Довик раздулся от гордости и после всех положенных: «А такого ты знаешь?» — и: «А этого?» — и: «Что ты говоришь?!» — и: «Не может быть!» — пригласил Эйтана попробовать нашей шелковицы, которую прихватил с собой. Они бесстыдно сидели голышом на берегу, пока не обсохли. Потом Эйтан приготовил кофе, Довик подал шелковицу, они поели и попили и вернулись в воду. Эйтан предложил нырять до дна, но Довик сказал, что астма ему не позволяет, но добавил:
— Если ты так уж любишь нырять, то тебе стоит познакомиться с моей младшей сестрой, она ныряет куда лучше меня.
Вот так. Эйтану пришло время вернуться на базу, Довик проводил его до джипа и сказал:
— Это крепление для домкрата я не просто установил — я его сам придумал. — И потом: — У меня такое чувство, что мы еще пересечемся.
А Эйтан сказал:
— И у меня тоже. С удовольствием. Пока…
И действительно, через несколько месяцев, уже после того, как Эйтан демобилизовался, они пересеклись на какой-то традиционной встрече. Этакий «слет молодых ветеранов» их части. Вам стоило бы увидеть приглашения на эти их встречи! Каждый листок — сплошные цифры, восемнадцать цифр подряд. Шесть первых — это дата, и их всегда шесть, потому что только первобытные люди добавляют к датам нули. У первобытных это было бы, скажем, «восьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года», а у них — ноль-восемь-ноль-пять-шесть-семь. И все. Четыре следующие цифры — время начала встречи, а восемь последних — координаты места. У них, видите ли, каждое место — это некая точка на карте, а каждая встреча — как военная операция. Даже если это встреча в каком-нибудь клубе в Тель-Авиве, адресом будет не улица и номер дома, а его координаты. Почему? Потому что мы не просто приходим — мы прибываем согласно указанным координатам. А если кто-то не в состоянии прочесть эти восемь цифр, то ему нечего там делать.
Они сразу же узнали друг друга на этой встрече, но Эйтан, с его неиссякаемыми дурачествами, в шутку поставил Довика в неловкое положение при всех — притворился, что не узнает его, а потом сказал: «А, это ты?! Я просто не узнал тебя в одежде», — и все, кто это слышал, радостно заржали. И все, и вот так началась их дружба, которая, в отличие от всей болтовни о так называемом «солдатском братстве», стала настоящей дружбой. Да, Варда, болтовни, потому что это пресловутое «солдатское братство» — пустая показуха, бравая поза, что-то вроде героических усов на актере в театре, поза мужчин, тоскующих по своей молодости, повод для еще одного всплеска натужной активности и еще одной порции театральных переживаний. О да, они, конечно, помогут друг другу, о да, они будут встречаться и рассказывать друг другу истории, но это не будет настоящая дружба. Выручка — да, дать взаймы — что за вопрос, собрать пожертвования, когда нужно, — конечно, но открыть душу — этого они просто не умеют. И действительно, у Эйтана — кстати, так же, как у меня, потому что я тоже такая — никогда не было настоящих друзей. Даже среди тех, что служили и воевали рядом с ним. А вот наш Довик, который не служил вместе с ним и даже не был, как он, в боевом подразделении, стал ему по-настоящему близким другом.
И обратное верно: Довик, который раньше всегда говорил только о своих подвигах в армии и о девицах, с которыми у него «было», вдруг начал говорить только о своем новом друге и притом впервые с настоящей любовью, без обычного бахвальства. И именно поэтому он нас сосватал. Я не сомневаюсь. Таким способом он сумел сохранить Эйтана для себя. Мне он рассказывал, какой это классный, и занятный, и симпатичный парень, а Эйтану он объяснил диспозицию.
— У меня есть сестра, намного удачнее меня, — сказал он ему, — и я хочу, чтобы вы встретились.
Эйтан рассмеялся:
— Та самая, которая ныряет лучше тебя, или другая?
— У меня только одна сестра, — сказал Довик. — Приходи, и я тебя с ней познакомлю.
Глава тринадцатая
— Ну вот. Так я установила тот самый «зрительный контакт». Я знала, что парня зовут Эйтан, и что Довик познакомился с ним на берегу своего тайного пруда, и что он на нем зациклился и хочет нас сосватать, поэтому я сделала все, что Довик велел. Точнее, сделала то, что в мои шестнадцать с половиной лет означали для меня слова «установить зрительный контакт», — уставилась взглядом молодой телки прямо ему в глаза. Смешно. Когда я вижу сегодня своих учениц, которые шествуют по школьному двору, «подняв шею, и обольщая взорами, и выступают величавою поступью»[65] в своих бюстгальтерах с силиконовыми подкладками, с накрашенными ресницами и глазами, подрисованными в гламурном стиле, я вспоминаю, что сама в их возрасте была еще совсем как мальчишка. Но Довик велел мне не ограничиваться взглядом, а вдобавок еще убедиться, что Эйтан заметил, как я на него уставилась.
Довик — мой старший брат и очень близкий мне человек, и я всегда выполняю любую его просьбу. Правда, я всегда была интеллигентней, чем он, и поскольку я интеллигентней, то знаю, что я такая, а он иногда об этом забывает. Но у него есть свои достоинства: он хороший и заботливый брат, и он толковый менеджер, он успешно и умело руководит нашим питомником и, в отличие от меня, целиком отдается работе, тогда как я, намного более интеллигентная, чем он, довольствуюсь тем, что я есть, и не пытаюсь стать такой, какой я могла бы быть.
Ну, не важно. Я остановилась на зрительном контакте, так давайте к нему и вернемся. На свадьбу Далии и Довика я нарядилась в белое платье, чтобы позлить невесту, надела туфли без каблуков, чтобы не быть выше жениха, заплела толстую косу, завязанную на конце красной резинкой — у меня тогда были длинные волосы, — сорвала с нашей плюмерии два душистых цветка и приколола их к волосам, посмотрела в зеркало и сказала себе: «В один прекрасный день, когда ты перестанешь быть своенравным мальчишкой, ты станешь красивой женщиной, даже очень красивой женщиной». В шестнадцать с половиной я еще не давала себе режиссерских указаний, как сегодня, но у меня уже был этот мой второй мозг под диафрагмой, и я нередко говорила сама с собой. Жаль, что я не смогла заодно предсказать себе свое будущее.
Кстати, эту плюмерию, Варда, вы можете еще и сейчас увидеть у нашего забора, рядом с дорогой. У нее, конечно, нет того уровня семейной важности, что у дедушкиного харува в вади, у акации Эйтана в пустыне или у шелковицы во дворе, но она моя, и я за нее отвечаю. Дедушка Зеев посадил ее через несколько дней после того, как привез нас с Довиком сюда к себе. Посадил и сказал: «Рута, это дерево называется плюмерия. С сегодняшнего дня ты за него отвечаешь, и это будет твое дерево. — И добавил: — Когда я был молодым парнем в нашей мошаве в Галилее и мой отец иногда брал меня с собой в Тверию, я видел там много таких деревьев, они очень красиво цвели и сильно пахли. Поливай ее, Рута, ухаживай за ней, она вырастет, и ты вырастешь, и вы обе будете намного красивее, чем каждая из вас по отдельности». Он воткнул вокруг саженца три деревянных шеста и привязал к ним тонкий стволик полосками, которые оторвал от старой простыни. «Простыня лучше веревки, — объяснил он, — она не царапает ствол и не так натягивает, она дает стволу немного двигаться по ветру и наращивать себе мускулы».
А Эйтан? Эйтан заявился на свадьбу в белой отглаженной рубашке (кто это так хорошо гладит ему рубашки? может, это он сам так хорошо гладит? — спросила очень красивая женщина внутри своенравного мальчишки) и в золотистой коже (которая вызвала у меня бурный восторг и почти неудержимое желание прикоснуться к ней, чтобы узнать, такая ли она горячая и гладкая на ощупь, как на вид), и в своих золотисто-зеленоватых глазах, и в светло-каштановых волосах, и в брюках хаки, и в сандалиях — в общем, не буду отрицать, он мне понравился. Очень понравился. Не только как парень, но и как возможный напарник — скажем, для игры в прятки и в догонялки. Я сразу заметила, что он в точности с меня ростом, и это меня обрадовало: я понимала, что он уже перестал расти, а я еще нет, а я не люблю симметрию и поэтому мне нравятся и такие пары, в которых женщина немного выше мужчины, а еще больше мне нравится, когда и мужчине это нравится тоже, и я даже иногда потом веселилась, представляя себе, что на ту первую встречу со мной он решил прийти не только в той одежде и в той коже, которые мне понравятся, но и специально надел на эту встречу тот рост, который придется мне по душе.
Короче, все выглядело весьма многообещающе, но ничего не произошло. Иными словами, я установила с ним зрительный контакт, как того потребовал от меня Довик, и Эйтан вернул мне взгляд, и даже спросил, я ли та младшая сестра жениха, о которой он так много слышал, и даже улыбнулся вполне милой улыбкой, но я не улыбнулась в ответ достаточно широко и достаточно быстро и не дала ему какого-нибудь незабываемого знака. В сущности, если не считать пожеланий счастья и еще одной слабой улыбки, которую он потом послал мне через стол — Довик настоял, чтобы его новый друг сидел с нами за первым столом, — у нас не получилось по-настоящему поговорить. Все осталось в потенции, на стадии куколки. Бабочка еще не появилась.
