Он положил трубку, и мы посидели еще недолго молча. Потом он вышел на пустырь вместе с нами (что-то непонятное тихо ныло в мокром воздухе) и помог нам залезть в нашу машину. Дождевая пыль чуть поредела и висела над нами почти неподвижно.
Мы залезли в «амфибию». Зинченко, держась за дверцу, остался снаружи.
— До свиданья, — сказал он. — До встречи. Послезавтра, к концу рабочего дня, прилечу, вернусь.
Непонятно почему, но его слова я ощутил как сигнал, не просто услышал, а именно ощутил.
— Я не приду, — сказал я.
— Не надо, — сказал он, — не приходи. Отдохнешь — тогда придешь.
— Я вообще не приду, — сказал я.
После длинной паузы я скорее почувствовал, чем увидел, что папа повернулся к Зинченко и несколько раз медленно кивнул головой; я поднял глаза на стекло переднего обзора — папино лицо в нем было без выражения, пустое.
— Ну что же, — как-то вяло сказал Зинченко. — Если твое намерение не изменится, надо будет зайти написать заявление.
Он захлопнул нашу дверцу, и через секунду его «амфибия», рявкнув, ушла в воздух.
Папа покрутил ручки управления и включил двигатель на нейтральную скорость.
Я наклонился и, опершись плечом на его колени, отсоединил контакты, вынул из-под главного пульта свою приставку и отдал ему.
Несколько секунд он разглядывал ее, после не то кивнул, не то вздохнул, засунул ее в ящик под кресло, и мы плавно взлетели.
Мы летели очень медленно, тихо…
Красные огоньки телебашни стали постепенно приближаться: как лететь домой иначе, прямиком, было неизвестно, мы оба не знали, с какой загородной стороны на нее смотрим.
Наверное, густые облака дождевой пыли снова пришли в движение: «амфибию» раскачивало; по другой, своей причине, она мелко дрожала, постепенно успокаиваясь.
По кругу дозволенной зоны мы обогнули телебашню. На улицах под нами никого не было, ни одного человека, пусто, только вдоль плавно изгибающейся стены управления Института низких температур поднявшийся ветер тащил по асфальту огромную мокрую скомканную бумагу.
Папа заговорил со мной метров за триста от дома.
— Если ты не передумаешь, — сказал он, — довозись, пожалуйста, с нашим роллером, там существенная поломка, я смотрел, работы дня на два, а «амфибию», скорее всего, придется отдать обратно.
— Возможно, — сказал я. — Хорошо, я посмотрю роллер.
— Возвращаемся без пальто, — сказал он. — Что мы маме скажем?
— Не стоит беспокоиться, — сказал я. — Что-нибудь скажем. Или ничего — скорее всего, она уже спит.
— Ну, если так, — сказал, папа. — А то она завтра утром, за чаем, спросит: «А где же ваши пальто?» Что мы ей ответим? Мне что-то в голову ничего не приходит… О! — сказал он потом. — Кажется, придумал. Просто мы решили слетать домой и узнать, как ее голова — прошла? А потом передумали возвращаться на свадьбу и остались дома — устали.
— Завтра за чаем так ей и объясним, — сказал я. — Утром.
— Смотри-ка! — сказал он. — Окна!
Я поглядел — наши окна светились.
Я кивнул.
