— Вижу, вы действительно были счастливы.
Мартин Данелиус кивнул. Анна чувствовала, что слова старика о любви пробудили в ней то, о чем она старалась забыть. Похороны, мысли о церкви, воспоминания о детстве, переживания за Эльсу — все это вкупе с событиями прошедших нескольких недель встало в горле комом, который мешал дышать. Она нашла взглядом Мари, та болтала с одним из сыновей Эльсы, симпатичным брюнетом. Анна попыталась привлечь ее внимание, но Мари не замечала ее взгляда, полностью поглощенная трапезой и беседой. Фредерик ковырял вилкой у себя в тарелке, не поднимая глаз и ни с кем не разговаривая.
— У вас есть дети, Анна?
— Да, дочь. Ей двадцать два года. Ее имя Фандита, но она предпочитает, чтобы ее звали Фанни.
Мартин Данелиус улыбнулся:
— Никогда бы не подумал, что у вас такая взрослая дочь. Вы выглядите так молодо. А Фандита — очень красивое имя. Экзотическое. Мы тоже придумали красивые имена для наших детей. Дочку назвали бы Марианной, а сына — Андерсом.
Анна заметила, что лицо ее нового знакомого помрачнело, и догадалась, что детей у него нет. Она ничего о нем не знала, но чувствовала, что он очень честный и искренний человек, который никогда не играет чувствами других. То, что они с женой не могли иметь детей, было для него настоящим горем. Но даже это скорее только укрепило его в мысли, что жизнь надо принимать такой, какая она есть, без подсластителей и приправ.
— У нас нет детей, — подтвердил ее догадку Мартин. — Мы пытались много раз, вероятно, кто-то из нас двоих бесплоден. В те времена еще не было тех методов, которые известны сегодня. Да и нам было стыдно рассказывать врачам о таких интимных вещах. Они задавали вопросы, на которые неловко отвечать, а мы не хотели, чтобы кто-то совал нос в нашу личную жизнь. А теперь мне иногда кажется, что мы были лишены возможности иметь детей не случайно. Наверное, каждому отмерено определенное количество счастья, и нашей с Анной дозы хватало только на нас двоих.
— Как поэтично.
— Поэтично? Да, возможно. Анне бы это понравилось. Если кто из нас двоих и был поэтом, так это она. Я — простой парень. Работал в саду, предпочитая растения книгам. Корни, почва, погода. Может, и в этом есть своя поэзия, но я ничего такого замечал. А вот Анна обожала читать. Она работала библиотекарем. Мне кажется, книги заменили ей детей. Но она не была замкнутой, напротив, очень открытым человеком. Мы много путешествовали. Когда не надо заботиться о детях, можно посмотреть весь мир. Мы поднимались в горы, жили в маленьких отелях, ездили на поездах, общались с местными жителями. И никогда не задерживались подолгу в одном месте.
Подошла официантка, чтобы убрать тарелки и принести кофе и десерт. Анна видела, что Мари смеется. В зале царила приятная атмосфера. Никто не вспоминал о Хансе Карлстене.
Словно прочитав ее мысли, Эльса приподняла бокал. Мартин накрыл руку Анны своей.
— Все началось постепенно, — он словно торопился закончить свой рассказ. — Мы собирались в Бразилию, и я попросил Анну достать разговорники, но она не помнила, куда их положила. Мы нашли их на обычном месте в книжном шкафу и вволю посмеялись. «Стареем», — констатировали мы, и Анна напомнила, что ей в прошлом году исполнилось семьдесят пять. В моих глазах она оставалась красавицей. Густые волосы, пусть и с проседью. Та же стройная фигура, что и прежде. Мы поехали в Бразилию. И все было чудесно, только Анна все время что-нибудь забывала. Однажды даже заблудилась по дороге к отелю, хотя всегда отличалась хорошей памятью. В другой раз захлопнула дверь и осталась в коридоре. Мелочи. Ничего серьезного. Так мы думали.
Мартин сделал паузу, словно подбирая слова.
— Я должен был обратить на это внимание, — продолжал он. — Должен был. Память отказывала ей все чаще и чаще, и мы больше не смеялись по этому поводу. Да и как посмеешься, когда пропадают деньги, или она забывает выключить плиту, или прожигает дырки в одежде утюгом. Или не может найти дорогу домой, возвращаясь из магазина за углом. Болезнь Альцгеймера поражает в этом возрасте многих, но у меня не укладывалось в голове, что это может случиться с моей Анной. Мы часто видим только то, что хотим видеть, не так ли?
Он вопросительно посмотрел на собеседницу. Его выцветшие серые глаза напоминали мутное стекло.
— Наверное, мы просто стараемся не замечать того, что может причинить нам боль, — предположила она.
