поздно.
— Митяй! Дай ему в ухо! — посоветовал один из противников, сам, однако, не решаясь первым вступить в драку. Он не успел догозорнть, как сам получил быстрый и сильный удар, от которого мгновенно присел на корточки.
— Ой-ой-ой-ой! — заголосил он жалобно, хватаясь обеими руками за ухо. — Ой-ой-ои-он-ой!
Митяй бросился ему на выручку, но был остановлен не менее сильным ударом в зубы. И тогда Игорь Ганво-ронскнй, схватив прут, которым совсем недавно истязали его самого, с каким-то ожесточением стал хлестать им своих мучителей, пока Зимский расправлялся с ними кулаками. Не выдержав такого натиска, парни позорно бежали.
— Благодарю вас! — смущенно обратился Игорь к Зимскому, когда они остались вдвоем. — Вы поступили очень благородно!
— Что это ты говоришь, как в театре!—добродушно усмехнулся Алексей. — Чего там благодарить! Жаль еще мало по шеям надавали этим обормотам. Ну, а теперь валяй домой и никого не бойся! Если что, скажешь мне.
— Знаете что... — замялся Игорь, — мне очень хочется пригласить вас к себе. Мама будет очень рада...
— Значит, говоришь, мамаша рада будет? — переспросил Зимский, с сомнением глядя на свои черные руки и перепачканную одежду.
— Обязательно! Идемте! — решительно потащил его Игорь за руку.
— Игорь! На кого ты похож! — всплеснула руками мать, увидев измазанного и возбужденного сына.
— Мама! Этот человек спас меня от хулиганов! — не слушая ее, выкрикнул Игорь, выталкивая вперед себя Алексея. — Познакомься, мама!
Мать Игоря, высокая красивая женщина, с готовностью протянула Зимскому руку.
— Не... грязные они у меня... — вспыхнул Алексеи, поспешно пряча руку за спину.
— Ну, ничего, ничего! — рассмеялась мать Игоря. — Сынок, проводи гостя в ванную, помойтесь и идите — будем кушать.
Через час, умытый, накормленный и обласканный, Алексей сидел вместе с Игорем на большом кожаном диване и рассматривал толстые, в переплетах с золотым тиснением, книги.
— Это Брэм. Немецкий естествоиспытатель и путешественник, — говорил Игорь, показывая на большого человека с умными проницательными глазами. На коленях у Брэма лежало охотничье ружье, а вдали, словно в дымке, виднелись так прекрасно описанные нм звери.
— Кернер, «Жизнь растений», — продолжал Игорь, открывая очередную книгу, н Алексеи не мог оторваться от огромных лиан, оплетающих, подобно удавам, плененные ими деревья, от гигантских листьев лотоса, на которых свободно мог поместиться ребенок, от веллингтоно-вых рощ, уходящих кроной в самые небеса, и заставляющих человека казаться не больше насекомого.
До самого вечера, забыв обо всем, листал Алексей с Игорем книги, а книг было в этом доме великое множество, и все они манили стройными рядами золотых переплетов, тускло поблёскивающими сквозь граненые стекла книжных шкафов. Сколько богатств накопила человеческая мудрость, сколько нужно всего знать! У Алексея захватило дух от обилия впечатлений, от академической строгости кабинета, от грандиозности перспектив, открывающихся перед человеком, овладевшим всей этой многовековой культурой.
— И ты все это знаешь? — спросил он почему-то шепотом, осторожно тронув Игоря за плечо.
— Нет, что вы! — улыбнулся наивному вопросу Игорь. — Для того чтобы знать хоть небольшую часть того, что здесь собрано, надо много и много учиться!
И сердце Алексея загорелось самой неутолимой на земле жаждой — жаждой знаний. Но до призыва во флот он сумел с большим трудом окончить только семилетку, занимаясь после тяжелой работы на заводе по вечерам. Уже на флоте, перед войной, политрук Варанов помог ему устроиться в вечернюю школу в восьмой класс. С началом войны школу пришлось оставить, однако приобретенные учебники продолжали жить с ним трудной и упорной жизнью. За ним утвердилась кличка «академик», но он не обижался на нее и втайне боялся себе признаться, что она даже льстит его самолюбию...
В этот печальный вечер Зимский, как обычно, потянулся к учебнику и в первый раз ощутил, что заниматься не сможет. Перед глазами стояла израненная «чайка», бесстрашно пожертвовавшая собой ради победы над врагом; но теперь псе ему представлялось так, будто он вплел кабину идущего в последнюю атаку истребителя. Пилот— молодой, почти мальчишка, русые золосы выбились из-под шлема, из плотно сжатых губ сочится струйка крови, а взгляд неподвижных голубых глаз горит холодным, беспощадным огнем. Вот над его головой появляется бронированное брюхо «мессера», вот он побелевшими от напряжения пальцами рвет ручку управления резко на себя. Волна горячего воздуха в лицо, резкий запах бензина, треск ломающихся конструкций...
