Однако дядя Лестан был непреклонен. Куда бы ни отправлялась Роуз, ее всюду сопровождал телохранитель. И хотя девочке было неловко приезжать в школу на огромном сверкающем «Линкольне», она очень скоро привыкла. Тем более, что водители были большие мастера припарковаться куда угодно, пока Роуз гуляла по магазинам, и не считали для себя зазорным таскать за ней по двадцать-тридцать пакетов, занимать для нее очередь и даже бегать по поручениям. Почти все они были молоды и жизнерадостны – этакие ангелы-хранители.
Тетя Мардж искренне наслаждалась сменой обстановки.
Все это было ново и восхитительно, но главным соблазном, конечно же, стал сам Нью-Йорк. У Роуз с тетей Мардж имелась подписка в консерваторию, нью-йоркский балет и Метрополитен-оперу. Они посещали все премьеры Бродвея, а заодно и множество других спектаклей. За покупками ходили в «Бегдорф Гудман», по субботам часами бродили по музеям, а выходные проводили в галереях Сохо. Вот это была жизнь!
Роуз бесконечно рассказывала дяде Лестану по телефону, на какой спектакль или концерт недавно ходила, как поставили Шекспира в Парке и как они собираются в ближайшие выходные съездить в Бостон – просто посмотреть. Ну и в Гарвард, наверное, тоже заглянут.
Летом перед выпускным классом Роуз с тетей Мардж и дядей Лестаном провели чудеснейшую неделю в Лондоне – по вечерам, с частными гидами, посещали все самые интересные достопримечательности. Потом тетя Мардж с Роуз отправились в Рим, а из Рима во Флоренцию, и так далее – целая череда европейских городов. Обратно в Нью-Йорк вернулись уже только в самом конце каникул.
Незадолго до восемнадцатого дня рождения Роуз попробовала поискать по Интернету тот жуткий «Приют Дивной Благодати для девочек», где с ней так жестоко обращались. Она никогда и никому не рассказывала, что там на самом деле с ней произошло.
Заметки в разделах новостей подтвердили все, что когда-то сказал Луи. Судья, отправивший Роуз в приют, угодил за решетку, а с ним и два других юриста.
В последнюю ночь, что провела там Роуз, в приюте, по всей вероятности, взорвался котел отопления, в результате чего все здание было охвачено пламенем. Два других взрыва уничтожили пристройки и конюшню. Роуз и не знала, что в приюте была конюшня. Прибывшие на место возгорания местные полицейские и пожарные обнаружили выскочивших на улицу воспитанниц – те бродили вокруг в состоянии полного шока. Многие из них оказались все в синяках и ссадинах от побоев, у нескольких головы были выбриты налысо, а двух пришлось отправить в больницу из-за истощения и обезвоживания. На теле некоторых девочек обнаружились сделанные фломастерами надписи «шлюха» и «наркоманка». Журналисты неистовствовали от ярости. Все газеты кричали о том, что приют оказался сплошным вымогательством, частью преступной системы, благодаря которой сомнительные секты тянут из родителей деньги за «перевоспитание».
Против всех, причастных к деятельности приюта, были возбуждены уголовные дела – но мало-помалу шумиха утихла, а обвинения сняли. В штате Флорида не существовало никаких законов против религиозных школ, так что владельцы и «учителя» приюта ушли безнаказанными.
Однако проследить судьбу доктора и миссис Хейс оказалось несложно. Оба умерли в течение нескольких месяцев после пожара. Один из этих прославленных педагогов утонул близ Майами-Бич, вторая погибла в автокатастрофе.
Как ни стыдно было Роуз это признавать, однако известия о смерти ее мучителей, ее порадовали. Правда, отчасти и встревожили. У нее возникло жуткое подозрение. Может ли статься, что кто-то покарал этих людей за зло, которое они причинили Роуз и другим девочкам? Да нет, нелепое предположение. Кто бы мог это сделать? Кто бы сумел это сделать? Роуз выбросила неуютную мысль из головы и сурово отчитала себя за то, что радуется чужой смерти. Она попробовала еще немного почитать о скандалах, связанных с религиозными исправительными учреждениями для трудных подростков, но долго не вынесла. От чтения она начинала злиться, а от злости – стыдиться себя самой, стыдиться, что вообще… И так без конца. Нет, она закрыла эту постыдную и отвратительную главу в книге своей жизни. Ее манило настоящее.
Когда дело дошло до колледжа, дядя Лестан велел Роуз следовать за своей звездой. Сказал ей – нет ничего невозможного.
Роуз и тетя Мардж съездили в Калифорнию, чтобы посмотреть Стэнфорд и Калифорнийский университет в Беркли.
Роуз остановила выбор на Стэнфорде, расположенном близ прекрасного Пало-Альто, и в июле они с тетей Мардж туда переехали.
В августе дядя Лестан и Роуз устроили себе короткие каникулы в Сан-Франциско. Роуз буквально влюбилась в этот город и почти всерьез решила поселиться там и ездить на учебу прямо оттуда. Однако дядя Лестан предложил другое решение. Почему бы не жить, как и задумывалось, рядом с кампусом, но заодно прикупить квартирку в Сан-Франциско? Так и сделали. Скоро Роуз с тетей Мардж уже въехали в просторное кондо в нескольких минутах ходьбы от здания оперы и Дэвис-Симфони-Холла.
Маленький домик на обрамленной деревьями улочке в Пало-Альто тоже оказался очарователен. И хотя смена побережья означала новую экономку и двух новых водителей, Роуз очень скоро обвыклась и начала от души наслаждаться солнечной Калифорнией.
Уже через неделю занятий она по уши влюбилась в преподавателя литературы, профессора Гарднера Пейлстоуна, высокого и худощавого интроверта, читавшего лекции с пылом заправского актера. Он был необычайно одарен: не достигнув еще и тридцати, успел уже издать четыре тома стихов и две книги, посвященных трудам Уильяма Карлоса Уильямса. В тридцать пять он был мрачен, велеречив, пылок – и совершенно неотразим. Он открыто заигрывал с Роуз и как-то, пригласив ее на чашечку кофе после занятия, сказал, что в жизни не видел таких красавиц. Он засыпал ее электронными письмами со стихами о ее волосах «цвета воронова крыла» и «пытливых глазах». Он водил ее обедать в дорогие рестораны и показал ей свой дом – старинный особняк в исторической части Пало-Альто. Отец и мать его давно скончались, сообщил он девушке, а брат погиб в Афганистане. Поэтому он остался совершенно один в этом громадном доме – но у него не хватало духа съехать оттуда, ведь, по его витиеватому выражению, дом был «полон памяток детства».
Приехав навестить Роуз, дядя Лестан отправился с ней на прогулку по тихим зеленым улочкам Пало-Альто. Показав ей магнолии, на ветвях которых шелестели твердые темные листья, он мечтательно заметил, что полюбил эти деревья еще в «свое время», когда и сам жил на юге.
Волосы у него были чуть встрепаны, одежда – темно-синий пиджак, брюки цвета хаки и блестящие черные ботинки – в пыли, и вдруг Роуз поняла, что нередко видела дядю Лестана таким: элегантно одетым, но пропыленным насквозь.
На кончике языка у нее уже трепетала шутка о полетах сквозь звезды, но девушка смолчала. Кожа у дяди Лестана сегодня казалась еще темнее обычного, почти опаленной, а прекрасные густые волосы заметно побелели.
Низким мягким голосом дядя Лестан снова твердил старую присказку: помни, Роуз, ты можешь стать кем пожелаешь, кем угодно. Писатель, поэт, музыкант, врач, архитектор, юрист. Или – можешь выйти замуж, создавать домашний уют для мужа и ребятишек, это ведь тоже замечательно.
– Если за деньги нельзя купить свободу заниматься, чем пожелаешь, на что они вообще нужны? – спросил он чуть ли не с грустью в голосе. – А у тебя, Роуз, есть деньги. Уйма денег. И времени. А если время не способно дать нам свободу делать то, что мы желаем, что в нем толку?
Роуз стало больно, так больно. Она любила дядю Лестана. Рядом с дядей Лестаном какие бы то ни было мысли о профессоре Гарднере Пейлстоуне исчезали, растворялись сами собой. Но Роуз ничего не сказала, боясь, что не выдержит и расплачется. Лишь улыбнулась и подтвердила – да, она помнит, он ведь уже говорил это ей давным-давно, когда она была еще совсем маленькой. Говорил, что она может стать, кем только захочет.
– Одна беда – я хочу всего и сразу! – пожаловалась она. – Хочу жить и учиться здесь, жить и учиться в Париже, и в Риме, и в Нью-Йорке. Хочу заниматься сразу всем на свете!
Дядя Лестан улыбнулся и сказал, что очень гордится ею.
– Ты выросла и стала настоящей красавицей, Роуз. Я всегда знал, что ты будешь хорошенькой. Когда я тебя впервые увидел, ты была как куколка. Но теперь ты прекрасна. Сильная, здоровая и… ну да, настоящая красавица. К чему играть словами?
И тут он вдруг превратился в самого настоящего тирана. Запретил ей выходить из дома без охранника – пусть тот даже на лекциях с ней сидит, в дальнем углу. А не найдется места в аудитории, пускай ждет под дверью. Роуз принялась спорить. Она хотела свободы! Но дядя Лестан даже и слушать не стал. Самый, что ни на есть, властный и чересчур мнительный европейский опекун. Но разве могла Роуз возражать? Вспоминая все, что дядя Лестан для нее сделал, она невольно смолкала. Ну ладно, пусть так. Пусть водитель повсюду ходит за ней. Будет носить ее учебники. Правда, в нынешние времена айфонов и киндлов не так-то много приходится носить с собой учебников.
