– Как вы себя чувствуете, мисс Бедекер?
Девушка, к которой я обратился, уже успела попробовать прикорнуть на моем плече, но промахнулась головой мимо него. Услышав мой вопрос, она выпрямилась, открыла глаза:
– Чего?
Грузная, сонная дама, которая незадолго до этого уговаривала Дэйзи непременно поиграть с нею завтра в гольф в местном клубе, поспешила встать на защиту мисс Бедекер:
– О, сейчас она тихая. А вот как выпьет пять-шесть коктейлей, непременно визжать начинает. Я говорю ей: не трогай ты их.
– Я и не трогаю, – неубедительно заявила обвиняемая.
– Мы слышим – визжит, ну я и говорю доку Виверре, вот он сидит: «Там кой-кому помощь нужна, док».
– Она вам премного благодарна, разумеется, – сказал другой знакомый девушки, правда, в его тоне благодарностью и не пахло. – Да только, пока вы ее совали головой в бассейн, у нее все платье вымокло.
– Вот чего терпеть не могу, так это головой в бассейн, – пробормотала мисс Бедекер. – В Нью-Джерси они меня чуть не утопили.
– А вы не трогайте коктейли, – парировал этот выпад доктор Виверра.
– На себя посмотрите! – яростно взвизгнула мисс Бедекер. – У вас вон руки трясутся. Я к вам на операцию ни за что не легла бы!
Так оно и шло. Едва ли не последним, что я запомнил, было: мы с Дэйзи стоим бок о бок и наблюдаем за фильмовым режиссером и его Звездой. Они так и сидели под сливой, и лица их почти соприкасались, разделяемые лишь тонким лучом бледного лунного света. Мне вдруг пришло в голову, что режиссер, желая достичь этой близости, весь вечер медленно-медленно склонялся к ней, и теперь, глядя на них, я увидел, как он, в последний раз чуть изменив угол наклона, поцеловал ее в щеку.
– Она мне нравится, – сказала Дэйзи. – По-моему, она чудесная.
Однако все остальное представлялось ей оскорбительным – и безоговорочно, поскольку отвращение, которое она испытывала, было не показным, но подлинным. Уэст-Эгг, это беспримерное «обиталище», порождение Бродвея, навязанное им рыбацкой деревушке Лонг-Айленда, пугало Дэйзи – его нагой напористостью, отвергавшей дряхлые эвфемизмы, и слишком бесцеремонной здесь судьбой, что сбивала его жителей в стадо и гнала кратчайшим путем из ничего в ничто. В самой неописуемой простоте его Дэйзи усматривала нечто страшное, недоступное ее пониманию.
Я сидел с Томом и Дэйзи, ожидавшими своей машины, на ступенях террасы. Перед нами простиралась темнота, лишь яркая дверь выстреливала в тихое темное утро прямоугольник света. Порой над нашими головами скользила по занавесям гардеробной тень, ее сменяла другая – то было смутное шествие призраков, что румянились и пудрились, глядя в зеркало, которого мы не видели.
– Кто он, кстати сказать, такой, ваш Гэтсби? – вдруг спросил Том. – Крупный бутлегер?
– От кого ты это услышал? – поинтересовался я.
– Ни от кого. Само в голову пришло. Ты же знаешь, куча нынешних нуворишей – просто-напросто бутлегеры.
– Не Гэтсби, – коротко отрезал я.
Том ненадолго примолк. Гравий подъездной дорожки похрустывал под его подошвами.
– Ладно, ему наверняка пришлось попотеть, чтобы собрать здесь этот бродячий зверинец.
Ветерок ерошил серую дымку мехового воротника Дэйзи.
– По крайней мере, эти люди интереснее тех, с кем водимся мы, – неохотно произнесла она.
– Что-то ты не выглядела такой уж заинтересованной.
– Но была.
Том усмехнулся, повернулся ко мне.
– Ты заметил, что сделалось с лицом Дэйзи, когда та девица попросила отвести ее под холодный душ?
Дэйзи начала подпевать музыке хрипловатым, ритмичным шепотом, извлекая из каждого слова смысл, которого оно никогда не имело и никогда не получит снова. На высоких нотах ее голос нежно слабел, как это бывает с контральто, и с каждым поворотом мелодии она отдавала воздуху частичку своего теплого живого волшебства.
– Очень многие заявляются сюда без приглашения, – неожиданно сказала она. – Та девушка, к примеру. Просто вламываются в дом, а хозяин его слишком воспитан, чтобы гнать их.
– А все же хотелось бы узнать, кто он и чем живет, – упорствовал Том. – И уж я постараюсь выяснить это.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Да я тебе хоть сейчас скажу, – отозвалась Дэйзи. – Он владеет аптеками, множеством аптек. Которые сам и построил.
На дорожке показался их нерасторопный лимузин.
– Спокойной ночи, Ник, – сказала Дэйзи.
Взгляд ее, оторвавшись от меня, обратился к освещенным верхним ступеням, на которые изливался из открытой двери модный в том году чистый, печальный вальсок «Три часа утра». В конечном счете, в самой беспорядочности устроенного Гэтсби приема присутствовали романтические возможности, которых был напрочь лишен мир Дэйзи. Что крылось в песенке, которая, казалось, звала ее назад, в дом? Что может случиться там в этот темный, непредсказуемый час? Возможно, появится немыслимый гость, человек неимоверно редкостный, на которого можно только дивиться издали, или некая воистину лучезарная юная дева – и довольно будет одного ее чистого взгляда, одного мгновения магической встречи с нею, чтобы стереть из памяти Гэтсби пять лет неколебимой преданности?
Я задержался в ту ночь допоздна. Гэтсби просил меня подождать, когда он освободится, и я сидел в парке, пока с темного пляжа не прибежала непременная компания озябших, восторженных купальщиков, пока наверху, в комнатах для гостей, не погас свет. Когда он наконец спустился по ступенькам, скулы выступали на его загорелом лице с необычной резкостью, а усталые глаза словно светились.
– Ей не понравилось, – сразу сказал он.
– Конечно, понравилось.
– Не понравилось, – упорствовал Гэтсби. – Она скучала.
Гэтсби замолк, и я понял, что он неимоверно подавлен.
– Я сознаю, какое огромное расстояние нас разделяет, – сказал он. – Мне так трудно добиться, чтобы она уступила мне.
– Вы говорите о вашем с ней танце?
– Танце? – Он щелкнул пальцами, отбрасывая все танцы, в каких когда-либо участвовал. – Танцы не имеют никакого значения, старина.
Он хотел, ни больше ни меньше, чтобы Дэйзи пошла к Тому и сказала: «Я никогда не любила тебя». А после того, как она уничтожит этой фразой четыре года супружеской жизни, можно будет заняться делами более практическими. И одно из них таково: когда она получит свободу, оба вернутся в Луисвилл и поженятся, и он повезет Дэйзи под венец из ее дома – как то и было задумано пять лет назад.
– Да только она не соглашается, – сказал Гэтсби. – А прежде соглашалась на все. Мы с ней часами говорили об этом…
Он не закончил и стал прохаживаться вперед-назад по обезлюдевшей дорожке, которую усеяли яблочная кожура, выброшенные гостями сувенирчики и растоптанные цветы.
– Не стоит просить ее слишком о многом, – наконец решился я. – Прошлое невозвратимо.
– Невозвратимо? – неверяще воскликнул Гэтсби. – Еще как возвратимо!
Он диковато поозирался по сторонам – как будто прошлое затаилось где-то здесь, в тени его дома, но только в руки не дается.
– Я собираюсь сделать все таким, каким оно было раньше, – сказал он и решительно покивал. – Она еще увидит.
Гэтсби долго распространялся о прошлом, и я понял: ему хочется восстановить что-то, быть может, некую идею, образ его самого, входивший когда-то в состав его любви к Дэйзи. С той поры жизнь его запуталась, лишилась порядка, но если он сможет однажды вернуться в определенное место, туда, где все началось, и не спеша осмотреться там, то сможет и понять, чего ему теперь не хватает…
…Одним осенним вечером пятилетней давности они шли по улице, на которую падали листья, и дошли до места, где деревьев не было и тротуар белел под светом луны. Там они остановились и повернулись друг к дружке. Ночь, надо сказать, была прохладная, пропитанная таинственным волнением, какое возникает лишь при двух больших годовых переменах. Мирные огни в окнах домов что-то мурлыкали темноте, в небе суматошились звезды. Краем глаза Гэтсби заметил, что плиты тротуара образуют на самом-то деле лестницу, которая поднимается к потаенному месту над деревьями, – он мог бы взобраться по ней, если бы взбирался один, а оказавшись там – припасть к сосцам жизни и глотнуть бесподобного млека чудес.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
