской, не правда ли, Дитрих?! Вера, ну произнеси хоть что-нибудь, скажи хотя бы — ты рада?
Вера молча кивнула, даже не попыталась изобразить улыбку.
— Я понимаю, тебе трудно сейчас говорить, — сочувственно сказал Генрих. — Молчи, молчи, дорогая!
Он наклонился над ней, по-прежнему держа малыша на руках, ласково поцеловал в лоб.
— Я вижу, тебя что-то беспокоит! Уверяю, тебе совершенно не о чем волноваться, за тобой будет специальный уход. Штефнер лично проследит за этим, не сомневайся. Если же ты волнуешься насчёт реакции твоих односельчан, то я обещаю тебе — пока ты сама не захочешь, никто не узнает о ребёнке. Больница расположена на отшибе, никого из русских, кроме твоей подруги Нади и нянечки, которой под страхом смерти велено держать язык за зубами, здесь нет. Так что не думай об этом… Тебе нужно поправляться, набираться сил, чтобы наш Дитрих рос здоровым и крепким!
Генрих снова с умилением воззрился на младенца. Он всё никак не мог привыкнуть к мысли, что это крохотное сморщенное существо — действительно его сын.