Узнают ли его друзья, как погиб он? Смогут ли утешиться придавленные тяжким горем родители? А его девушка? Ведь наверняка он кого-то любил! Вот если бы все это видела она!
И тотчас же Алексей вспомнил о Ларисе. Сегодня днем ему удалось с ней поговорить...
В последние дни се отношение к нему изменилось к лучшему. Очевидно, в это трудное и тревожное время она оценила в нем преданного и надежного товарища. По молчаливому уговору они оба не вспоминали тот несуразный день, когда вместе ходили на батарею, и, хотя Зим-екпй любил ее по-прежнему, из него теперь и раскаленным железом не удалось бы вытащить и слова о любви. Его любовь была мукой, кровоточащей раной, и он, как настоящий воин, терпел это, стиснув от боли зубы.
Лариса изменилась. Ее прекрасное лицо похудело, стало строже и старше. Темные тени от недосыпаний и тревог легли под глазами. Она стала сдержанной, нето-
ропливон, словно женщина, прожившая большую жизнь. И как-то само собой получалось, что в минуты своих коротких встреч они не говорили о пустяках. Так, Алексеи рассказал ей о своей большой мечте — об учебе в институте, она ему — о своей прежней жизни, а сегодня она поведала о том, чего никто не знал в равелине. Оказывается, ее отец, капитан 1 ранга, пропал без вести на подводной лодке в Балтийском море. Страдая от щемящей сердце жалости, Алексей в то же время восхищался Ларисой и, пытаясь ее успокоить, только нескладно приговаривал:
— Не надо, Лариса Петровна... Что ж тут поделать... Может быть, и не погиб он... Возьмет и вернется!
Она действительно понемногу успокоилась и, вспомнив все, что произошло с утра и что она узнала от раненых, спросила его, с тревогой смотря в глаза:
— Что же будет дальше?
Ему не пришлось подыскивать ответ. На этот вопрос он мог ответить всегда, среди дня и ночи, прямо и коротко, ибо все, что он сказал ей, было внутренним чувством, убеждением, долгом и необходимостью:
— Будем стоять насмерть!
— Насмерть! — повторила она машинально шепотом, и ее щеки заметно побелели. Уловив перемену в ее лице, Зимский поспешил успокоить:
— Только вы не бойтесь, Лариса Петровна! Все обойдется! А вас капитан третьего ранга обязательно эвакуирует, если что! Я первый...
Но Лариса уже перебила его протестующим жестом. Тихо, но с горечью в голосе она заговорила:
— Как вы только могли подумать! Я ведь бросила семью, пошла мстить за отца, а вы...
Окончательно смешавшись, Зимский сконфуженно пробормотал:
— Да нет... Вы не подумайте чего... А только кому же умирать охота?
. Но Лариса уже простила ему его оплошность, вызванную только горячим участием в се судьбе, и, вспоминая, медленно продолжала:
— Когда-то давно, еще до войны, один студент, с которым я дружила, спросил меня, говоря о жизни: «Есть ли па свете такая сила, которая сможет заставить добровольно ее отдать?» Тогда я нс знала, что ему ответить, была глупой, легкомысленной девчонкой. Сегодня я бы
смогла ему ответить! Конечно, безумно хочется жить, особенно в наши годы! Я тревожусь только одним: не оказалась бы эта ноша для меня непосильной. За все остальное я совершенно спокойна!
— Нет, Лариса Петровна! Таких, как вы, ничто не согнет!—самозабвенно воскликнул Зимский. — Я*то уж знаю!
Она благодарно улыбнулась и тихонько и неловко от смущения осторожно пожала ему руку. Он встрепенулся от этого прикосновения, впервые всем существом ошутнв нежное тепло ее руки. Но Ларисой в эту минуту руководили совсем иные чувства, чем те, которые переживал он сам, и Алексей уже выработавшейся привычкой подавил в себе поднявшуюся горячую волну.
Потом она ушла, а он все еще продолжал стоять, в сотый раз заново переживая эту встречу.
Теперь, вечером, он вспомнил все до мелочен, и ему казалось, что на огрубевшей потрескавшейся коже его руки все еще лежат теплые Ларисины пальцы...
Особенно сильный взрыв, совсем недалеко, заставил всех оторваться от своих дел и недоуменно переглянуться.
— «Гости» торопятся! — проговорил со своей койки Гусев, тревожно поворачиваясь на другой бок. Зимский продолжал сидеть, глубоко задумавшись; Булаев грузно встал и, потянувшись так, что затрещали кости, спокойно отрубил:
