а душа изготовившего ее мастера. Даже не душа — кусочек.
И вот мама затеяла уборку и — чем они ей помешали? — сковырнула зеленые пластилиновые глаза. А оранжевый нос остался. Антон надеялся, дедушка и папа огорчатся, осудят маму. Ведь им так нравилась его фантазия. Однако они даже не заметили ничего.
Из репродуктора неслось ритмичное, как удар капель о раковину, постукивание. Антон представил приближающуюся там, на радио, к микрофону женщину на каблуках. Потом раздался шорох и щелчок, и мужской — это Антона неизменно удивляло: приближалась женщина, а говорил мужчина — мужской голос объявил:
— Передаем сводку новостей.
Антон раздвинул занавески и зажмурился от голубоватого резкого света. В окне изредка мелькали ноги прохожих. Если прохожий был низенького роста, в поле зрения попадали его сумка или портфель.
— Осенние заботы животноводов, — оповестил диктор. Сделал паузу и продолжил: — Передовые хозяйства Украины успешно готовятся к зимовке скота. Запасают корма, ремонтируют помещения и механизмы на фермах…
Тут Антон вспомнил, что не выполнил еще одного дела — не пожелал доброго утра дедушке и бабе Тане.
Стена возле двери в их комнату выложена белыми прямоугольными плитками, гладкими и блестящими. Внутри, за изразцами, — печка. Ею давно уже не пользовались, но массивную чугунную заслонку Антон с папой совсем недавно открывали. Перекинули металлическую щеколдочку-засов направо — и… Что там было? Черно, пусто, пахло чуть горьковато. Антон отважился подуть в дыру. Дыхание пропадало безвозвратно, беззвучно…
Антон и сейчас присел перед заслонкой. Потрогал щеколду. Ощутил тревожное замирание в груди.
Дедушка с бабушкой пили кофе. Посреди стола — тарелка с гренками. В специальных рюмочках — яичная скорлупа, отверстия на макушках зубчато скалятся.
У них был не репродуктор, а радиоприемник со множеством программ. Покрыт кружевной салфеткой, стоит на угольно-черном пианино. Глазок мерцает драгоценным рубином.
Гремел марш.
— Позавтракай с нами, — предложил дедушка.
— Спасибо. Не хочу.
Антон прошелся по комнате, взглянул на барометр за книжным шкафом. Тоненькая золотая стрелка колеблется от слова «буря» до «великой суши» — так раньше называли засуху. А между ними: «великий дождь», «дождь», жирно написанное «переменно», затем «ясно» и просто «хорошая погода».
Антон выбегал во двор и предрекал: будет дождь. Все сразу начинали задирать головы, смотреть на небо. А на небе — ни облачка. И как бы над Антоном ни насмехались, он упрямо твердил: «будет». И ночью действительно начинался дождь. Больше других наскакивал Сашка: «Да так каждый может. Будет — и рано или поздно будет». — «Там машинка, механизм, — горячился Антон. — Это научное предсказание».
Сейчас стрелка замерла на «переменно».
Антон, хотя это и запрещалось, стукнул ногтем в стекло. Стрелка двинулась к «дождю». Эксперимент, увы, говорил в пользу Сашки: если при помощи щелчка можно менять прогноз — какая же тут наука?
— Ты что там, Антон? — спросила бабушка. По каким-то одним им известным признакам взрослые всегда распознавали, что он напроказничал или собирается это сделать.
— Я погоду смотрю. Папа со мной в зоопарк обещал пойти, — отдергивая руку, схитрил Антон.
Дедушка перестал жевать, поправил очки и узел галстука под салфеткой.
— Ты же знаешь, папа сейчас очень занят, — заговорил он. — Вероятно, сегодня мы пойдем с тобой в исторический музей.
— Как? Папа обещал! — поглядывая на старших, захныкал Антон. — Он что, опять не придет?
— Историю надо знать, — не проявила никакого сочувствия бабушка. Она ела гренку неопрятно. По пальцам стекал жир, крошки застряли в усиках, темневших в уголках рта. — Это очень интересно. Там кольчуги, мечи времен Александра Невского.
Информация показалась Антону достойной внимания. Если только это не очередная уловка взрослых. А то, что они способны на такое, он давно знал. Еще в первом классе пожаловался соседской Полине, какой отвратительный рыбий жир заставляют пить. Она удивилась: «Ты пьешь обычный рыбий жир? А мне мама покупает фруктовый». Вечером Антон наотрез отказался от противного питья. «Да не бывает фруктового, — убеждала его мама. — Послушай, что я говорю. Выпей одну ложку и заешь конфетой». — «Есть. Полине же дают!» — «Глупый. Ей просто сказали, что он фруктовый, вот и все», — проговорилась она.
Проговорилась… Конечно, это невесть какое надувательство. Но все равно неприятно, когда тебя, пусть ради твоей же пользы, обманывают…
Антон переместился к дедушкиному письменному столу. Сколько здесь было интересных вещей! Начиная с массивного чернильного прибора с крышкой в виде Царь-колокола из Кремля. А еще — стакан прямоугольной формы с толстыми стенками, наполненный разноцветными камушками: зелеными, красными, синими, желтыми. Это чтобы перья были чистые — воткнул, и чернила не присохнут. А еще — деревянное пресс-папье.
Бумаги дедушка прижимал половинкой корпуса настоящей гранаты — полое ребристое полушарие изнутри пахло порохом, во всяком случае, так описывали запах пороха в книжках, чуть кисловатый… Это была не современная граната, а сохранившаяся с первой мировой войны. Один военный подарил дедушке — трофей с фронта. Антон потянулся, чтоб пальцем провести по ребристому боку гранаты.
— Трогать ничего не надо, — заметил его маневр дедушка. Антон подчинился и, с сожалением отступая от стола, увидел мелькнувшую в окне мамину сумку и полы ее темно-синего пальто. Вприпрыжку выскочил в прихожую.
Мама раскраснелась, от нее веяло уличным холодком.
— Уже встал? Хорошо. — Отдала ему сумку и, на ходу расстегивая пальто, прошла в комнату.
Материал маминого пальто назывался «букле». Что-то среднее между буклями и буклетом. Про букли Антон читал в книжках, буклеты папа приносил с выставок. Вообще, когда мама начинала говорить с заказчиками, у Антона голова шла кругом: «твид», «бостон», «панбархат», «велюр»… Фраки, наверно, шьют из бостона. А из велюра, ему казалось, должны получаться красивые абажуры.
— Быстрей, Антон. Поставь чайник, поешь, — говорила мама. — Сейчас заказчица придет, а мне еще воротник к платью пришить нужно.
Антон знал: когда мама в таком состоянии, лучше к ней не приставать. На завтрак было картофельное пюре, посыпанное зеленым луком, который прорастал из репчатого в банках с водой, и кильки. Мама достала из-под стола швейную машину и принялась ворошить рулончики лоскутов.
— Мам, а если кильку выпустить в воду, она оживет?
— Ну что ты в самом деле.
В кухне возле плиты пыталась зажечь конфорку баба Лена. Протискивала сложенную полоской бумагу под стоящий на огне мамин утюг.
— Опять бумагу жжешь? — сварливо, подражая бабе Тане, пристыдил ее Антон. — Тебе сказали, что ты пожар можешь устроить?
Баба Лена тут только его увидела и виновато заулыбалась:
— Я, Антоша, огонька у спички не вижу.
— Попроси кого-нибудь, — вспомнил он довод бабы Тани. Чиркнул спичкой. Конфорка выпустила голубоватые лепестки пламени и превратилась в диковинный цветок с металлической ржавой сердцевиной.
— Спасибо тебе, милый. И запомни: ни один добрый поступок не остается незамеченным. Благодарность тебя рано или поздно найдет. —
