Обрисовала женщина все на редкость точно. Проехав по указанному маршруту, путешественники остановились перед двухэтажным домом с каменным цоколем и бревенчатым вторым этажом.
Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, в сколь плачевном состоянии пребывает это жилище. Давно не крашенный деревянный забор покосился, а местами вовсе рухнул. Одни лишь ворота стояли на диво прямо и прочно. На них даже висел мощный замок, что особенно восхитило пятерых друзей.
– Типичная картина российской жизни, – сказал Игорь. – Вокруг путь свободен, хоть на танке въезжай, но ворота обязательно заперты.
– Чаще всего возле таких вот ворот еще сторож сидит, – подхватила Настя.
– Они вылезли из машины:
– Вы ко мне? – услышали путешественники резкий скрипучий голос.
– К вам! – крикнул Валерий Петрович. – Ну совершенно не изменился, – пригляделся он к человеку, бегущему навстречу.
– О-о! – воскликнул хозяин дома, подбежав с поистине молодой прытью к воротам.
Ростом он был не больше полутора метров. Голова с выкрашенными хной волосами смахивала на шляпку гриба подосиновика.
– Валера! – с разбега повис он на шее у Петькиного отца.
Тот выдержал натиск.
Повисев с минуту на Валерии Петровиче, Даморин переключился на Владислава Андреевича. Пнув его с силой по-дружески в грудь, а затем изрядно похлопав по плечам, академик живописи вдруг пытливо уставился ему в глаза и с большим подозрением полюбопытствовал:
– А ты, собственно, кто такой?
– Это мой друг. Мы все вместе к вам, – поторопился с объяснениями Петькин папа.
– О! Друг! – проскрипел художник, после чего Владислав Андреевич был немедленно одарен бурным троекратным поцелуем.
– Однако, – совершенно сбили с толку Владислава Андреевича резкие эмоциональные переходы хозяина.
Павел Петрович в это время уже обрабатывал Арнольдика, который после каждого из дружеских похлопываний лишь чудом умудрялся сохранять равновесие. Натешившись вволю над жертвой, Даморин с уверенностью изрек:
– Лицо мне твое незнакомо. Ты чей?
– Ковровой-Водкиной, – виновато пролепетал Арнольдик.
– Наташин муж? – воскликнул художник Даморин. – Моя Диана! Ты женат на богине!
Ребята, спрятавшись за автобусом, дали волю смеху.
– Нам бабушка как-то рассказывала, – поделилась Маша. – У Даморина в молодости был бурный роман с Ковровой-Водкиной.
– Во время Коврова или во время Водкина? – заинтересовалась Настя.
– В промежутке, – внесла ясность Маша.
– Коврова-Водкина будет, пожалуй, на голову Даморина выше, – деловито проговорил Игорь.
– Им это вроде не помешало, – прыснула Маша. – А за высокий рост Даморин ее и прозвал своей Дианой-охотницей.
Тут до друзей донеслось лепетание Арнольдика, объяснявшего, что он, собственно говоря, женат не на Наталье Владимировне, а на ее дочке Светлане.
– Это хуже, – разочарованно проскрипел академик живописи.
Арнольдик обиженно запыхтел и явно намеревался возразить.
– Арнольд! – пресек вовремя Валерий Петрович его попытку.
– Природа, мой милый, всегда на дочерях отдыхает, – упорно отстаивал свою точку зрения академик живописи.
– Арнольд! – еще раз проконтролировал ситуацию Валерий Петрович.
– Заезжайте, – начал Даморин возиться с воротами. – Вот черт! – покосился он свирепо на замок. – Понавесили тут.
Хозяин вдруг резко рванул замок на себя, и ворота рухнули на землю.
– Отвалились, – оторопело взглянул академик живописи на плоды трудов своих. – А, ладно! – с беззаботностью отмахнулся он. – Может, оно и к лучшему. Все равно скоро капитальный ремонт предстоит. Давайте-ка, мужики, мы это оттащим в сторону, а потом машины во двор загоните.
Путешественники, освободив дорогу от поверженных ворот, заехали на даморинскую территорию.
– Места тут дивные! – повел их по запущенному двору хозяин. – И от. земли исходит мистическая энергия.
– Не знаю уж как насчет энергии, а стройматериалы точно исходят, – запнувшись о кусок шифера, проворчал Дима.
– Вот так иногда тут встанешь, – устроившись посреди участка, кричал Даморин, – глаза прикроешь и будто оказываешься на пятачке среди звезд. А там бесконечность, – вытянув правую руку, указал он на покосившийся сарай. – И там бесконечность! – указал он левой на столетнего возраста баньку.
– Терминатора к бесконечности близко не подпускать, – тихо сказала Маша друзьям.
