— Это тебя не касается. Ступай и пришли мне Людивину и дядю Симона.
Дрожа всем телом, Жанна спустилась на кухню, потом, не смея вернуться, вошла в гостиную, где не топили с отъезда родителей, и стала с трепетом ждать вестей.
Вскоре она увидела, как из дому выбежал слуга. Спустя пять минут он возвратился с вдовой Дантю, местной повитухой.
Сейчас же на лестнице послышались шаги и суета, как будто несли раненого; и Жюльен пришел сказать Жанне, что она может вернуться к себе.
Она снова села у камина, дрожа так, словно оказалась свидетельницей катастрофы.
— Ну, как Розали? — спросила она.
Жюльен озабоченно и беспокойно шагал по комнате: казалось, его душит злоба, он чем-то сильно раздражен. Сперва он не ответил, но немного погодя остановился перед женой:
— Как ты предполагаешь поступить с этой девкой?
Она с недоумением посмотрела на мужа.
— Как это? Что ты хочешь сказать? Я не понимаю.
Он сразу вспыхнул и заорал:
— Да не можем же мы держать в доме ублюдка.
Это озадачило Жанну, но после долгого раздумья она предложила:
— А как ты думаешь, мой друг, нельзя ли отдать его на воспитание?
Он не дал ей договорить.
— А платить кто будет? Ты, что ли?
Она снова стала искать выхода, наконец сказала:
— Отец должен позаботиться о ребенке. А если он женится на Розали, все будет улажено.
Жюльен совсем вышел из себя и яростно рявкнул:
— Отец!.. Отец! А ты знаешь его… отца-то? Не знаешь? Ну, так как же?
Жанна возразила возбужденно:
— Но не бросит же он девушку в таком положении. Тогда, значит, он подлец! Мы узнаем его имя, пойдем к нему и потребуем объяснений.
Жюльен успокоился и снова зашагал по комнате.
— Дорогая моя, она не хочет назвать его имя. Неужели мне она не говорит, а тебе скажет?.. Ну, а если он не пожелает жениться? Мы не можем держать под своей крышей девушку-мать с ее отродьем. Понимаешь ты это?
Жанна упрямо твердила:
— Значит, он негодяй! Но мы его отыщем, и он будет иметь дело с нами.
Жюльен густо покраснел и снова повысил голос:
— Хорошо… А пока что?
Она не знала, что решить, и спросила его:
— Ну, а ты что предлагаешь?
Он с готовностью высказал свое мнение:
— Я бы поступил просто. Дал бы ей немного денег и отправил ко всем чертям вместе с ее младенцем.
Но молодая женщина возмутилась и запротестовала:
— Никогда. Эта девушка — моя молочная сестра. Мы вместе выросли. Она согрешила, очень жаль, но ничего не поделаешь. Я ее за это не вышвырну на улицу, и, если иначе нельзя, я буду воспитывать ее ребенка.
Тут Жюльен совсем разъярился:
— Хорошую же мы себе создадим репутацию! Это при нашем имени и связях! Все будут говорить, что мы поощряем порок и держим у себя потаскушек. Порядочные люди не переступят нашего порога. Что тебе в голову приходит? Ты не в своем уме!
Она продолжала невозмутимо:
— Я не позволю выгнать Розали. Если ты не желаешь ее держать, моя мать возьмет ее к себе. В конце концов мы допытаемся, кто отец ребенка.
Взбешенный Жюльен вышел из комнаты, хлопнув дверью, и крикнул:
— Какие дурацкие фантазии бывают у женщин!
Под вечер Жанна пошла к родильнице. Предоставленная попечению вдовы Дантю, она лежала в постели неподвижно, с широко открытыми глазами, а сиделка укачивала на руках новорожденного.
Едва Розали увидела свою барыню, она заплакала и спрятала голову под одеяло, вся сотрясаясь от исступленных рыданий. Жанна хотела ее поцеловать, но она противилась, закрывала лицо.
Тут вмешалась сиделка, силой отвела от ее лица одеяло, и она покорилась, продолжая плакать, но уже тихонько.
Скудный огонь горел в камине, в каморке было холодно; ребенок плакал. Жанна не осмелилась заговорить о нем, чтобы не вызвать новых слез. Она только держала руку горничной и машинально повторяла:
— Все обойдется, все обойдется.
Бедная девушка украдкой поглядывала на сиделку и вздрагивала от писка малыша; последние отголоски душившего ее горя вырывались порой судорожным всхлипыванием, а сдерживаемые слезы, как вода, клокотали у нее в горле.
Жанна поцеловала ее еще раз и чуть слышно прошептала ей на ухо:
— Не беспокойся, голубушка, мы о нем позаботимся.
Тут начался новый приступ плача, и Жанна поспешила уйти.
