все было иначе. Ни Ленин, ни Троцкий, ни многие другие революционеры не могли ступить на родную землю без явного риска оказаться в сибирской ссылке или на каторге. Впрочем, до недавнего времени так было и у нас.
В архиве Московского охранного отделения на Троцкого еще в 1898 году было заведено дело, где, в частности, говорится: «Бронштейн Лейба (Лев) Давидов (Николай Троцкий, Троцкий, Яновский), сын колониста Херсонской г., Елизаветградского у., иудейского вероисп., русский подданный, литератор, родился в 1877 г. (так в тексте. – Д. В.). В 1898 г. Б. привлекался в качестве обвиняемого к «дознанию о «Южнорусском рабочем союзе»… Выслан под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь на 4 года… 21 августа 1902 г. скрылся. В 1906 г. …присужден к ссылке… откуда 20 февраля 1907 г. скрылся… проживает в Вене…»{132} Нет, с таким послужным списком возвращаться нельзя, тем более что предписание жандармского управления категорично: «при появлении в пределах империи водворить на каторгу».
Воспоминания многих революционеров того времени показывают, какими выматывающими бывают приступы ностальгии по неуловимому запаху талого снега в родной деревне, краснозобым снегирям на прясле, скрипу полозьев крестьянских саней, лицам родных и близких, живых и ушедших…
Троцкий не тосковал. Или, точнее, почти не тосковал. Возможно, он был одним из первых «граждан мира», для которых дом там, где они находятся сейчас? Европеизация души и интеллекта, посещение многих столиц старого континента, постепенное впитывание элементов различных культур, внутреннее олицетворение родины с режимом самодержавия, с которым он боролся, выработали у Троцкого иммунитет к ностальгии. Думаю, что и в последующем, в своем третьем, и последнем, изгнании тоска по родине не была невыносимо острой. Была непреходящая горечь в связи с падением, утратой положения «выдающегося вождя», тоска по власти, замешенная на ненависти к Сталину. Троцкий слишком рано узнал заграницу и слишком долго там пробыл. Ну а главное, он, как и многие другие революционеры того времени, был насквозь «политический человек», живший борьбой, в которой почти не оставалось места тонким, неповторимым чувствам органического единства с землей твоих предков, родными песнями и обычаями, могилами тех, кому ты обязан жизнью.
Кстати, очень редкое письменное выражение тоски по родине мы находим в одном из его «балканских писем». Когда Троцкий в экипаже пересекал Добруджу, он до боли почувствовал ее сходство с херсонской степью, родной Яновкой, где в 1910 году, за два года до этого, умерла его мать, а он даже не имел возможности поехать на ее похороны. «…Дорога такая русская. Такая пыльная, как наша херсонская дорога. Куры разбегаются из-под копыт лошадей, как и в России, а вокруг шей малорослых русских лошадей русская упряжь, даже спина кучера выглядит русской… Спускаются сумерки. Пахнет травой и дорожной пылью… Тишина. В ногах мурашки, и кажется, что мы едем на каникулы со станции Новый Буг в деревню Яновка»{133}. Но это крайне редкое, почти уникальное признание Троцким тоски по родине.
В сентябре 1912 года «Киевская мысль» попросила Троцкого дать серию статей и репортажей о Балканах, где сложилась взрывоопасная обстановка. Материальные условия были предложены хорошие, политическая погода Европы показывала как будто штиль, и Антид Ото (так подписывал свои статьи в киевской газете Троцкий) согласился. Ему предстояло осветить две национальные войны, где проигравшими оказывались народы, руками которых они велись. Напомню детективный характер этих войн. За спиной воюющих государств, конечно, сталкивались интересы крупных держав: Российской и Австро-Венгерской империй, Англии, ряда других стран. Яблоком раздора была Македония (тогда турецкая провинция), на которую претендовали Сербия, Болгария, Греция. Но освободить ее можно было лишь сообща. Возник Балканский союз{134}, направленный своим острием против Турции. Поводом для начала войны послужила резня в македонских населенных пунктах Иштипе и Кочанах. 13 октября 1912 года Болгария от имени союзников вручила Турции ноту, похожую на ультиматум. Нота осталась без ответа. Начались боевые действия. Болгары, сербы и греки заняли к декабрю почти всю Македонию. Турция запросила перемирия, но тогда мир не был достигнут. Лишь 30 мая 1913 года в Лондоне был подписан мирный договор. Послы крупных держав помогли так поделить плоды победы, что все остались недовольны, у всех возникли новые претензии друг к другу, в результате чего между вчерашними союзниками в июне 1913 года началась вторая Балканская война. Против Болгарии выступали Сербия, Черногория и Греция, к которым присоединились Румыния и Оттоманская империя. Через месяц Болгария оказалась побежденной. В августе 1913 года в Бухаресте был заключен еще один мирный договор, по которому Македонию поделили Сербия и Греция, а болгарская провинция Новая Добруджа перешла к Румынии. Война никого не примирила, никаких узлов не распутала, а лишь создала новые очаги напряженности. Троцкому предстояло обо всем этом поведать украинскому и русскому читателю.
