— Еще, если можно, я бы не хотел, чтобы кто-то знал. Сами понимаете — такие деньги у ребенка, у несознательных граждан плохое может зашевелиться.
— Это — правильно, Сережа, — похвалила директриса и спросила. — А ты, говорят, с двумя девочками гуляешь?
— «Гуляю» я с одной — с Саякой Микото из спецшколы.
Это с углубленным изучением английского, а не то, что все подумали.
— … А у Тани вы же знаете какая дома ситуация чудовищная. Я просто в меру сил о ней забочусь и оберегаю детскую психику от травм.
— Добрый ты мальчик, Сережа, — умиленно вздохнула секретарь. — Сейчас маме твоей позвоним.
Когда она позвонила, раздался звонок, мы допили чай, немного поговорили «о творческих планах», мы с директором оделись и пошли садиться в семейный «Москвич».
— Здравствуйте! — поздоровались дамы, и кратко введенная в курс дела по телефону мама повезла нас к ГорОНО.
— Мог бы и со мной сначала поговорить! — упрекнула она меня.
— Ты же все равно добрые дела согласна делать в любое время дня и ночи, — пожал я плечами.
— Вот и как на него злиться, Варвара Ильинична? — шутливо пожаловалась мама.
— Сережа у вас — огромный молодец, и сердиться на него совершенно не за что, — похвалила меня директор.
— Так что ты там придумал? — попросила родительница подробностей.
Пока я рассказывал о планах краткосрочных и долгосрочных, мы успели доехать до знакомого здания ГорОНО.
— Не сидится же тебе спокойно, — шутливо вздохнула мама, и мы пошли решать проблему избыточной монетарной массы.
Степанида Ивановна по совершенно неведомой мне причине лишилась приписки И.О., став здесь самой главной, и моментально нас приняла, попросив пяток человек в коридоре подождать. Извините, товарищи, но график вдруг стал очень плотным.
— …Вот, значит, как, меценатством хочешь заняться, — подытожила глава Московского образования.
— Меценатство — это когда на искусство денег дают, а у нас о культуре государство заботится в полной мере. Просто хочу, чтобы ребятам стало чуть приятнее жить.
— Падения на физкультуре можно и нужно рассматривать как полезный жизненный урок, — влезла с «полезным» замечанием секретарь Степаниды Ивановны.
— Это так, — кивнул я. — Но если у меня есть много лишних денег, в магазине — лыжи, а в школах их все время не хватает — это же деревяшка, сколько не выделяй, все равно сломается! — почему бы мне не завезти в школы нового инвентаря, и, может быть, какое-нибудь оборудование? Даже странно — живем в самой человечной стране, а проблемы такие, что мы с вами сейчас сидим и думаем, как бы чего не вышло.
Женщины стыдливо спрятали глаза.
— В наших законах нигде не сказано, что образовательным учреждениям нельзя дарить подарки, — продолжил я. — Главное — чтобы никому из-за меня не влетело, а о моем участии знало как можно меньше народа — перед ребятами неловко будет.
— Неловко ему будет! — умиленно вздохнула Степанида Ивановна. — Давайте вместе заявление сочинять.
Сочинилось что-то среднее между отказом от претензий и дарственной — семья Ткачёвых ни на кого не жалуется, просто хочет передать в дар школам Сокольнического района тридцать тысяч рублей на закупку спортивного инвентаря, оборудования, благоустройства и косметического ремонта — кому что надо.
— Секретно наградим тебя за это благодарственным письмом! — пообещала Степанида Ивановна, и мама повезла нас с директрисой в школу.
— Просто замечательного сына вы воспитали, Наталья Николаевна, — продолжила хвалить меня директор. — Другой бы за джинсами побежал и жвачкой…
Ну, за жвачкой я исправно бегаю.
— А Сережка вон — лыжи у ребят разноцветные заметил.
— Просто нам уже ничего не нужно, Варвара Ильинична, — с улыбкой покачала головой мама. — Да сами подумайте — кому вообще столько денег нужно? Мне Сережка сразу сказал, что так будет, и велел в детдома отправлять. Но вы знаете… — понизила голос. — Там, говорят, воруют!
— Да вы что?! — неподдельно ужаснулась директриса.