Каждый день она приходила снова, и каждый день при виде ее Розали разражалась слезами.
Ребенка отдали на воспитание по соседству.
Жюльен между тем еле говорил с женой, словно затаил против нее лютую злобу, после того как она отказалась уволить горничную. Однажды он вернулся к этому вопросу, но Жанна вынула из кармана письмо, в котором баронесса просила, чтобы девушку немедленно прислали к ней, если ее не будут держать в Тополях. Жюльен в ярости заорал:
— Мать у тебя такая же сумасшедшая, как и ты!
Но больше не настаивал. Через две недели родильница могла уже встать и вернуться к своим обязанностям.
Как-то утром Жанна усадила ее, взяла за руки и сказала, испытующе глядя на нее:
— Ну, голубушка, расскажи мне все.
Розали задрожала всем телом и пролепетала:
— Что, сударыня?
— От кого у тебя ребенок?
Тут горничная снова отчаянно зарыдала и в полном смятении старалась высвободить руки, чтобы закрыть ими лицо.
Но Жанна целовала и утешала ее, как она ни противилась.
— Ну, случилось несчастье. Что поделаешь, голубушка. Ты не устояла; не ты первая. Если отец ребенка женится на тебе, никто слова не скажет, и мы возьмем его в услужение вместе с тобой.
Розали стонала, как под пыткой, и время от времени силилась вырваться и убежать.
Жанна продолжала:
— Я понимаю, что тебе стыдно, но ведь ты видишь, я не сержусь и говорю с тобой ласково. А имя этого человека я спрашиваю для твоего же блага. Раз ты так убиваешься, значит, он бросил тебя, я не хочу допустить это. Ты понимаешь, Жюльен пойдет к нему, и мы заставим его жениться. А если вы будете оба жить у нас, мы уж не позволим ему обижать тебя.
Тут Розали рванулась так резко, что выдернула свои руки из рук барыни, и, как безумная, бросилась прочь.
За обедом Жанна сказала Жюльену:
— Я уговаривала Розали сказать мне имя ее соблазнителя. У меня ничего не вышло. Попытайся теперь ты, ведь должны же мы заставить этого негодяя жениться на ней.
Жюльен сразу же вспылил:
— Ну, знаешь ли, мне уже надоела эта история. Ты решила оставить у себя эту девку — дело твое, но меня, пожалуйста, не трогай.
После родов Розали он стал как-то особенно раздражителен. Он взял себе за правило кричать, разговаривая с женой, как будто всегда был сердит на нее. Она же, наоборот, старалась избегать всяких стычек, говорила тихо, мягким, примирительным тоном и нередко плакала по ночам у себя в постели.
Несмотря на постоянное раздражение, ее муж вернулся снова к любовным привычкам, оставленным после приезда в Тополя, и редко пропускал три ночи подряд, чтобы не переступить порога супружеской спальни.
Розали скоро поправилась совсем и стала меньше грустить, хотя все время казалась испуганной, словно дрожала перед какой-то неведомой опасностью.
Жанна еще два раза пыталась выспросить ее, и оба раза она убегала.
Жюльен неожиданно стал приветливее; и молодая женщина, цепляясь за какие-то смутные надежды, повеселела, хотя и чувствовала иногда непривычное недомогание, о котором не говорила ни слова. Оттепели все не было, и целых пять недель небо, светлое днем, как голубой хрусталь, а ночью, точно инеем, запорошенное звездами по всему своему суровому ледяному простору, расстилалось над гладкой, застывшей, сверкающей пеленой снегов.
Фермы, отгороженные от мира прямоугольниками дворов и завесами высоких деревьев, опушенных снегом, как будто уснули в своей белой одежде. Ни люди, ни животные не выглядывали наружу; только трубы домишек обнаруживали скрытую в них жизнь тоненькими столбиками дыма, поднимавшегося прямо вверх в морозном воздухе.
Равнина, кустарники и деревья вдоль изгородей — все, казалось, умерло, все было убито холодом. Время от времени слышно было, как трещали вязы, словно их деревянные кости ломались под корой; большая ветка отрывалась порою и падала, потому что лютый мороз леденил соки и рвал волокна дерева.
Жанна не могла дождаться, чтобы снова повеяло теплом, так как приписывала холодной погоде все неопределенные недомогания, мучившие ее.
Иногда она не могла ничего есть, всякая пища была ей противна; иногда у нее начинало бешено стучать сердце; иногда самые легкие кушанья вызывали у нее несварение желудка, а напряженно натянутые нервы держали ее в постоянном нестерпимом возбуждении.
Однажды вечером термометр опустился еще ниже; Жюльен встал из-за стола, поеживаясь (в столовой никогда не топили как следует, потому что он экономил на дровах), и, потирая руки, шепнул:
