Ты такую гульбу на родительской даче
Развернул посреди родового гнезда,
Что про эти дела весь посёлок судачит:
«Это ж сколько он баб-то привозит сюда!»
Ты включал иногда олигарха, наследного принца,
Девок мыслями в звёздную даль, в царство грёз уносил,
И дурёха одна из каких-то дремучих провинций
Полюбила тебя до потери сознанья и сил.
Быстро дело пошло́ : холоднее, чем зимняя стужа,
Как бы так, она с виду была, но махнула сто грамм
И с утра, в твоих жарких объятьях себя обнаружив,
Заявила: «Я жизнь за тебя, если надо, отдам!»
Ты фруктовый коктейль отхлебнул из бокала —
Весь красавец такой королевских кровей,
И в рассветных лучах за окошком сверкала
Голубая роса на зелёной траве.
«Я тебе позвоню, — ты сказал, — а пока будь здорова!
Плотный график. Прости. То да сё, кутерьма, столько дел!»
И с портрета, со стенки придурок какой-то суровый —
То ли граф, то ли князь на тебя с укоризной глядел, —
Мол, вести сбя с дамой по-честному — это святое,
Как так можно, братишка? И ты ему тихо сказал:
«Если б ты столько бабок на «Сотбисе», сука, не стоил,
Я б в утиль тебя сдал, чтоб зазря тут не пялил глаза!»
Всё она наконец поняла, та дурёха,
И к калитке пошла, обронив на ходу:
«Если вдруг тебе станет особенно плохо,
Ты меня позови. Я на помощь приду».
Ты продолжил гульбу. Чтоб изжить тошноту и изжогу,
Виски лучших сортов постоянно держал под рукой —
Ты сидел у окна и потягивал их понемногу
И смотреться любил в зеркала: типа, вот я какой!
Полированный стол и стеклянные створки серванта —
Тоже вроде зеркал, ты и там тыщу раз отражён,
Молод, весел, кудряв, и ума в самый раз, и таланта,
И плечист, и красив, майку снять — так вообще Аполлон!
Ты запомнил её, недотёпу смешную —
Ветер мял лопухи, где-то поезд свистел;
Как кузнечики, капли дождя врассыпную
По крылечку скакали. Ты вслед ей смотрел.
Дождь три дня колотил по кустам, по раскидистой липе,
Под которой ты рос пацаном. И случилось оно —
Чтоб душою развеяться, ночью на папином «Джипе»
Ты каких-то дурищ длинногих повёз в казино.
И здоровый КАМАЗ на пути, как гранитная глыба,
Как скала перед вами возник, так уж карты легли.
Дальше — тьма, чернота. Тем ребятам со «Скорой» спасибо,
Что без признаков жизни в больницу тебя привезли.
Откачали. Очнулся. Два месяца в гипсе.
Вроде жив. «Поправляйся, — сказали, — пошёл!»
Ты смирился с судьбой, ты скукожился, свыкся —
Что теперь твой удел и суров и тяжёл.
Ты на даче в беседке, за чаем тихонечко сидя,
Получил от папаши звонок: «Будь морально готов!
Намудрил — отвечай! Никаких тебя больше субсидий!
Хрен тебе, а не виски элитных заморских сортов!»
И дружки твои все, с кем ты пил, как-то враз рассосались,
И девчата, что раньше во всю свою резвую прыть
Отжигали по полной вот здесь вот — с тобою расстались:
«Если праздника нет, то о чём нам тогда говорить?
Это раньше ты был космонавт, небожитель,
А теперь ты в другой, так сказать, полосе!»
Ты кричать был готов: «Эй, вы, девки, скажите,
Почему вы такие циничные все?
Где у вас доброта? Растворилась в безудержной злобе!
Где любовь к человеку? Просыпалась, как в решето!
Значит, если я в роскоши плавать уже не способен,
Как в реке крокодил, то и в жизни я больше никто?»
И казалось тебе, на портрете неведомой кисти
Важный граф тебе жезлом своим золочёным грозит:
Мол, ты сам-то кому что́ отдал, не имея корысти,
Без расчётов там разных? А ну, отвечай, паразит!
Ты дурёхе своей аж до боли, до крика
Всё хотел позвонить: приходи! помоги!
Только ты её номер куда-то заныкал
И пока вспоминал, изломал все мозги.
И о том, что с тобою стряслось, невесёлые вести
Ей сорока в её глухомань принесла на хвосте,
Что уже ты не принц, что в тоске, как в трухе нынче весь ты,
И не в жарких страстях, а в печали погряз, в пустоте.
И она в Подмосковье твоё наудачу рванула.
Вот и станция. Сосны. Автобус. Знакомый маршрут.
Впрочем, нечего ждать, прочь от дыма, и лязга, и гула!
Тут пешком через лес от перрона — пятнадцать минут.
«Ты очнёшься!» — шептала она всё упрямей
И по узкой тропе, как по лезвию, шла,
И венок из цветов, что росли под ногами,
Непонятно зачем по дороге сплела.
Вот уже и твой дом. Нет звонка, отключён. Что за мода?
Это ты так решил. Ты жестоко обижен на баб,
Что когда тебе дали костыль, пусть всего на полгода,
И на лбу твоём шрам, ты для них лишь прошедший этап.
Но калитка открыта — и вот уж она осторожно
Заглянула, вошла: «Постучу, подожду, и назад —
Десять, двадцать минут, полчаса, ну, а что, сколько можно?
Если он не откроет, то всё, значит, он мне не рад».
И шептала она «Ну, почувствуй же, выйди!»
Ты с бокалом скучал у камина, в тепле.
Ты не видел её. Ты не мог её видеть.
Ты смотрел на своё отраженье в стекле.
Истекли полчаса. Ты её у порога не встретил.
Всё, конец. Нет её. Ну, а ты, сам себе
