Согласно первоначальному плану, на стоянке аэропорта его должен был ждать лимузин с водителем, чтобы ехать прямо к Балазару, в один кабак в центре города. Но, разумеется, первоначальный план не предусматривал двухчасового сидения в маленькой комнатушке под непрерывным допросом коллектива таможенников, пока другой коллектив осушал и ворошил содержимое канализационных баков рейса 901 в поисках груза, о существования которого подозревали все и который не должен был ни раствориться, ни смыться.
Когда он вышел, разумеется, лимузина и в помине не было. У водителя были свои инструкции: если в течение пятнадцати минут после того, как все пассажиры рейса вышли из здания, «осел» не появится — быстренько уезжать. Водитель знал, что к чему, и, конечно, не стал бы пользоваться радио-телефоном в машине, передачу которого можно засечь без труда. Балазар, наверное, уже позвонил своим людям, выяснил, что у Эдди проблемы, и сам приготовился к неприятному разбирательству. Балазар, может, и знал, что Эдди просто так не расколется. Может, он разглядел в Эдди стержень, но это все-таки не отменяло простого факта, что Эдди — наркоман. А на наркомана нельзя положиться, нельзя рассчитывать на его стойкость.
А поэтому не исключена такая возможность, что как только фургончик «с пиццей» поравняется с такси, из окна его высунется автомат и зад машины превратится в кроваво-красный натертый сыр. Впрочем, если б его продержали не два часа, а четыре, тогда у него был бы повод для серьезных раздумий, а если бы — не четыре, а шесть, тогда бы Эдди уже по-настоящему пригорюнился. Но всего два… уж наверное, Балазар поверит, что он смог продержаться хотя бы столько. И первым делом он спросит, где товар.
На самом деле Эдди оглядывался на дверь.
Она его зачаровала.
Когда таможенники наполовину вели его, наполовину тащили к зданию аэропорта, он еще оглянулся через плечо, и она была там — невозможно, однако же, очевидно — неоспоримо реальная, она как бы плыла в воздухе следом за ним, все время на расстоянии фута в три. Он видел неизменные волны, набегающие на берег, бьющиеся о песок; он видел, что там уже вечерело.
Дверь эта была как картинка-загадка со скрытым рисунком: сначала никак невозможно его разглядеть, но когда ты его увидел, ты уже не сумеешь его не заметить, как бы ты ни старался.
Дважды она исчезала, когда стрелок уходил без него, и это пугало Эдди — тогда Эдди чувствовал себя ребенком, у которого перегорел ночник. В первый раз это случилось во время допроса в таможне.
Мне нужно уйти, — голос Роланда отчетливо прозвучал сквозь какой-то из вопросов, которыми его засыпали таможенники. — Только на пару секунд. Не пугайся.
Зачем? — спросил Эдди. Почему тебе нужно уйти?
— Что такое? — насторожился один из таможенников. — Ты как будто чего-то вдруг испугался? Вид у тебя такой.
Он действительно испугался — и не с виду, а по-настоящему, — но почему, этим кретинам не понять.
Он обернулся через плечо, и таможенники обернулись тоже. Они не увидели ничего, кроме пустой белой стены, покрытой специальными решетчатыми панелями — тоже белого цвета, — чтобы приглушать звук. Эдди увидел дверь, как обычно — на расстоянии трех футов (теперь она была врезана в эту белую стену — путь к отступлению, которого не видел никто из тех, кто его допрашивал). Он увидел еще кое-что: тварей, выползающих из волн. Тварей, похожих на «чужаков» из фильма ужасов, в котором все спецэффекты чуть-чуть специальнее, чем вам бы хотелось, и оттого кажутся натуральными. Твари эти напоминали какой-то ужасный гибрид креветки, омара и паука. Они издавали какие-то жуткие звуки.
— У тебя что, глюки? — спросил один из таможенников. — У тебя по стене каракатицы скачут, Эдди?
Это было так близко к правде, что Эдди едва сдержал смех. Теперь он понял, почему этому человеку, Роланду, нужно было вернуться туда: разуму Роланда пока что ничто не грозит, но жуткие существа подбираются к его телу, и было у Эдди смутное подозрение, что если Роланд не уберет в скором времени свое тело подальше оттуда, где оно пребывает сейчас, то очень может так получиться, что у него не останется тела, куда он мог бы вернуться.
Внезапно в сознании у него всплыл мотивчик песни Дэвида Ли Рота «Ой-ой-ой, у меня неееееееету тела…», и на этот раз Эдди действительно рассмеялся. Тут уже ничего он поделать не мог.
— Чего смешного? — спросил тот же таможенник, который интересовался, не чудятся ли ему каракатицы.
— Да вся ситуация — обхохочешься, — отозвался Эдди. — В смысле бредовая, а не веселенькая. Я имею в виду, если бы это был фильм, то скорее — Феллини, нежели Вуди Аллена, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Все с тобой будет нормально? — спросил Роланд.
Да, отлично. ДСД, дружище.
Не понимаю.
Делай свое дело.
А. Хорошо. Я недолго.
и внезапно этот другой исчез. Просто исчез. Как тоненькая струйка дыма, которую может развеять малейшие дуновение ветра. Эдди еще раз оглянулся, не увидел ничего, кроме белых панелей: ни двери, ни океана, ни жутких чудищ, — и почувствовал вдруг, как внутри у него все напряглось. Глюками это быть не могло, об этом и речи нет. Товар испарился, и других доказательств Эдди не требуется. И Роланд… он как-то помог. Эдди стало гораздо спокойнее.
— Хочешь, я повешу туда картинку? — спросил один из таможенников.
— Нет. — Эдди тяжело вздохнул. — Я хочу, чтобы вы меня выпустили отсюда.
— Как только скажешь, куда ты запер героин, — утешил другой таможенник. — Или это был кокаин?
И все началось по новой: ходит она кругами, когда остановится, никто не знает.
Через десять минут — десять долгих минут — Роланд опять появился. Внезапно: вот его нет, а вот он есть. Эдди почувствовал, что Роланд очень устал.
Сделал, что надо? — спросил он.
Да. Извини, что так долго. Пауза. Мне пришлось ползком.
Эдди оглянулся. Дверь опять появилась, только теперь вид за ней был немного другим. Значит, так же, как эта дверь движется следом за Эдди здесь, она движется за Роландом там. Эдди невольно поежился. Как будто он связан теперь с Роландом какою-то жуткою пуповиной. Тело стрелка лежало по-прежнему у порога, но теперь Эдди видел длинную полосу прибоя, где разгуливали чудовища, бормоча и ворча. Каждый раз, когда набегала волна, они замирали и поднимали клешни. Как толпа в старых документальных фильмах, где Гитлер толкает речь, и все дружненько поднимают руки в старинном салюте «Зиг хайль!» в таком исступлении, как будто от этого зависит жизнь. А если подумать, то так, наверное, и было. Эдди видел следы в песке — вымученные следы, оставленные стрелком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
