В немногих словах Левенвольд передал герцогу о посещении Кузовина, очень живо описал его самого, его манеры и его выезд, так что даже по губам Бирона скользнула тень улыбки.
— Очень хорошо, — произнес он, — я ручаюсь, императрица не откажет ему в приеме. Проведите его в аудиенц-залу.
Левенвольд поклонился.
Кузовин ни одной минуты не сомневался, что государыня с радостью примет его.
Его привели в аудиенц-залу, где уже было довольно много народу. Там собрались все те, кто просто желал представиться императрице, показаться на глаза Бирону и вообще напомнить о своем существовании. Это были частные аудиенции, так сказать, запросто. Императрица после обедни иногда посвящала им полчаса-час. Бывали здесь и приезжие из провинции знатные дворяне.
Кузовин с любопытством оглянулся вокруг, еще с большим любопытством глаза всех присутствовавших обратились на него. Седая борода, боярская одежда, все это так странно выделялось среди европейских костюмов придворных и представлявшихся.
Блестящие мундиры, камзолы, с золотыми и из драгоценных камней пуговицами, открытые шеи дам, украшенные жемчугами и бриллиантами — все это ослепило старого боярина.
Нарядная толпа весело шумела. Хотя разговоры велись вполголоса, но были очень оживленны. Слышался тихий смех. На Кузовина смотрели, даже не стараясь скрыть своего насмешливого любопытства.
— Откуда это чучело? Кто он? Да разве вы не видите, что его еще сто лет тому назад забыли похоронить…
Такие и подобные фразы то здесь, то там слышались в толпе. Но Кузовин в первое время до того был ошеломлен новой обстановкою, что ничего не слышал и не замечал нескромных, любопытных взглядов.
«Господи, — думал он, — а это холопы, видно», — и он с удивлением смотрел на лакеев в красных с золотом камзолах, в напудренных париках, в белых чулках и туфлях.
Медленно и внимательно осматриваясь вокруг, он вдруг остановился неподвижно, с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами.
То, что он увидел, превзошло все его представления и ожидания.
В углу у дверей он увидел большое лукошко с яйцами, и в нем сидел немолодой человек. На голове у него был надет дурацкий колпак, похожий на петушиный гребень, красного цвета.
Вся одежда этого человека была сделана из разноцветных заплат и покрыта многочисленными бубенчиками. Необычайно широкие рукава действительно походили на крылья курицы. Этот странный человек-курица сидел совершенно неподвижно. Трудно было догадаться, что выражает его полное, с резкими морщинами лицо. Покорность или тупоумие? Большие глаза тоже глядели равнодушно, почти безжизненно. Ни один бубенчик не шевелился на его шутовском костюме.
Долго, как окаменелый, смотрел на этого человека старый боярин, и, наконец, взоры их встретились.
В глазах человека-курицы сперва отразилось недоумение, потом промелькнуло что-то похожее на ужас, щеки его покраснели, он вздрогнул и сделал порывистое движение. Жалобно, тихо зазвенели бубенчики.
— Тише, тише, тестюшка, — крикнул стоявший за ним шут, одетый в пестрый балахон, — не задави цыплятушек.
И он ударил его по голове хлопушкой для мух.
Ближайшие к ним засмеялись.
Кузовину казалось, что он видит сон. Вдруг со всех сторон, раньше прятавшиеся за гостями и не замеченные им, из углов стали выползать странные, страшные и смешные уроды, — из печей, из камина, из-за колонн. Карлики, карлицы, большеголовые, горбатые, длиннорукие, кривоногие, уродливо и пестро одетые, на лице некоторых ясно выражалось полное отсутствие разума, иные слабоумные, только издававшие какие-то дикие, звериные звуки, непохожие на человеческую речь. Они лезли к человеку-курице, страшные, как кошмар, улюлюкали, гоготали, щипали его за ноги при общем хохоте окружавших.
Кузовин видел при старых дворах и дур, и шутов, но таких выродков, такого унижения он не мог себе даже представить.
Одна из дур, хотя на ее безобразном калмыцком лице было несомненное выражение если не ума, то хитрости, бросилась вперед и визгливо закричала:
— Вон, холопы, не дам моего князюшку, моего суженого забижать!..
Кругом смеялись.
— Чего лезешь, непотребная образина, — крикнула она и со всей силы ударила прямо в лицо ногой большеголового безобразного карлика с мутными глазами и отвислой нижней губой. Тот вскрикнул и упал на спину, при своем падении он больно ударил головой стоявшего за ним, тот, в свою очередь, ушиб третьего, третий, не разбивая, хватил по уху своего соседа, тот в исступлении вцепился какой-то дуре в волосы, и завязалась общая свалка. Несчастные уроды кусались, царапались, рычали, визжали.
