Корал повернулась и прошествовала впереди всех. Они последовали за ней, как послушные школьники. Они молча уселись в машину, и Корал дала водителю адрес Уэйленда.
— Кто наносил тебе сегодня грим, Майя? — спросила Корал с переднего сиденья. — Поль-Эмиль?
— Да, как ты догадалась?
— Он всегда накладывает слишком много румян. Я хочу отказаться от его услуг, потому что всех манекенщиц он делает похожими на клоунов.
Когда они подъехали к дому Уэйленда, она сказала:
— Ленч со специалистами по сбыту в пятницу. В час. Не опаздывай, Уэйленд.
Он провел Майю в вестибюль и нажал на кнопку вызова лифта.
— Я знаю, что ты думаешь, Голубушка, — сказал он и приподнял ее подбородок. — Ты права, я ее боюсь. Для нас все чертовски сильно завязывается на журнале.
Майя устало прислонилась спиной к стене лифта.
— Я знаю, она обладает несокрушимой силой, Уэйленд. Но я хочу избегать тех мест, где она может появиться.
Когда они вошли, она побежала в свою комнату, зарылась лицом в подушку и в отчаянии заплакала.
* * *
Оформителям платили в тройном размере, чтобы они работали в выходные дни. Они перекрашивали приемную Мэйнард Коулз в черный цвет. Теперь Корал с трудом могла дождаться того момента, когда она на такси отправлялась в редакцию, выпив по пути чашечку черного кофе в своем любимом кафе на Мэдисон авеню. Ей очень нравилось руководить из ее нового кабинета, оформленного самым неожиданным образом: стены были выкрашены блестящей черной краской, что выглядело очень эффектно. Ее кроваво-красные губы на белом напудренном лице озадачивали посетителей, некоторые просто пугались. «УУД» посвятил ее «рабочей обстановке» целых две страницы. В гигантского размера напольной вазе стояли свежие белые цветы. Ее огромное рабочее кресло было покрыто шкурой зебры. В кабинете стоял интригующий запах свечей. Ставни на окнах позволяли ей смотреть здесь слайды. Вдоль всей комнаты шла хромированная рейка с черными вешалками, на которых висели прекрасно отглаженные модели, ждущие своего часа. Она завтракала: жевала тоненький ломтик жареного хлеба и запивала кофе. «Таймс» был открыт на странице, озаглавленной «Стиль», рядом лежал «УУД».
Масса новых рекламодателей наводили справки о стоимости страницы рекламы в «Дивайн». Корал, словно горящая электрическая лампочка, привлекала к себе мотыльков из мира моды. Она сидела в своем рабочем кресле и с удовольствием осматривала свои владения. Ее взгляд упал на корзины из ивовых прутьев, заполненные браслетами, заколками, перчатками и шарфами. Корал славилась тем, что могла создать целое произведение вокруг понравившегося ей запястья, к нему она добавляла шарфы, туфли, перчатки, чулки и — как будто чисто случайно — платье или костюм. Так она создавала совершенно новый образ. В другой раз она проявляла свое ревностное, фанатичное отношение к модели, отбрасывая все, что могло бы отвлечь от нее внимание на фотографии: модель демонстрировала обнаженная манекенщица, без шляпы, даже в ушах не было сережек, которые могли бы увести в сторону взгляд читателя.
Ее вкус менялся от почти классического до экстравагантного, самого неистового в Америке. Все сходились во мнении, что мода для нее — это умение сочетать одежду и аксессуары. Самую непритязательную скучную модель она могла представить очень интересно, сделать ее достойной освещения в печати своими умными нововведениями. Иногда она была просто обязана это сделать. Как и любой другой журнал, «Дивайн» должен был осуществлять желания рекламодателей, помещавших свою рекламу на дорогих цветных страницах. Приходилось расхваливать модели, часто просто отвратительные, и тем самым удовлетворять запросы своих клиентов.
«Королева занимает принадлежащее ей по праву место» — выразил свою похвалу «УУД». К этому же мнению склонялась и вся Седьмая авеню; мешал единодушному одобрению только ее строптивый характер.
* * *
Майя стала для Уэйленда объектом постоянных забот, его любимицей, его протеже. Она обедала в лучших ресторанах города, слушала все последние сплетни, сопровождала Уэйленда на все вечера. В течение некоторого времени это сохраняло для него прелесть новизны. Но потом она начала его стеснять.
— Страдает моя сексуальная жизнь, — жаловался он из своего офиса по телефону Колину. — Даже если на каком-нибудь вечере я и положу на кого-то глаз, больше я ничего не могу предпринять.
В течение нескольких первых недель Уэйленд вел себя наилучшим образом. Он пил меньше и не пользовался своей «гадкой черной книжечкой», которая помогала ему в его часто бедной любовной жизни. Но вечно это продолжаться не могло, и однажды после ночной попойки она услышала странные звуки, доносившиеся из спальни Уэйленда. Она хотела прижаться ухом к двери, но что-то не позволило ей этого сделать. Утром она слышала, как хлопнула входная дверь. За завтраком, который она ему приготовила, Уэйленд отводил глаза.
— Ради Бога, не преврати ее в женщину, которая выйдет замуж за гомосексуалиста, — предупредил Колин.
— О, ей это уже давно не грозит! — сказал Уэйленд. — С тех пор, как она научилась говорить, я воспитывал ее на образах Бет Дэвис.
Но когда пришло письмо, сообщавшее, что она зачислена в «Макмилланз», напряженная атмосфера в их общем доме рассеялась. Они отпраздновали это событие обедом в ресторане.
Немного позже Маккензи Голдштайн была объявлена победительницей конкурса талантов-64, организованного журналом «Дивайн», в журнале также была помещена ее маленькая фотография.
Уэйленд взглянул на фото через плечо Майи.
— Она будет учиться с тобой на одном курсе, голубушка. Может быть, вы станете с ней неразлучными друзьями.
Майя застонала.
— О Боже! Надеюсь, что нет…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В то солнечное осеннее утро запах, стоявший в воздухе, обещал, что день будет жарким; пахло асфальтом, потом, жарой, как пахнет только в Манхэттене. В половине девятого поливальная машина пронеслась мимо входа в «Школу искусства и дизайна Макмилланз» и поехала дальше по Бродвею, разбрызгивая воду на тротуар и бордюрный камень.
К девяти часам группа новоиспеченных студентов толпилась у входа. Они ждали, когда откроются двери. Взволнованные девушки и юноши, которым было около двадцати лет, ничем необычным не выделялись, в них не было ничего особо модного. Объединяло их одно — честолюбие. Они были полны решимости прорваться в этот тяжелый суровый бизнес.
Высокий светловолосый широкоплечий парень стоял, прислонившись к стене, на улице напротив школы и наблюдал, как деревянные двери закрепляли крюком, вбитым в стену. Что-то мешало Дэвиду Уинтерсу двинуться к входу. Этот момент был завершением долгих лет работы, и теперь, когда он наконец наступил, Дэвид никак не мог собраться с духом и заставить себя войти в школу. Среди принимавшихся сюда обычно нескольким студентам выплачивалась стипендия. Они должны были быть очень талантливы и очень бедны. Дэвид подходил по обеим статьям.
