То, что француженки стали зарабатывать на жизнь иначе, нежели на родине, отнюдь не означает, что они плохо владели своими новыми профессиями. Первое завоевавшее успех ателье на руа ду Увидор, где до тех пор была исключительно английская территория и в лавках продавали пиво, свинец, порох, бронзовые кровати и корабельные якоря, открыла мадмуазель Жозефина в 1821 году. Через несколько месяцев ее подруги тоже сумели устроиться. К 1822 году со своими bonjour и mon chouchoux[4] французы потеснили английских лавочников, которые с негодованием переехали в близлежащие переулки, и превратили руа ду Увидор в arrondissement[5] Парижа.
На этой старой улочке, где уже давно не было ничего, кроме бакалейных лавок и магазинчиков с железной утварью, они открыли сверкающие магазины платьев, парикмахерские, лавки модисток, магазинчики перчаток и духов, а также цветочные лавки, которые изо всех сил старались перещеголять одна другую красотой и яркостью витрин. Благодаря этим француженкам Рио начал постепенно открывать свое истинное «я» — тщеславное и женственное. Именно на руа ду Увидор женщины-кариоки смогли осознать, какие возможности открывает перед ними новоприобретенная свобода.
Собственно, такие учителя, как французы, и были нужны женщинам Рио, которым только-только удалось выбраться на улицы, и они научили их и хорошему, и плохому. До их появления женщины Рио сами или с помощью рабынь шили себе одежду по одним и тем же выкройкам, сохранившимся со времен первых поселенцев. И вот в их распоряжении оказались люди, согласные сделать эту работу за них, — швеи и портные, послушные последним капризам Парижа. Одеваться у модистки стало de rigueur[6] в новой столице, и кариокам приходилось выходить за пределы своего дома, брать кабриолет и ехать на руа ду Увидор. Раздеваясь для примерки в этом царстве игл и булавок, кариока вдыхала либеральные нравы, которыми жили эти удивительные женщины. Они были значительно «современнее», космополитичнее ее, читали последний (вышедший в 1782 году) скандальный роман Шодерло де Лакло «Опасные связи» и, казалось, сами сошли с его страниц.
Именно француженки научили кариок одеваться, причесываться, пользоваться косметикой и духами, готовить, пользоваться столовыми приборами, класть салфетку на колени и обмениваться под столом незаметными ласками с соседом. Научили их говорить, хотя по-французски многие кариоки и так говорили, притом что зачастую не умели ни читать, ни писать по-португальски, теперь же их научили искусству светской беседы, обмену легкими шутками и насмешками. И по ходу дела mesdames преподали своим португальским подругам пару истин о мужчинах — ведь в области взаимоотношений с сильным полом опыта им было не занимать.
Как и во Франции, большинство модисток с Увидор брали и дополнительную «работу» на дом, в разных смыслах этого слова, то есть они пользовались покровительством почтенных придворных господ. Одна из этих француженок, мадам де Сэссе, была фавориткой молодого императора Дона Педру I, который нередко заглядывал в жилые комнаты ее ателье с благодушного согласия месье Сэссе. И ни у кого не возникало ни малейшего повода для беспокойства, о чем свидетельствует тот факт, что жили они долго и счастливо, а сыну, которого она родила от Дона Педру, император оставил после смерти некоторое наследство. Мадам Сэссе, по-видимому, была удивительно верной и преданной любовницей, но, как правило, тайные куртизанки с улицы Увидор, принимавшие «помощь» от джентльменов в возрасте, сами совершенно безвозмездно «помогали» привлекательным, но бедным юношам. Такая практика обычна в обществе подобного типа, но в данном случае она имела огромное значение, ведь таким образом француженки помогали молодым кариокам постигать премудрости плотской любви.
А до тех пор — с кем могли эти юноши вступать в близкие отношения? Индианки, которые пользовались поистине оглушительным успехом во времена открытия Рио, ушли в небытие — прибрежные племена были полностью уничтожены еще в восемнадцатом веке. Существовали, правда, рабыни, и некоторые из них были очень привлекательны, но все они держались с молодым хозяином отстраненно и пассивно. Портовые шлюхи, грубые и беззубые, принадлежали морякам и докерам. А юные леди, «девушки для замужества», попадали к алтарю прямиком из своих домашних тюрем и оттуда — на супружеское ложе, и никакой дерзости от них ожидать не приходилось. Но с французскими куртизанками, щедрыми, опытными и сравнительно аморальными, все было иначе: впервые эти юнцы сталкивались с женщинами, превосходящими их не только в savour-faire и осведомленностью, но и гордостью и независимостью. Одна из исторических причин формирования кариокской морали, такой гибкой и терпимой, может заключаться как раз в этом союзе между молодой элитой кариок и этими француженками.