— Мы пока с ничем таким не сталкивались — я звонила в детдома, куда мы уже успели отправить деньги, они их получили в полном объеме, но люди страшные вещи рассказывают, — пояснила родительница. — Так что Сережка правильно сделал — детдомовских, конечно, жалко, но своим всегда помогать надо, если можешь! — очень удачно затормозив на светофоре, она обернулась и потрепала меня по волосам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Успел посетить урок физики, где легко получил пятерку за ответ у доски, и прямо после него, на большой перемене, прибыл Хиль — меня вызвали по громкой связи. Предупредив дежурных, чтобы в столовой на меня не накрывали, попрощался с Таней и пошел в директорский кабинет второй раз за этот день.
* * *
— Спасибо, что согласились прийти к нам в школу, Эдуард Николаевич, — поблагодарил я сидящего рядом со мной — приехал на такси, пришлось оставить автограф рядом с Хилевским — Хиля по пути на студию. — Я на пионерские обязанности, что называется, подзабил, поэтому вы мне очень поможете.
Катя подсуетилась — от имени пионерской дружины пригласила звезду прийти к нам в школу пообщаться с ребятами и их родителями. Артист все равно в Москве еще какое-то время торчать будет, так что согласился.
— Да что ты, Сережа, я с молодежью встретиться всегда рад, — отмахнулся он и перевел тему на более важную. — Говорят, к тебе Муслим Магомаевич приходил?
— Приходил, — не стал я играть в секретность. — Познакомились, поговорили, и он согласился, что пластинки-гиганта ему хватит.
— Это хорошо, — одобрил Хиль.
— Сейчас запишем, и попробуем его за границу отправить, на английском мои песни петь — валюту стране зарабатывать, — продолжил я.
— С хорошим репертуаром Муслим Магомаевич будет иметь успех, — корректно похвалил коллегу человек-мем. — У него все-таки феноменальный голос.
— Феноменальный, — согласился я. — И очень скучная манера исполнения — Магомаева надо только слушать. А на вас, Эдуард Николаевич, еще и смотреть интересно — вы красивый и артистичный, поэтому вам тоже сейчас пластинку-гигант запишем, а после успеха Муслима Магомаевича отправим вас покорять Бродвей в составе труппы. Потяните мюзикл?
— Бродвей?! — рассмеялся Хиль.
— Бродвей! — не стушевался я. — А там и кино того же жанра подоспеет. Будете как тот мужик, который singing in the rain, только круче, потому что у вас улыбка настоящая, а не капиталистически-вымученная!
— Планы у тебя, конечно, наполеоновские, — поиграл он в капитана Очевидность.
— А чего мне, молодому-шутливому, у нас же тут непаханое поле, а инициативность, по крайней мере в моем случае, только поощряется. Не понимаю почему все так много жалуются на цензуру и кровавый режим — если честно взаимодействовать с системой, она вполне радушно идет навстречу.
— Просто ты такой один, Сережа, — вздохнул Хиль. — Мне жаловаться грех — и в телевизор пускают, и на радио, и на гастроли за рубеж, но… — он махнул рукой и ободряюще улыбнулся. — Ты завистников не слушай, они себе оправдания придумывать ух как любят. И, если нужно на Бродвей — выступлю и на Бродвее! — смиренно добавил певец и заметил. — На пластинку-гигант у нас студийного времени не хватит.
— Я же вам и здесь не особо нужен, Эдуард Николаевич, — светло улыбнулся я. — Вы — профессионал, как и музыканты, и раньше все справлялись без меня, а сейчас мы просто везем мальчика в интересное место, верно?
Хиль покраснел:
— Почему же? Раньше запись курировала Александра Николаевна — твой соавтор, но теперь ты, так сказать, в свободном плавании, поэтому придется послушать аранжировки и меня — музыканты записывали музыку всю ночь.
— Понял! — с улыбкой кивнул я. — И вообще — на студии Гостелерадио мне побывать и вправду очень интересно!
А прямо неплохо! Это я об оборудовании — радио в СССР не так много, чтобы скупиться на аппаратуру. Народ, как и положено, удивленно таращится, но старается это скрывать. Некоторые подходят, жмут руки, хвалят. А еще — страшно накурено и совсем не проветривается — зима же, окна запечатаны. В сопровождении студийного функционера добрались до выделенных нам кабинки звукача средних лет еврейской наружности и «коробки» для записи вокала.