В ушах у нее звенел голос Фандиты: «Знаешь, каково быть дочерью такой, как ты?» Анна запустила руку в волосы, пытаясь заглушить голос дочери, но не смогла. «Я хочу быть обыкновенной». «Я уеду к папе на баржу».
— Думаю, так оно и есть. Естественно, все мы боимся боли и страданий. Предпочитаем верить в хорошее, а не в плохое. Это в природе человека, — продолжила она, пробуя малиновый шербет, который поставили перед ней.
Мартин Данелиус вздохнул.
— Если бы вы только знали, как я боролся за жену. Заставлял ее все запоминать. Тащил на улицу, когда ей хотелось полежать. Но тело ее больше не слушалось. Она все время чувствовала усталость. Исхудала. Не могла о себе позаботиться. И я вынужден был сдаться. После пяти лет тяжелой борьбы я позволил ей переехать в дом престарелых. Это был самый тяжелый день в моей жизни. По-моему, это учреждение называется как-то по-другому. Оно и правильно. Как такое место может быть «домом»? Мы с Анной до этого ни разу не расставались надолго. Первые месяцы она пыталась вернуться домой. Бродила по коридорам. Однажды зимой, когда медсестра забыла запереть дверь, вышла на улицу и чуть там не замерзла. Потом наступила апатия. Теперь она только сидела на стуле, отказывалась разговаривать и принимать пищу.
Слеза поползла по дряблой щеке старика. Анна накрыла его руку своей, и он ответил ей слабым пожатием.
— Уже три года она лежит в больнице без сознания. У нее случился удар, и теперь ее кормят физраствором из капельницы и несколько раз в день переворачивают, чтобы не появились пролежни. Анна всегда была такой бодрой и самостоятельной, а теперь лежит там на попечении чужих равнодушных людей. Конечно, я часто навещаю ее: сижу рядом, держу за руку, глажу по голове и шепчу, что буду любить ее вечно. Но она меня не слышит. Я всегда верил в Бога и благодарил Его за то, что Он подарил мне мою любимую Анну и нашу прекрасную жизнь, но сейчас, сейчас я не знаю, во что верить… За что Он наказал нас, Анна? Почему разлучил? Тело, лежащее на больничной койке, не имеет ничего общего с моей Анной. Если бы это была она, то ответила бы мне. Но она не отвечает. Не пожимает мне руку, не вздыхает. Только ресницы подрагивают иногда. Ее душа улетела. Исчезла. И ждет мою. Я рассказываю вам все это, Анна, потому что думаю, вы можете мне помочь.
Он придвинулся к ней и понизил голос. Анна оглянулась по сторонам, но никто не обращал на них внимания.
— У нас с Анной не было запретных тем, и мы обсуждали все на свете, в том числе и смерть. И хотя мне всегда неприятно было думать о неизбежном конце — я обожаю жизнь во всех ее проявлениях, мы все равно говорили о том, кто из нас уйдет раньше. Я не представлял себе жизни без Анны, но у нее было другое мнение. Она говорила, что если умрет первой, то будет ждать меня на берегу, чтобы вместе отправиться на ту сторону. Не правда ли, красивая мысль? Мою жену никогда не пугала «неизбежность конца», как она сама это называла. Она боялась только болезни. Не хотела стать зависимой от других людей, беспомощной и несчастной. Считала самым большим позором оказаться у кого-то на шее, быть не в состоянии позаботиться о себе. А больше всего — лежать без сознания и не понимать, что происходит вокруг. По иронии судьбы именно это с ней и случилось. Однажды она взяла с меня обещание: если она когда-нибудь утратит рассудок, я должен помочь ей умереть. «Обещай мне это, Мартин, — потребовала она. — Положи руку на Библию и поклянись».
Мартин еще больше понизил голос, теперь он говорил почти шепотом:
— Не самое приятное обещание в жизни, фрекен Анна, — поклясться перед Богом, что поможешь любимой женщине уйти из жизни. Мне было страшно, когда я произносил это, но я не верил, что все это серьезно. Анна не раз напоминала мне об этом обещании, повторяя, что больше всего на свете боится старости и болезни. Разумеется, она заметила, что у нее начались проблемы со здоровьем. Потому и заставила меня поклясться на Библии в том, что я помогу ей переправиться на ту сторону, когда она больше не захочет жить. Когда я произносил слова этой клятвы, ладонь у меня горела. Ведь я глубоко верующий человек. Вы меня понимаете?
«Чей Бог обжег ему руку? Мамин или папин?» — мысленно спрашивала себя Анна. Она знала, что может выбрать любой ответ на этот вопрос, в зависимости от того, какие чувства вызвал в ней рассказ старика. Это мог быть как Бог мести, говорящий, что не человеку решать судьбу других, так и Бог любви, который хотел его поддержать.
