Когда я была маленькой, я часто воображала, что я принцесса, которую удочерили, когда мое королевство было захвачено плохими парнями. В один из дней мои настоящие родители, мистер Король и миссис Королева, пришлют королевский лимузин, чтобы забрать меня обратно. И в семилетнем возрасте со мной едва не случился сердечный приступ, когда папа впервые заказал лимузин, чтобы ехать в аэропорт. Я подумала, что они на самом деле собираются отправить меня, и не хотела идти. После этого случая папа брал такси.
Я смотрю в окно. Никаких лимузинов. Никаких карет или экипажей.
Сейчас, когда я действительно хочу уехать, никто меня не увезет.
Я набрасываю ивовое дерево, свисающее в воду. Я не покажу это мистеру Фримену. Это для моей каморки. Я расклеиваю при помощи клейкой ленты некоторые свои рисунки на стенах. Многие занятия так же скучны, как и это, и я готова вернуться туда на полный день. Мои листья хорошие, естественные. Фокус в том, чтобы делать их разных размеров, а потом размещать один поверх другого. Иви была права.
Мисс Кин пишет на доске «Доминантный/Рецессивный». Я заглядываю в записи Дэвида. Он рисует генеалогическое древо. Дэвид получил гены волос от отца, а гены глаз — от мамы.
Я рисую генеалогическое древо. Генеалогический обрубок. Нас там немного. Я с трудом вспоминаю их имена. Дядя Джим, дядя Томас, тетя Мэри, тетя Кэти — есть еще тетя, она очень рецессивная. Она полностью рецессировалась в Перу. Я думаю, что у меня ее глаза. Свой ген «Не хочу об этом знать» я получила от папы, а ген «Я подумаю об этом завтра» — от мамы.
Мисс Кин говорит, что завтра будет тест. Я хочу, чтобы я была внимательна во время занятий. Я хочу, чтобы меня удочерили. Я хочу, чтобы Дэвид тихонько вздохнул, когда я попрошу его тетрадь, чтобы переписать.
ЕЩЕ ДЕСЯТЬ ЛЖИВЫХ ИСТИН, КОТОРЫЕ ОНИ ГОВОРЯТ ВАМ В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ:
1. Алгебра пригодится вам в вашей взрослой жизни.
2. Приезжать в школу — привилегия, которую могут и забрать.
3. Ученики должны оставаться на ланч в корпусе.
4. Сейчас новые учебники могут прибыть в любой день.
5. Колледжи волнуют не только результаты ваших экзаменов.
6. Мы соблюдаем дресс-код.
7. Скоро мы выясним, как выключить отопление.
8. Водители наших автобусов высококвалифицированные профессионалы.
9. В летней школе нет ничего неправильного.
10. Если вам есть, что сказать, мы хотим это услышать.
Моя жизнь в качестве шпиона
Рейчэл/Рашель потеряла разум. У нее сдвиг по фазе. Она ходила в кино с Энди Чудовищем и ее друзьями по обмену и сейчас она следует за ним, пыхтя как бишон-фризе. Он носит ее приятельницу Грету-Ингрид, задрапированную вокруг его шеи как белый шарф. Когда он сплевывает, ручаюсь, Рэйчел/Рашель ловит это в чашку и хранит.
Рэйчел/Рашель и какой-то другой кретин трепятся о вчерашнем свидании в кино до начала урока мистера Стетмана. Меня тянет на рвоту. Рэйчел/Рашель просто вся «Эндито» и «Эндиэто». Могла ли она быть более банальной? Я закрываю уши от ее тупого астматического смеха и делаю домашнюю работу, которая должна была быть сделана вчера. Обычно на уроке легко делать домашнюю, потому что голос мистера Стетмана создает мягкий звуковой барьер белого шума. Я не могу сегодня делать работу, я не могу избавиться от аргументов, вертящихся в моей голове.
Зачем волноваться о Рэйчел/Рашель? (Он обидит ее). За целый год она сделала хоть что-то хорошее для меня? (Она была моим лучшим другом в общеобразовательной школе, это должно что-то значить.) Нет, она стерва и предатель. (Она не видела того, что произошло.) Позволь ей вожделеть Чудовище, надеюсь, он разобьет ей сердце. (Что если он разобьет что-нибудь еще?)
Когда урок заканчивается, я проскальзываю в середине стаи по направлению к дверям, пока мистер Стетмен не уличил меня в занятии домашней работой.
Сзади меня Рэйчел/Рашель проталкивается к ожидающим Грете-Ингрид и низкорослому ученику из Бельгии. Я хвостом следую за ними, постоянно держась на два человека сзади, как детектив в телевизоре. Они направляются в крыло иностранного языка.
Ничего удивительного. Иностранные детишки постоянно толкутся тут, как будто им необходимо пару раз в день вдохнуть воздуха, пахнущего их родным языком, иначе они задохнутся насмерть от слишком большого количества американского.