– Да уж, – подтвердил Петька. – Иначе все это мигом обратится в конечность.
– Паша! У нас что, гости? – показалась на крыльце брюнетка лет сорока.
– Знакомьтесь! – мигом отрешился Павел Петрович от бесконечности. – Мой секретарь и муза!
Муза подошла к путешественникам.
– Тоже богиня! – Академик живописи вдруг бухнулся на колени и пополз навстречу брюнетке.
– Паша, встань. Неудобно, – смущенно проговорила женщина.
– Всю жизнь я стою на коленях перед прекрасным! – крикнул Даморин.
– А я-то думаю, почему у него на коленях брюки вымазаны, – обратился Игорь к друзьям. – Теперь понятно: ему слишком часто прекрасное на глаза попадается.
– Богиня! – пытался тем временем академик живописи обхватить стан секретаря и музы. Та вырвалась и подняла его на ноги.
– Ирина, – представилась она гостям. – Вы проходите в дом, а я сейчас на стол соберу.
– Ты лучше посмотри, кто приехал! – издал очередное восклицание академик живописи. – Это Валера! Это его друг! Это зять Дианы! – снова удостоил он дружеским тычком в грудь Арнольдика. – А это все их дети! – обвел он обобщающим жестом пятерых друзей. – А это, – только сейчас заметил он Аскера, – вроде бы собака. Пошли ко мне в мастерскую! – потащил он внезапно всю компанию вверх по шаткой лестнице, которая вела с улицы прямо на второй этаж.
– Советую подниматься по одному, – шепнула Ирина гостям. – Иначе не выдержит.
Предупреждение было сделано вовремя. Димка как раз взялся за перила, маленький кусок которых остался у него в руках.
– Слушай, может, лучше тебе вообще не ходить? – предложила Маша. – Поможешь Ирине на стол собрать, а мы пока все посмотрим. По крайней мере целы останемся.
– Ну уж нет, – возразил Дима. – Я, между прочим, в искусстве гораздо больше тебя разбираюсь.
Однако страхи сестры на сей раз оказались напрасными. Вся компания благополучно достигла мастерской, где хозяин уже расставлял вдоль стены картины.
– Смотрите и наслаждайтесь! – распоряжался Даморин. – Как-никак я… – Тут его речь прервалась рыданием, и он с полными слез глазами добавил: – Я – последний русский художник!
Настя вздрогнула и, побледнев, наклонилась к Машиному уху.
– Слушай, а он вообще-то нормальный?
– Абсолютно, – прикрыв рот ладонью, успокоила Настю подруга. – Просто, когда он говорит о себе, его такие чувства переполняют, что Даморин от слез удержаться не в силах.
– Вот! – продолжал всхлипывать Павел Петрович. – Последнее направление в моем творчестве. Запомните мои слова! – повысил он голос. – Скоро эти полотна будут висеть в галерее Уффици…
Его охватили такие рыдания, что он вынужден был прерваться.
– В галерее Уффици во Флоренции! – наконец нашел в себе силы произнести академик живописи.
– Ну и фрукт, – поделился с друзьями Игорь. – Этот даже, пожалуй, почище вашей Ковровой– Водкиной будет.
– Я же тебе говорила: своеобразная личность. – Маша осталась очень довольна его реакцией.
Присмотревшись к полотнам, гости вынуждены были признать, что за годы, проведенные в Переславле, творчество Даморина и впрямь претерпело сильные изменения. Прежде он писал разные русские просторы. Теперь же его интерес переместился в сферу обнаженной женской натуры. Причем на всех полотнах без труда угадывалась «богиня Ирина».
– По-моему, она у него куда больше муза, чем секретарь, – прошептала Настя.
– Кто их там разберет, – отозвался солидно Игорь.
Академик живописи остался вполне удовлетворен. Прорыдав напоследок, что он не только последний русский художник, но и вообще, если говорить строго, единственный стоящий живописец на свете, Павел Петрович пригласил всех к столу.
Обед удался на славу.
Потчуя гостей, Даморин расхваливал на все лады собственный дом, уверяя, что это ярчайший образец классической русской архитектуры. Дом отвечал на похвалы по-своему. В недрах его постоянно что-то трещало, постанывало и ухало.
– Ремонт небольшой, конечно, не помешает, – словно бы вскользь заметил хозяин, после того как в салат Арнольдика плюхнулся с потолка кусочек лепнины.
– Сделаешь с ним ремонт! – пожаловалась Ирина. – Третью бригаду рабочих уже прогоняет. Говорит: они не творцы, а сапожники. Если так дальше пойдет, мы вообще скоро под обломками будем погребены.
– Молчать, женщина! – треснул кулаком по столу Павел Петрович.