С фронтов Балканских войн он отправил более 70 статей, репортажей, корреспонденции, составивших шестой том его сочинений. Почти все они написаны с блеском, мастерски, ярко. Думаю, что «балканские письма» с особой силой проявили литературную мощь Троцкого. Но он часто не был беспристрастным летописцем. На Балканах, в этом «ящике Пандоры Европы», как он выражался, негативную роль, по его мнению, играли «рука царизма» и панславянская идеология. Верно подмечая столкновения интересов крупных держав на Балканах, Троцкий и мысли не допускал, что царизм, с которым он смертельно враждовал, мог иметь какие-то законные интересы в этом «ящике». Вначале его корреспонденции с фронтов выражали симпатию южным славянам, но, по мере того как он убеждался, какие надежды они возлагают на помощь России, тон его стал меняться. Он неожиданно стал защищать терпящих поражение турок. Это сразу же вызвало бурю протеста в Софии, Белграде, Киеве, Петербурге. Болгары даже запретили ему посещать фронт, когда он стал писать о «зверствах» союзников по отношению к туркам. Троцкий все больше ополчался против славянофильства, видя и здесь главным образом самодержавное влияние Петербурга. В своих «Открытых письмах» поэту Петко Тодорову и профессору Милюкову Троцкий защищал свое видение панорамы войны, как он выражался, с позиций не национальных, а интернациональных. Но на многие события Троцкий смотрел достаточно поверхностно, не понимая глубинных социально-экономических причин бессмысленной бойни.
Когда началась вторая Балканская война, Троцкий вновь оказался на театре военных действий, его симпатии вновь были на стороне побежденных, но теперь уже… болгар. Сейчас он писал о «зверствах» новых победителей… Повествуя о войне как об антицивилизации, корреспондент «Киевской мысли», будучи до мозга костей политиком, пробовал сформулировать рецепты будущего устройства для Балкан. Еще в 1909 году Троцкий писал: «Только единое государство всех балканских национальностей на демократическо-федеративных началах – по образцу Швейцарии или Северо-Американской республики – может внести внутреннее умиротворение на Балканы и создать условия для могущественного развития производительных сил»{135}. Затем, уже в ходе войны, он не раз высказывал эту почти утопическую мысль. Правда, сама панорама войны с ее смертями и разрушениями часто заставляла усомниться в прожектах, которые рождаются на основе схематизма и абстрактных предположений. «Мы научились носить подтяжки, писать умные передовые статьи и делать шоколад ”Милку“, – находим мы в рукописях саркастические строки корреспондента «Киевской мысли», – а когда нам нужно всерьез решить вопрос о сожительстве нескольких племен на благодатном полуострове Европы, мы бессильны найти другой способ, кроме массового взаимоистребления»{136}. Впрочем, основной смертельный оппонент Троцкого тоже пытался в 1947 году создать на Балканах федерацию… Вспомним, вскоре после Второй мировой войны Сталин хотел воскресить эту идею, из которой, естественно, ничего не получилось, кроме обострения отношений с Болгарией и Югославией.
Корреспонденции Троцкого с балканского театра войны, как бы к ним ни относились тогда и сегодня, несут на себе печать яркого пацифизма, против которого он через несколько лет так ополчится. В его статьях, опубликованных всего два-три года спустя, пацифизм характеризуется уже как глубокая утопия. Заимствуя идеи циммервальдской резолюции (сентябрь 1915 г.), Троцкий напишет: «Рабочие должны отвергнуть утопические требования буржуазного или социалистического пацифизма. Пацифисты порождают на место старых иллюзий новые и пытаются поставить пролетариат на службу этим иллюзиям…»{137}
Однако картины войны, создаваемые талантливым пером Антида
