предполагал, что это ранее неизвестный автопортрет художника. Сказал, что будет серьезная экспертиза и если она подтвердит авторство Санти, то всему миру будет счастье. А на другой день антиквара не стало. Картину или ее обгоревшие остатки тоже не нашли, а вот обгоревшие следы прочих раритетов, как рассказывали после пожарные, валялись повсюду.
– И чем дело кончилось?
– Его закрыли. Все указывало на то, что Вилле умер от несчастного случая. Надо меньше пить. – Бобровский прищурился на бутылку пива, которую держал в руке.
– Нет, подожди. Как это закрыли? Пожар мог скрывать двойное преступление. Убийство и кражу, – предположил Гуров. – Это сразу приходит в голову.
– Это ты верно подметил. Но существуют улики, а они, наверное, так и не были найдены. У Шеффера наверняка были враги, но все они оказались ни при чем. Но я согласен с тобой – история мутная. Подобное случается не так уж и редко. Вроде бы смерть по естественным причинам, а на самом деле у кого-то был мотив желать этой самой смерти. И вещи под шумок бесследно пропадают. Но иногда то, что исчезло, спустя время обнаруживается в коллекциях или на аукционах. Вот как оно туда попало? Правда, автопортрет Рафаэля так и не всплыл.
– Слишком много домыслов, Толя. Какие-то пожарные, полиция… Да не стали бы они болтать на каждом углу о том, что видели в сгоревшем доме Шеффера.
– В этот раз я ручаюсь за подлинность истории. Дело в том, что тому, кто мне рассказал об этом, я не имею права не верить. Это был мой отец. В то время он приехал в Берлин в составе торговой делегации и лично присутствовал на том приеме, где Шеффер объявил о картине Рафаэля Санти. Отец провел в Берлине всего неделю, а информацией из полиции его снабжали сотрудники посольства. Жаль, теперь у него уже ничего не узнаешь.
– Он умер вскоре после нашего с тобой знакомства, – вспомнил Гуров. – А я и не знал, что он был так крут.
– Ты не знал, что мой папаша объездил половину земного шара?! – хохотнул Бобровский. – Действительно, откуда тебе знать? Я ведь не рассказывал. Ну нет, Гуров, так нельзя. Хочешь, расскажу, как французы пытались напоить отца водкой на саммите в Торонто? Тогда наливай.
Утро встретило Гурова ярким солнцем, и он не сразу вспомнил, что не дома. Сознание вернулось быстро, память тоже, и сразу стало понятно, что накануне вечером они с Толяном Бобровским вовремя прекратили пить и отправились спать. В противном случае Лев Иванович сразу после пробуждения помер бы от головной боли.
Вчера Бобровский постелил ему на втором этаже, а сам остался спать на веранде. Этим утром они встретились на просторной кухне, за деревянным столом, который Толян сколотил сам.
– Половина восьмого, – доложил Бобровский, ставя перед Гуровым сковороду с яичницей. – Яйца покупаю у соседей. Ешь давай, от такого не отказываются.
Гуров все еще прислушивался к себе: а вдруг все-таки у него похмелье, а он еще не полностью проснулся, чтобы его ощутить? Но на удивление, он чувствовал себя неплохо.
– Эх, Гуров, заставил ты меня вчера вспомнить молодость, – сказал Бобровский. – Отец привозил из загранкомандировок столько интересного! Однажды даже магнитофон прикупил в Италии.
– Хорошо посидели, Толя. Спасибо тебе. Надо ехать, а то пока доберусь…
Бобровский вышел проводить. Дошли до «Форда», пожали друг другу руки.
– Если что-то нужно, то я всегда готов помочь, – сказал на прощание Толян. – У меня в Германии есть парочка знакомых. Если необходимо покопаться в архивах… ну, ты понял.
– Спасибо, друг. Буду иметь в виду.
– Доброе утро, Вера, – поздоровался Лев Иванович.
– Доброе, – кивнула она.
– Наш-то свободен?
– Для своих он всегда свободен.
Увидев Гурова, генерал-майор Орлов нетерпеливо поманил его рукой. «Выглядит так, словно выиграл бой без правил. – Гуров не мог не заметить напряженный взгляд и сдвинутые брови начальника. – И Стаса что-то нет. Ругать меня собрался? Да не за что вроде…»
– Садись. Докладывай, – приказал Орлов.
Гуров выбрал место за столом подальше.
– Голикова была в квартире Моргунова накануне своего исчезновения. Второго сентября.
– Свидетели есть?
– Конечно. Соседка по лестничной площадке. Между Моргуновым и Голиковой произошла ссора, и он выпроводил ее вон. Ссора произошла из-за неких предметов старины, купленных Моргуновым в Германии. Он продал эти вещи, уже находясь в Москве, и Голиковой это очень не понравилось. И Моргунов, и его соседка утверждают, что она долго кричала под дверью и требовала вернуть ей долги.
– Что за долги? – приподнял брови Орлов.
– Там целая история. Они вместе работали. Были переводчиками в советском посольстве в ГДР. Там между ними случился роман. Именно Голикова привила Моргунову любовь к винтажным предметам. Он увлекся этим делом настолько, что собрал целую коллекцию, состоявшую из облезлых плошек, гнутых вилок, соломенных игрушек и побитых молью диванных подушек. Недорогие старые вещи, по своей сути практически бесполезные. Но Моргунов искренне верил в то, что они уникальны. Думаю, в этом его убедила Голикова. Она же и помогла ему переправить все это через границу в Союз.
– Далеко ты зашел, – покачал головой Петр Николаевич. – Контрабанда, что ли?
– Можно и так сказать. При вывозе коллекции из Германии могли возникнуть сложности. Поэтому Голикова оформила коллекцию на себя, так как покидала Германию всего на несколько дней и вскоре должна была вернуться в Берлин. Она сделала упор на свой статус и не прогадала. Плюс была красавицей и за время пребывания в ГДР могла завести нужные знакомства, а это тоже нельзя сбрасывать со счетов. А вот Моргунова со всеми этими побрякушками могли задержать на таможне, так как он окончательно покидал Германию. К нему было бы больше вопросов, чем к ней.
– Опасная женщина. Им кто-то помогал провернуть эту аферу?
– В точку, Петр Николаевич. Одна Голикова бы не справилась. Кто-то помог ей оформить нужные документы или заранее подкупил таможенника.
– Так и запишем. – Орлов сделал пометки в блокноте. – Что еще удалось узнать у Моргунова?
– Только то, что я рассказал. У него алиби, я уже проверил. Третьего сентября он радовал своим присутствием врачей-кардиологов в больнице, откуда не мог уйти при всем желании. Дома его не было. Но вот что интересно… Моргунов показал мне фото своей коллекции. Он распродал ее, деньги давно потратил. Голикова, узнав об этом, внезапно потребовала свою долю. Вот тебе и долг, которого не было. А фотографии я отвез Бобровскому на оценку. Помнишь такого?
– Искусствовед из Пушкинского? Конечно, помню, – оживился Орлов. – Умный мужик. Мы же его несколько раз консультантом приглашали.
– Иногда забегаю к нему за советом. Охотно помогает.
