Все это не было ответом на мой вопрос, поэтому я сказал:
— Ну и что дальше?
— Сейчас на крючке болтается крупная рыба. Самая крупная из тех, что нам удалось поймать. Ей-богу, Блейк был крупным экземпляром, но этот человек — акула по сравнению с пескарем. Он не должен убежать. Я просил премьер-министра создать специальную тюрьму для такого рода заключенных, но он говорит, что это противоречит правилам, так что Слэйда направляют в общую тюрьму, вероятно, под рубрикой особо опасного.
— Слэйд! — воскликнул я. — Никогда о нем не слыхал.
— Он сейчас в больнице, — продолжал Макинтош. — Ему прострелили бедро во время поимки. Когда он поправится, его будут судить. И если бы у нас приговоры были, как в Техасе, он получил бы пять тысяч лет. Ну а так мы подержим его взаперти двадцать лет, после чего он станет никому не интересен.
— Двадцать лет! Он, наверное, чертовски много знает.
Макинтош повернул ко мне негодующее лицо.
— Вы можете вообразить, чтобы русский, — а Слэйд русский — был вторым лицом в важнейшем отделе британской разведки, связанном со Скандинавией? А так оно и было, и сэр Дэвид Таггарт, идиот, который назначил его туда, взлетел наверх — он теперь Лорд Таггарт и пожизненный пэр. — Он хмыкнул и добавил сдавленным голосом: — а человек, который поймал Слэйда, был в свое время уволен Таггартом за непригодность. — Он опять постучал трубкой о дерево с такой силой, что, казалось, она расколется. — Любители! — воскликнул он едко. — Проклятые любители!
— Как я войду в контакт со Слэйдом? — спросил я.
— Я постараюсь поместить вас рядом с ним. Для этого придется нарушить некоторые законы. Но то, что знает Слэйд, — чистый динамит, и я готов нарушить любой закон в Англии, начиная с закона о свальном грехе, чтобы держать этого негодяя там, где ему и место.
— Он захихикал и похлопал меня по плечу. — Мы не просто нарушим законы, Станнард, мы разобьем их вдребезги.
Я сказал несколько нетвердым голосом:
— Теперь я понимаю, почему премьер-министр не захотел слушать вас.
— Да-да, — сказал Макинтош обыденным тоном. — Это сделает его почти соучастником преступления, а он слишком джентльмен, чтобы пачкать свои руки. Кроме того, это ляжет тяжелым грузом на его совесть. — Он поднял глаза к небу и задумчиво произнес:
— Забавные существа эти политики.
Я спросил его:
— Вы знаете, что это за дерево?
Он повернул голову и посмотрел на него.
— Нет, не знаю.
— Это эвкалипт. Дерево, на котором я буду висеть, если эта операция закончится неудачно. Хорошенько запомните его.
4
Макинтоша, наверное, можно назвать своего рода патриотом. В наши дни истинных патриотов не так уж много. Стало модной привычкой подсмеиваться над патриотизмом — на телевидении постоянно скалят зубы по поводу патриотизма и всего, что с ним связано. Так что при малом количестве патриотов выбирать среди них особенно не приходится. Конечно, на поверхностный взгляд Макинтош должен был казаться закоренелым фашистом. Его Богом была Британия — не Британия зеленых полей и приятных загородных лужаек, красивых домов и деловых городских кварталов, но идея Британии, воплощенная в государстве. Его взгляды прямо восходили к идеям Платона, Макиавелли и Кромвеля, которые, если вдуматься, не слишком отличаются от Муссолини, Гитлера и Сталина.
Но в нем было много и другого, что я обнаружил позднее, гораздо позднее.
Работа мне предстояла очень большая, а времени оставалось не так много. Я изучал условия южноафриканских тюрем под руководством тюремного офицера, изображая из себя исследователя-социолога. Он посоветовал мне почитать труды Германа Чарльза Босмана, что было излишне, так как я уже проделал это. Босман, возможно, лучший писатель Британской Южной Африки, знал о тюрьме все — он сам отсидел за убийство сводного брата и блестяще изложил свои впечатления от главной тюрьмы в Претории, причем, на местном диалекте. В ней же, очень кстати, тянул свой срок и Риарден.
Я также изучил досье на Риардена, извлеченное из архивов «Джона Форстера». В нем содержалось очень мало фактов и черт знает сколько домыслов. Риарден сидел в тюрьме только один раз и за сравнительно незначительное преступление, но подозрения, которые он вызывал, были зловещи. Предполагалось, что он виновен во всех смертных грехах — от грабежа до контрабанды наркотиков, от вооруженного налета до тайной скупки золота. Это был весьма многосторонний персонаж, комок нервов и интеллекта, чьи непредсказуемые и внезапные смены преступной деятельности позволяли избегать провалов. Из него вышел бы хороший разведчик.
Вероятно, Макинтош прав, подумал я с улыбкой, сравнивая меня с Риарденом. Я не питал никаких иллюзий относительно себя и своей работы. Я занимался грязным делом, в котором не существовало запретов и было слишком мало чести, и я делал его хорошо, как делал бы его хорошо Риарден, если бы кто-нибудь сообразил привлечь его. Мы все были одного поля ягоды — Макинтош, Риарден и Станнард.
Макинтош работал на верхних этажах — нажимал на пружины. Судя по тому, как люди прыгали под его пальцами, словно марионетки, премьер-министр действительно предоставил ему, как он выразился, определенные возможности. Это была контрразведка на дипломатическом уровне, и я мог только гадать, какого рода там шел обмен и что такого мы сделали для южноафриканцев, что нас обслуживали по высшему классу и не задавали при этом никаких вопросов.
Постепенно я превращался в Риардена. Новая прическа сильно изменила мою внешность, и я прилежно постигал трансваальский акцент Я изучал фотографии Риардена и старался подражать его манере одеваться и вести себя. К сожалению, фильмами о нем мы не располагали, а то, как человек движется, значит очень много. Но здесь приходилось идти на риск.
* * *
Однажды я сказал Макинтошу:
— Вы утверждаете, что я вряд ли встречу кого-либо из приятелей Риардена в Англии, поскольку погуляю на свободе недолго. Все это прекрасно, но у меня гораздо больше шансов столкнуться с ними в тюрьме, чем на Оксфорд-стрит.
Макинтош призадумался.
— Это верно, — сказал он. — Я вот что могу сделать. Я организую проверку всех, кто находится в тюрьме, и если кто-то из них бывал в Южной Африке, то добьюсь его перевода в другое место. Думаю, таких будет не много, риск сведется к минимуму.
Все это время он безжалостно дрессировал меня.
— Как звали вашего отца?
— Джозеф Риарден.
— Занятие?
— Шахтер на пенсии.
— Имя матери?
— Маргрит.
— Девичье имя?
— Ван дер Остхейзен.
— Где вы родились?
— Бракпен.
— Дата?
— 28 мая 1934 г.
— Где вы были в июле 1968 г.?
— Э… э… в Кейптауне.
— В каком отеле останавливались?
— «Артурз сит».
Макинтош сунул мне под нос свой палец.
— Неправильно. То было в ноябре того же года. Надо лучше учить.
— Я выкручусь с этим, если понадобится.
— Может быть, но надо работать без швов. Никаких трещин, которые надо залеплять.
И я снова по уши погружался в бумаги, хотя и с некоторой досадой. Господи, разве должен человек помнить каждую минуту своей жизни? Но, в сущности, Макинтош был прав. Чем больше я буду знать о Риардене, тем лучше.
Наконец, все было кончено, и Макинтош возвращался в Англию. Он сказал:
— Местные полицейские несколько встревожены по вашему поводу. Они не понимают, почему выбрали для этой работы вас и зачем я подцепил австралийского иммигранта и заставил его изображать Риардена. Боюсь, вам не придется вновь вернуться сюда.
— А они не проболтаются?
— Нет, не будет никаких разговоров, — заверил меня Макинтош. — Во-первых, о вас знают всего лишь несколько человек из высшего командования и они понятия не имеют, в чем вообще дело. Именно это их и беспокоит. Но они прекрасно понимают, что все совершенно секретно, на дипломатическом уровне и связано с государственной безопасностью. Что касается среднего и низшего звена полиции, — что ж, они будут удивлены, когда им сообщат, что Риардена посадили в Англии, но это принесет им только облегчение, и на время они вычеркнут его из своих списков.
— Если вы правы относительно «Скарперов», то они ведь проведут тщательное расследование здесь, в Южной Африке.
— Ничего не найдут, — сказал он с уверенностью. — Что ж, вы здорово поработали, Станнард. — Он улыбнулся. — Когда все будет позади, вы, возможно, получите медаль. Со страховой компанией, которую мы собираемся ограбить, втихую уладят, принесут им извинения, и на вашей репутации не останется никакого пятна.
— Если дело выгорит, — заметил я. — Если нет, я буду висеть на этом треклятом дереве. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Хотел бы я получить некоторую страховку… Я понимаю, что вы помешаны на секретности, и это правильно. Вы организовали все так, что только три человека знают об этой операции — вы, я и еще один. Я хочу знать, кто этот «еще один» — на случай, если что-то случится с вами. Представляете, в каком положении я окажусь, если вы попадете под автобус?