Окружавшие весело хохотали.
Наконец, когда шум свалки достиг таких размеров, что, чего доброго, мог даже донестись до церкви, двое или трое придворных начали разгонять уродов палками, не стесняясь, колотя по чем попало.
Испуганные уроды с визгом и криком опять расползлись по своим щелям и скрылись. Некоторые спрятались за печки, один залез в камин. Человек-курица сидел на лукошке и потирал нос, из которого капала кровь.
— Каждый раз такая баталия, — проговорил, обращаясь к изумленному Кузовину, с веселой улыбкой молодой офицер в красной форме Измайловского полка.
— Очам своим не верю, — ответил старый стольник. — Да как же они осмеливаются на сие, когда здесь сейчас будет государыня?
Молодой офицер с веселой усмешкой взглянул на старика.
— Вы, сударь, не в первый ли раз здесь? — спросил он.
— Впервые, — угрюмо ответил боярин.
— Ну, оно и видно, — отозвался офицер, — сама государыня любит их потеху.
— А кто же это будет в лукошке? Образ человеческий потерял, смотреть скверно… Воистину положи меня! — произнес он.
— В лукошке-то, — весело ответил офицер, — да князь Михаил Алексеевич Голицын…
— Как? — переспросил Кузовин.
— Князь Михаил Алексеевич Голицын, — повторил офицер.
— Князь Голицын, Михаил, не может быть того! — взволнованно проговорил Кузовин.
Офицер с удивлением посмотрел на него.
— Как не может быть? — воскликнул он. — А тот, что бил его по голове, граф Алексей Петрович Апраксин, племянник адмирала Федора Матвеича, он зять Голицына, тоже шут, — беззаботно продолжал офицер, — а вон посмотрите в уголок.
Кузовин взглянул и увидел человека тоже в шутовском костюме, пожилого, с измученным, истощенным лицом, с глубоко впавшими глазами. Этот человек сидел прямо на полу и держал на руках прехорошенькую маленькую левретку.
— А это князь Никита Федорович Волконский, — закончил молодой офицер.
Но последние сведения о графе Апраксине и князе Волконском не произвели на старого боярина такого впечатления, как рассказ о князе Голицыне.
— Князь Голицын, Михаил, не сын ли он пермского наместника, князя Алексея Васильевича? — спросил он.
— Он самый, — ответил молодой офицер. — Внук знаменитого Василия, что был при царевне Софье…
Лицо старого стольника потемнело.
— Он… сын… внук… где дед его был первым человеком… он… в лукошке.
Кузовин был поражен.
— Или чести на Руси не осталось? — громко произнес он.
— Тсс! Тише! Ради Бога, тише! — взволнованным шепотом проговорил офицер.
— Князья родовитые в шуты попали, — почти с ужасом произнес Кузовин, — да того и при Иване не было!..
— Я вам посоветую не говорить громко, — быстро проговорил молодой офицер, не глядя на Кузовина.
Многие уже обратили внимание на неосторожные слова старика и насторожили уши.
Но Кузовин не выдержал. Целый мир воспоминаний воскресил в нем убогий внук всемогущего любимца Софьи. Ярко пронеслось перед ним минувшее время, вспомнил он, как больше полустолетия тому назад он, только что еще пожалованный стольником, но из боярского рода Кузовиных, являлся к правительнице Софье. Вспомнил он и величественного, ласкового князя Василия Васильевича. Блеск двора Софьи, мечты ее любимца. Доброе и болезненное лицо царя Иоанна Алексеевича… Многое вспомнил старый боярин, и горько, и больно стало ему при взгляде на представителя знаменитого рода, сидящего в лукошке на потеху людям, чьи предки сочли бы за честь держать золоченое стремя его деду.
И слезы стыда и обиды за древний униженный род, за оскорбленную Россию, за самого себя закапали из потускневших глаз на парчовый кафтан боярина.
Но вдруг наступила мгновенная тишина.
Все замерли в почтительных позах, повернув головы к большим дверям.
Два церемониймейстера, с голубыми шарфами через плечо, с золотыми жезлами, остановились у дверей.
Затем в дверях показался обер-церемониймейстер, за ним первые и вторые чины двора. Они входили в аудиенц-залу и тотчас занимали свои места, затем показались дежурные офицеры гвардейских частей, и за ними обрисовалась высокая грузная фигура императрицы.