Разумеется, далеко не все француженки в Рио были соблазнительницами и femmes fatales[7]. Ежедневно сюда прибывали самые разные семьи, от богатых противников Бурбонов с прислугой до обычных торговцев и ремесленников. И так получалось, что они неизбежно попадали на руа ду Увидор. Рядом с лавками, открытыми их предшественницами, они открывали собственные: это были ювелиры, часовщики, мужские портные, pêtissiers[8], булочники, продавцы ковров, marchands de tableaux[9], книготорговцы, издатели. Со временем они превратили руа ду Увидор и соседние улицы в тропический вариант рю Вивьенн — самый модный в те времена район Парижа. Они основали, начиная с 1830 года, первые рестораны, где подавались блюда не только национальной кухни, играли небольшие скрипичные оркестрики, и кондитерские, где с 1834-го любой кариока мог отведать ванильного мороженого, лед для которого привозили из Соединенных Штатов, или фруктового сока (из плодов питанги, манго или ананаса). И с тех пор любая заграничная новинка немедленно проникала сюда. В марте 1839-го во Франции появились первые фотографии (дагерротипы). В том же году, в декабре, фотография добралась до Рио. И очень скоро женщины-кариоки с удовольствием фотографировались, очевидно, нисколько не боясь, что дьявольский аппарат украдет у них душу.
Все происходило именно на руа ду Увидор. Здесь молодые женщины встречались с мужчинами сомнительной репутации, остроумными адвокатами, поэтами, журналистами, цыганами, бездельниками, — еще совсем недавно такие люди были от них так же далеки, как курупиру или журупари, два жутких страшилища бразильского фольклора. Жизнь бурлила на каждом дюйме мостовой руа ду Увидор.
Отражая реалии того времени, романисты и авторы журнальных статей середины девятнадцатого века с удовольствием отправляли своих героинь прогуляться по этой улице, упоминая названия существующих магазинов. Самый известный бразильский писатель того времени Жозе де Аленкар не раз использовал этот прием в своем романе «Лусиола» 1861 года (там еще есть сцена, где три пары сговариваются как-то вечером на Увидор, а потом отправляются в некий дом в пригороде и устраивают оргию). Другой писатель, Герман Карл фон Козериц, произнес фразу, которая мгновенно стала крылатой: «Бразилия — это Рио-де-Жанейро, а Рио-де-Жанейро — это руа ду Увидор». Он попал в яблочко — именно здесь формировались бразильские нравы. Разница была так велика, что когда Патек-Филипп отбивали five o’clock[10] на руа ду Увидор, во всей остальной стране стоял еще 1701 год.
Все это было бы невозможно, если бы француженки не вытащили своих сестер-кариок на свет божий и не привили им вкуса к риску. Всего за несколько лет португальский и африканский Рио стал еще и французским. И английским тоже — англосаксы заправляли жизненно важными службами, а потому незаметно, но ощутимо присутствовали в городе. Они даже не совсем ушли с руа ду Увидор: с 1822 года здесь обитал «Кларке», поставщик обуви для императорского двора, с 1834-го — «Валлерстейн» со своими платками и шелками, а с 1872-го — «Крэшли», где можно было купить табак, трубки и трости и журналы вроде «Стрэнда» и «Панча». Сюда стянулись все: первый уличный торговец, появившийся в 1853-м, со всеми хитростями своего ремесла, был американцем по фамилии Уайтмор, он продавал эликсир от плохого запаха изо рта. Поселились здесь и немцы, швейцарцы, испанцы, итальянцы — и каждый открывал собственную лавку. Многие уже считали себя кариоками или постепенно становились ими, заключая браки с местными жителями, давая жизнь новому поколению.
Неплохо для города, который вопреки собственной природе провел две сотни лет (до 1808-го), закрывшись, как моллюск в своей ракушке. Женщины-кариоки, которые наконец могли свободно выходить в свет, чувствовали себя здесь свободно и уверенно; и в последующие годы они станут входить в кафе, бары, на пляжи и в офисы (везде и всюду), как в собственные владения.
