Девушка не обратила на него никакого внимания. Она бежала и рыдала сквозь стиснутые зубы так, что плечи у нее ходили вверх-вниз. Она подлезла под шлагбаум, чуть не упала и побежала по пустой жаркой белой дороге.
Плетнев выбрался из куста и посмотрел ей вслед.
Что могло случиться с девушкой, всегда безмятежной, как летний полдень? Что заставило ее рыдать и мчаться по дороге, чуть не падая, ничего и никого вокруг не видя?
Он машинально отряхнул джинсы, выдрал из волос еще одну колючку и снова посмотрел ей вслед. Она свернула налево и пропала из виду.
Алексей Александрович вытащил из куста велосипед, кое-как забрался на него и поехал.
Он был уверен, что девушки вроде этой самой Жени не способны на сильные эмоции, как он, Плетнев, не способен танцевать в балете. Она слишком ленива, чтобы рыдать и мчаться по улице, не разбирая дороги и ослепнув от слез.
Случилось нечто такое, что заставило ее рыдать и мчаться, и что это может быть?..
Раздумывая, он доехал до берега реки, довольно высокого на той стороне и заросшего камышами, ивами и кувшинками на этой. Насколько хватало глаз, река была абсолютно безлюдной – ни купальщиков, ни загорающих на матрасах, ни голых визжащих малюток в панамах и с пластмассовыми ведерками, ни парочек на водных велосипедах, ни катеров, ни скутеров, ничего.
Река в полном вашем распоряжении.
Красота, права Нателла. Эдем.
Плетнев отыскал калитку в заборе, состоящем из двух параллельных жердин с перекладинами, протащил в нее велосипед и пошел по лугу.
– Здрасти, дядь Леш! – прокричали с дороги, и Плетнев, не оглядываясь, громко и привычно поздоровался в ответ.
Возле крохотного песчаного пляжика, засыпанного белым песком, он бросил велосипед, подошел к кромке воды.
Вода была коричневой, очень чистой. Там, где пригревало солнце, у самого берега ходили стайки шустрых рыбешек. На желтой кувшинке трепетала слюдяными крылышками стрекоза. Ласточки носились над противоположным обрывистым берегом – там темнели лазы в гнезда.
Ох, елки-палки. Хорошо в деревне летом.
Его тянуло в воду, плюхнуться, доплыть до середины реки, раскинуть руки и лежать лицом к небу, спиной в прохладной и чистой воде.
Он стал торопливо стягивать джинсы, думая только о том, что ему одному принадлежит целая река, и целое небо, и все облака. Июль, жара, солнце и ласточки на той стороне тоже принадлежат ему одному, и он вдруг почувствовал себя счастливым и улыбнулся этому своему счастью.
Вот ты где! Как давно тебя не было. Я уж и забыл, какое ты.
Простенькое, немудрящее, но, похоже, самое настоящее. Да?..
Пока он разбирался со своим внезапным счастьем, вдруг затрещали ветки, рыбки брызнули в разные стороны, стрекоз словно ветром сдуло. Из ивового куста что-то тяжело, как кабан, плюхнулось в воду и поплыло, фыркая.
Плетнев не поверил своим глазам.
Из куста в речку вывалился не кабан, а Нэлли Лордкипанидзе.
– Добрый день, – сказала она из реки глупым голосом. – Вы тоже решили искупаться?
– А… почему вы сидели в кустах?..
– Я не сидела. Я всегда оттуда захожу.
– Зачем?!
Она махнула ему рукой и поплыла довольно быстро. Плетнев смотрел на нее.
– Идите! – прокричала она с середины. – Я не буду вам мешать!.. Вода сегодня…
– Прекрасная! – перебил Плетнев во весь голос. – Парное молоко!
– А вы уже купались, да?..
Он зашел, чувствуя ступнями плотный белый песок, нырнул, вынырнул и очутился лицом к лицу со своим счастьем, которое, оказывается, тоже нырнуло вместе с ним.
…Ничего не пропало, сказало ему счастье, кувыркаясь в коричневой воде неподалеку. Пока все это есть, ничего и не пропадет. Смотри, как всего много, и все это твое!.. Порадуйся, не жди никакого «потом», не думай, не вспоминай, радуйся сейчас. Точно тебе говорю! Эта река, июльские облака, ласточки на той стороне, камыши и стрекозы уж точно тебя не подведут. А там посмотрим.
Плетнев опять нырнул, поплыл, сильно загребая руками, и уплыл довольно далеко, почти до поворота, за которым открылись крыши дальней деревни, и поле, и лес на горизонте.
Тут опять к нему привязались слепни, они садились на мокрые волосы и лицо, и приходилось то и дело нырять и мотать головой, чтобы их согнать. Слепни не отставали. Плетнев заплыл еще дальше, где река оказалась широкой и не было никаких слепней, и долго лежал, раскинув руки, лицом к небу, спиной в коричневой чистой воде.
Нэлли Лордкипанидзе не было видно.
Похоже, она проделывала все то же самое где-то в другой стороне.
Он возился в воде, должно быть, минут сорок, не чувствуя ничего, кроме бездумной радости, а потом решил, что пора выходить.
В конце концов, река никуда не денется. Ты можешь прийти и попользоваться ею в любую минуту. Через час или завтра утром. Или сегодня вечером. Она же есть, вот она!..
И все-таки выходить ему не хотелось.
Поднимая волны, фыркая и отплевываясь, он подплыл к камышам и кувшинкам, встал на ноги. На глубине вода была холодной и как будто более плотной.
– Ну, как поплавали? – бодрым голосом спросила с берега Нэлли Лордкипанидзе.
– Здравствуйте, Элли, – неожиданно поздоровался Плетнев и двумя руками согнал с лица и волос воду.
– У вас такой счастливый вид.
– Это потому, что вода сегодня прекрасная. Парное молоко.
Она захохотала, как всегда, с удовольствием.
Ее майка-платье с выцветшей ослиной мордой на животе открывало загорелые ноги, слегка исцарапанные на лодыжках.
– А почему у вас осел? – спросил Плетнев, чтобы не смотреть на ее ноги.
– Где? – Она оглянулась по сторонам, как будто в поисках осла, а потом сообразила и потянула платье так, что выцветшая морда еще немного вытянулась. – О, этой майке сто лет! Мне ее когда-то привез из Парижа папа, и она была очень красивой. Там на заднем плане еще Эйфелева башня, но сейчас ее почти не видно.
– Не видно, – согласился Плетнев.
– Папа тогда называл меня Ослик, – продолжала она как ни в чем не бывало, отпустила подол и сверху еще полюбовалась на изображение. – «Ну, как мой Ослик, везет свою вязанку дров?» – спрашивал он меня. Мне приходилось очень много работать, и мы по этому поводу всегда шутили.
Плетнев прихлопнул на шее слепня, посмотрел на него и выбросил через плечо.
– А вы прямо так, без полотенца?
– Я про него и забыл.
– Тогда нам нужно двигаться, иначе они вас сожрут.
Плетнев прихлопнул еще одного, на ноге.
Они пошли по лугу, изумрудному, как все изумруды на свете. Элли пощупала волосы, забранные вверх и стиснутые монументальной заколкой. Плетнев подумал, что для завершения картинки было бы отлично, если б она их распустила, и даже представил себе – золото и зелень, очень красиво, и перепугался, что она на самом деле сейчас их распустит.
Если она так сделает и еще эдак поведет головой из стороны в сторону, чтобы они легли особенным образом, – значит, все вранье.
Нет никакого золота и изумрудов.
Элли впереди пристроила полотенце на шею, откинула крючок с калитки и придержала ее перед Плетневым и его велосипедом.
– Какая у вас замечательная машина, – сказала она, пока он протискивался мимо. – Сколько скоростей?
Алексею Александровичу стало смешно.
…Успокойся уже, а? Никто не собирается тебя соблазнять, распуская волосы на деревенском лугу. Ты здесь просто добрый сосед, милый человек, дачник-неудачник. Соблазнять тебя неинтересно, да и бессмысленно.
Тут он вдруг обиделся и рассердился.
– А почему вы раньше никогда не приезжали, дом ведь пустует давно? – спросила она.
– У меня не было времени.
– А сейчас появилось?
– Сейчас появилось.
– Вам, должно быть, здесь скучно.
– Мне весело, – возразил рассерженный Плетнев, которого никто не собирался соблазнять. – А где ваш велосипед?
– Вон, в кустах. Я его на луг никогда не затаскиваю. Мне лень лезть в калитку.
Она двинулась куда-то в сторону, а Плетнев двинулся в другую, и они столкнулись, так что ему пришлось придержать ее под локоть. У нее была прохладная кожа, все еще немного влажная.
Н-да. Прохладная кожа. А еще у нее глаза.
Я сошел с ума, ужаснулся Плетнев. Вот тут, на лугу, над речкой в деревне Остров.
Элли выкатила из кустов велосипед, ловко вскочила на седло и поехала. Плетнев взгромоздился на свой и двинул следом. Переднее колесо предательски вильнуло, но он удержал равновесие.
Ничего-ничего, я научусь!..
– Вот здесь тоже егерь живет. Где дом цветами расписан, видите?.. У него жена хорошо рисует. А за ним какой-то банкир, которому надоел его банк, и он устроил тут хозяйство. Он даже лошадей держит и двух ослов! Мы любим ослов. Это от них пляж огородили. Они все время там торчали и немного портили траву. Мы покупаем у него молоко, сметану, яйца.
– У банкира теперь молочно-сметанный бизнес?
– Не-е-ет! – Элли обернулась, блестя зубами и глазами. Велосипед у нее не вилял, ехал совершенно прямо, как по ниточке. – У него теперь такая жизнь! Куры и коровы нравятся ему больше курса евро к доллару и к японской йене.
