– А что я должна была сказать Вашеку, когда он начал спрашивать об отце?
– Как это? – выдохнул Любош. – Ты меня ждала еще год, пока он не начал говорить?
– Еще три. Пока он не начал думать.
Любош вдруг схватил ее обеими руками за плечи:
– Если по этому миру гулял когда-нибудь осел, так это был точно я!
– Можешь не оправдываться. Сегодня ты мне совершенно безразличен, – бросила Анна, но не противилась, когда Любош притянул ее к себе.
– Не говори так… – Голос у него сорвался. – Не говори! – повторил он тише и заключил Анну в объятия. – Может, как раз из-за этого твоего упрямства у нас теперь восьмилетний сын!
В это мгновенье оба поняли (через столько-то лет), что именно их связывает. Это было чувство беспомощности и отчаяния. Это был страх за Вашека. Они знали, что перед этим маленьким человеком оба они очень виноваты.
Двери уборной резко распахнулись. На пороге стоял помощник режиссера.
– Аничка! На выход! – закричал он срывающимся голосом.
Анна даже охнуть не успела – вылетела вон.
24
То, что случилось потом, может описать лишь один человек, Виктор, который работал помощником режиссера в театре уже двадцать два года. И все эти годы был убежден, что самая большая ответственность лежит не на директоре театра, а на нем.
Так, у него никогда не случалось, чтобы кто-нибудь опоздал на выступление, не случилось бы, вероятно, и в тот роковой четверг. Виктор знал, кого следует разыскать заранее, а кто отыщется сам. Анна всегда относилась к числу тех, кто минимум за пять минут до начала уже ждет в портале. Впервые в тот раз Анна совершенно потеряла счет времени, а потом в ужасе поняла, что ей давно уже пора быть на сцене. Позабыв, что музыкальный мотив имеет еще одну репризу, она стремглав бросилась вниз по лестнице. Виктору долго слышался этот звук, он даже будил его во сне, – гулкий звук шагов, он нарастал, усиливался, заглушая оркестр, а потом, когда раздался звук падения, настала гробовая тишина.
Виктор просыпался, мокрый от ужаса, и старался отогнать страшное видение. На самом деле оркестр и дальше продолжал играть, и только спустя несколько минут инструменты смолкли. Виктор знал, что до конца дней своих не забудет тот миг, когда он, домчавшись до перил, увидел Анну, как висит она, зацепившись за железную конструкцию лестницы. Она казалась мертвой.
Так, значит, Виктор был первый, кто увидел тогда Анну, и от радости, что она еще дышит, поклялся в душе, что всю вину возьмет на себя. Виктор сам позвонил в больницу, сказав Елене, чтобы та одевалась и была готова к выходу. И вот, раньше, чем послышалась сирена «скорой», Виктор привел в движение прерванную было генеральную репетицию.
Позвонив в дверь, Любош с облегчением убедился, что Вашек дома. Каково же было его удивление, когда, едва дослушав до конца, мальчик повернулся к нему спиной и был таков.
– Погоди! – кричал ему Любош из открытого окна, но Вашек убегал упругим длинным шагом, его шапка, промелькнув вдоль живой изгороди, исчезла на повороте за домом.
Проклятый мальчишка! – ругался в душе Любош, поняв, что не надо было вообще ничего говорить Вашеку.
Он принялся искать по квартире ночную рубашку, положив в сумку зубную щетку, в растерянности стал прикидывать, какой взять халат, а полотенец вообще отыскать не мог. Заглянул в список вещей, который Анна написала ему на клочке программы, и глубоко задумался над словом «белье». В конце концов решил взять пояс для чулок и наколенники.
Спустя час он был уже в больнице, через проходную поднялся на второй этаж, а по коридору проник в стационарное отделение.
– Куда?! – строго остановила его старшая сестра. – Посещения разрешаются только по субботам.
– У меня здесь жена! – ответил Любош, даже не остановившись.
Анна лежала на кровати у окна, в белой больничной ночной рубашке. Волосы связаны резинкой, нога в гипсе высунута из-под одеяла. Лицо белое как стена.
– Вашек потерялся!
– Что ты выдумываешь? – выкрикнула Анна и резко приподнялась на локтях.
– Как только я выложил ему, что случилось, он удрал, не сказав мне ни слова.
Любош вынул из сумки халат, рубашку и туалетные принадлежности.
– Искал его полчаса по округе, был даже в школе. Надо заявить в милицию. Внизу ждет такси.
Анна с облегчением опустилась на подушку.
– Не суетись. Теперь он наверняка уже дома, – на удивление невозмутимо сказала Анна и даже улыбнулась Любошу.