Энди Чудовище устремляется на добычу поверх их голов, складывает свои крылья и втискивается между девочками, когда они начинают подниматься по лестнице. Он пытается поцеловать Грету-Ингрид в щеку, но она отворачивается. Он целует в щеку Рэйчел/Рашель и та хихикает. Коротышку бельгийца он в щеку не целует. В крыле иностранных языков бельгиец и шведка машут «чао». Слух гласит, что там готовят эспрессо.
Рэйчел/Рашель и Энди в дружественном порыве продолжают идти до конца коридора. Я поворачиваюсь лицом в угол и делаю вид, что учу алгебру. Думаю, этого достаточно, чтобы сделать меня невидимой. Они сидят на полу, Рэйчел/Рашель в полном лотосе. Энди украл ноутбук Рэйчел/Рашель. Она хныкает как ребенок и тянется через его колени, чтобы забрать его назад. Я дрожу и покрываюсь гусиной кожей. Он перебрасывает ноутбук из одной руки в другую, так чтобы тот всегда был вне зоны ее досягаемости.
Затем он что-то говорит ей. Я не слышу что. Коридор гудит как переполненный футбольный стадион. Его губы источают яд и она улыбается и затем она целует его открытым ртом. Это не поцелуй девочки скаута. Он отдает ей ноутбук. Его губы шевелятся. Мои уши заливает лавой. Она ни в коей мере не притворяется Рашель-цыпочкой.
Я лишь могу видеть третьеклассницу Рэйчел, которая любила барбекю и картофельные чипсы и чье розовое плетенное украшение переплетало мои волосы и я таскала его месяцами, пока оно совсем не истерлось и мама не заставила его выбросить. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.
Разреженная атмосфера
Лучшее место, чтобы поразмышлять об этом — моя каморка, мой тронный зал, мой семейный приют. Я хочу в душ. Может, мне стоит рассказать Грете-Ингрид. (Мой шведский недостаточно хорош.) Я могла бы поговорить с Рэйчел. (Ага, точно.) Я могла бы сказать, что слышала плохие вещи об Энди. (Это сделало бы его еще более притягательным.) Может, я могла бы рассказать ей о том, что случилось. (Как будто она бы стала слушать. Что если она скажет Энди? Что он сделает?)
Комната не так велика чтобы мерить ее шагами. Я делаю два шага, поворот, два шага назад. Я ударяюсь голенью о кресло. Дурацкая комната. Что за тупая идея, сидеть в такой каморке. Я плюхаюсь в кресло. Оно со свистом исторгает застарелые дежурные запахи: ног, вяленой говядины, рубашек, оставленных в стирке слишком долго. Скульптура из костей индейки издает приторный душок разложения. Три банки детской смеси не особо влияют на зловоние. Может это мертвая крыса разлагается в стене, точно рядом с вентиляционным отверстием горячего воздуха.
Майя Ангелу наблюдает за мной, два пальца в стороне от ее лица. Это интеллигентная поза. Майя хочет, чтобы я сказала Рэйчел. Я снимаю трикотажную рубашку. Моя футболка липнет ко мне. Они все еще держат высокую температуру, жарящую что есть мочи, даже несмотря на то, что уже достаточно тепло, чтобы распахнуть окна. Вот что мне надо, окно. Также, как я сетую на зиму, холодный воздух облегчает дыхание, скользит по моим легким вверх и вниз как серебряная ртуть.
Апрель сырой, с парящей слякотью и моросящим дождем. Месяц — теплая, заплесневелая махровая мочалка.
Края моих картинок заворачиваются от влажности. Думаю, во всем этом проекте с деревом наметился значительный прогресс. Как Пикассо, я прошла через разные периоды. Был Сумбурный период, когда я не была уверена в чем именно состоит задание.
Истерический период, когда я не могла нарисовать дерево, спас мне жизнь. Мертвый период, когда все мои деревья выглядели так, как будто испытали лесной пожар или нашествие насекомых-паразитов. Мне стало лучше. Еще не знаю, как назвать эту фазу. От всех этих рисунков каморка выглядит меньше. Может, мне стоит подкупить сторожа и перетащить весь этот хлам домой, чтобы сделать мою спальню более похожей на это место, более похожей на дом.
Майя стучит меня по плечу. Я не слушаю. Я знаю, я знаю, я не хочу этого слышать. Я должна сделать что-нибудь по поводу Рэйчел, что-нибудь для нее. Майя говорит со мной не говоря ни слова. Я останавливаюсь. Рэйчел возненавидит меня. (Она уже меня ненавидит.) Она не станет слушать. (Я должна попытаться.) Я застонала и оторвала кусочек тетрадной бумаги. Я напишу ей записку, записку левой рукой, так что она не будет знать, что это от меня.
«Энди Эванс использует тебя. Он не тот, кем хочет казаться. Я слышала, он напал на девятиклассника. Будь очень, очень осторожна. Друг. П.С. Скажи Грете-Ингрид тоже.» Я не хочу иметь на своей совести еще и шведскую супермодель.