– Он был здесь? – изумился Любош.
Анна кивнула, и Любош, успокоившись, присел на койку. Он не заметил, как в палату вошла старшая сестра и уже близится к постели.
– В Праге пятнадцать больниц, – радовался Любош, – а Вашек сразу отыскал нужную. У нас сообразительный ребенок, а? – Он склонился, чтобы поцеловать Анну, но та отстранилась. Поймав ее взгляд, он обернулся.
– Почему она так смотрит на нас? – вполголоса непонимающе спросил Любош, кивнув на хмурую сестру, застывшую за спинкой кровати.
– Это моя мать.
Любош онемел. Сунув руку в сумку, Анна протянула ему ключи.
– Иди уж! – И доверительно шепнула: – Она поклялась, что если когда-нибудь тебя встретит, то это будет последний день в твоей жизни.
Любош поднялся, хотел что-то сказать, но только нагнулся, слету поцеловал Анну и, галантно поклонившись Еве, молча вышел.
Ева была в шоке. Лишь когда за Любошем закрылась дверь, она перевела дух.
– Так это и есть тот НЕГОДЯЙ?
Анна не слушала ее, уткнувшись лицом в подушку.
– Скажи мне, что все это значит?
Анна наконец обернулась к матери.
– Если эти двое не помирятся, я не переживу.
Вся квартира была погружена в темноту, только лампочка в кухне над столом освещала этот грустный беспорядок. На стуле за столом сидел щенок и поглядывал в открытую школьную тетрадь. Вокруг были разбросаны книги, валялись линейка и красный пенал с китайской ручкой.
Вашек, свернувшись клубочком, лежал в углу дивана, чулки у него спустились, рубашка вылезла из штанов. Он глядел на освещенную шкалу приемника и слушал глубокий, проникновенный голос.
«В спокойном вечернем сумраке выстроились рядами неоглядные цепи гор, последние облака перевалили через ледовые великаны. Только десять минут позволил себе Герман Буль побыть на вершине, покорению которой было отдано полвека…»
Весь обратившийся в слух, Вашек не слышал, как открылась входная дверь. Любош, не раздеваясь, ступил на порог кухни, бросил взгляд на груду немытой посуды, а когда чтец замолк и разлился чудесный голос флейты, строго спросил Вашека:
– Почему ты не сказал мне, что в больнице работает твоя бабушка?
Вашек испуганно обернулся и замер с раскрытым ртом.
– Знаешь, что я пережил из-за тебя? – Не дожидаясь ответа, Любош вернулся в прихожую, чтобы снять пальто, свитер и горные ботинки.
На Вашека его тон произвел впечатление! Он вскочил с кушетки, снял Беника со стула и уселся за стол, к разложенным тетрадям. Открыл ручку, но не написал ни строчки. Грыз кончик ручки и слушал:
«На восьмитысячник опустилась черная-черная ночь, решающая в единоборстве с гималайскими великанами. Склон был крутой, как стена костельной башни. У одной из скал он находит подходящее местечко. Здесь, без палатки и без еды, покорителю вершины предстоит дождаться рассвета…»
Любош напустил в мойку теплой воды, засучил рукава и неслышно погрузил руки во вспенившуюся воду, чтобы не нарушать очарования рассказа.
«Даже ветерок не коснулся альпиниста, ни одной снежинки не упало на его плечи, мороз не усилился больше чем до двадцати градусов. Так непривычно странно, даже гостеприимно ведет себя восьмитысячник, которому предстоит покориться человеку. Свирепые боги Нангапарбата спят…»
– Я останусь ночевать здесь, чтобы тебе не пришлось идти к Валентам.
Вот это уже хорошая новость! Вашек склонился над тетрадью и большими буквами вывел заголовок:
МОЙ ПАПА
Любош тоже не лентяйничал и, споласкивая тарелки, вслушивался в мягкие, прозрачные звуки флейты, к которым присоединился бархатный голос гобоя.
«Утреннее солнце залило снежное пространство. Его лучи бережно провожают медленно спускающегося вниз альпиниста. Он уже на пределе сил. Хоть бы глоток чаю! Хоть бы слеза! Уже нет сил даже плакать! Десять глотков воздуха на каждый шаг! Неужто эта дорога назад никогда не кончится?…»
Любош оглянулся, но увидел только спину Вашека, склоненного над тетрадкой, а под столом небрежно брошенные тапки в клеточку. Ему и в голову не пришло, что Вашек уже дописывает последнюю строчку сочинения, что в глазах его играют огоньки, словно где-то внутри у него зажглась лампочка, та, что освещает путь малым ребятам, когда их опрокинувшийся было мир возвращается на круги своя.
