— Вот, maman, я привела к вам еще компаньонку, — обратилась к ней ее невестка, указывая на Анну.
Старушка взяла лорнет, лежавший подле нее на столике, и несколько секунд молча, пристально глядела через него на Анну.
— Ну, у этой хоть лицо человеческое, — заговорила она старческим разбитым голосом, — а уж другие, которых вы мне предлагали, были такие рожи, что и смотреть противно.
Барыня насмешливо улыбнулась.
— Не знаю, поладите ли вы с этой, — заметила она, — она еще очень молода, не живала на местах!
— Молода, это ничего, — отвечала старуха, не сводя своего лорнета с девушки, — а вот что нигде не живала, это плохо: всему придется учить! Вы, милая, что умеете делать?
Анна перечислила все занятия, за какие могла взяться.
— Поправьте мне подушку!
Анна исполнила и это.
— А собак вы любите?
— Люблю.
— Ну, это хорошо. У меня две собачки: вам не придется за ними ходить, у них есть своя горничная, но вы должны жить с ними мирно. Возьмите книгу и почитайте, я хочу послушать, хорошо ли вы читаете.
Анна взяла французский роман, лежавший на столике, и прочла несколько строк.
— Довольно, вы слишком торопитесь, я этого не выношу.
Затем последовал целый ряд вопросов о прежней жизни и родственниках молодой девушки. Анне не предложили сесть, и она должна была стоя отвечать на все, часто очень щекотливые расспросы неделикатной старухи и молча выслушивать все ее замечания о своих родных. Несмотря на то что она старалась держать себя как можно скромнее и скрывать испытываемое ею чувство оскорбления, старуха осталась не совсем довольна ею.
— Да, видно, что вы не живали на местах, — заметила она по окончании допроса. — Вы совсем не умеете держать себя! Я не могу сразу решиться взять вас, приходите завтра с утра, пробудете у меня целый день, и тогда посмотрим! А теперь идите; я устала, дайте мне спирт!
Анна подала спирт, поспешно раскланялась и чуть не бегом вышла из этого дома. Слезы душили ее, лицо ее горело. Сколько унижений пришлось ей вынести, как оскорбительно обращались с ней эти люди! И за что? За то, что она пришла к ним как девушка бедная, желающая жить честным трудом! Если бы несколько месяцев тому назад она приехала к ним вместе с теткой в гости — как различно было бы их обращение! Как деликатно избегали бы они всякого неприятного для нее разговора, как любезно усадили бы в своей гостиной, как искренно восхищались бы и ее туалетом, и ее умением держать себя! А теперь?.. Она не изменилась ни в чем и нисколько, а между тем тогда они с удовольствием признавали ее себе равною, а теперь называют «прислугой», не удостаивают посадить рядом с собой!
Приехав домой, Анна заперлась в свою комнату, бросилась на постель и долго-долго рыдала, пока слезы несколько облегчили ее. Затем последовал целый ряд мучительных мыслей. Она страдала от тщеславия и надменности других, а сама — не причиняла ли до сих пор таких же страданий многим лицам? Краска стыда покрыла щеки ее, когда она вспомнила свои отношения к окружающим.
«Боже мой! — думалось ей. — Я ведь была почти такая же, как эти барыни, мало того, я считала за счастье походить на них! Теперь мне придется испытать все те мучения, которые я невольно, по небрежности и невниманию, причиняла другим; мне горьким опытом придется узнать, что чувствуют все те, на кого я смотрела так свысока!»
Весь день провела бедная девушка в слезах. Вечером она рассказала дяде и тетке о том, какого рода место представляется ей. Иван Ильич заметил, что торопиться нечего, что если место ей не по вкусу, она может подождать другого.
— Конечно, — согласилась Татьяна Алексеевна. — Впрочем, — прибавила она, — всякое место будет не по вкусу девушке, привыкшей жить в родном доме. Мне кажется, что чем скорее Анна начнет привыкать к своему новому положению, тем лучше.
До сих пор Анна колебалась. Она рассчитывала, не лучше ли подождать несколько времени, не представится ли занятие поприятнее места сиделки и компаньонки у надменной старухи, но слова тетки заставили ее решиться. Что бы там ни было, что бы ни ожидало ее в ее новом положении, но она смело примет его, она не пробудет лишнего дня в доме родственников, которые, видимо, тяготятся ею, видимо, хотят поскорее сбыть ее с рук.
ГЛАВА XV
На другое утро Анна встала с твердою решимостью угодить больной старухе и получить у нее место. Она оделась как можно проще и мысленно приготовлялась держать себя как можно почтительнее. На сердце ее было очень тяжело; всякий, кто посмотрел бы на ее бледное, изнуренное лицо, почувствовал бы сострадание. Но никто не видел ее. В доме дяди все вставали поздно, и она нарочно хотела уйти пораньше, чтобы не встретить никого из домашних. Она надела шляпку и в последний раз подошла к зеркалу, чтобы убедиться, довольно ли скромен надетый ею наряд.
В комнату вошла горничная.
— Вы уже уходите, барышня, — заметила она, — а вам письмо сейчас принес почтальон.
Анна взяла конверт и тотчас узнала на адресе крупный, нетвердый почерк бабушки.
«Надобно скорей прочесть, что она пишет, — подумала девушка. — Ведь она одна во всем мире любит меня».
Она села на стул и распечатала письмо.
«Милый мой голубчик! — писала дрожащею рукою Анна Федоровна. — Получила я твое письмецо и немало слез пролила над ним. Много перенесла я в жизни, а, кажись, всего тяжелее теперь переносить твое горе. Ты еще всего не написала мне, моя радость. Я узнала стороной, что ты осталась не только сиротой, но еще и без куска хлеба. Бедная ты моя, горемычная! Кабы хватило у меня сил, приехала бы к тебе: авось моему глупому, старушечьему слову удалось бы хоть маленько утешить тебя! Знаю я, есть у тебя богатые родные и покровители, с ними тебе лучше, чем со мной, а только все кажется, не любить им так, как я тебя люблю! Не сердись, голубчик, на меня старуху! Все мне думается, что кабы ты вздумала приехать опять к нам сюда! Может, тебе приятно было бы отдохнуть у нас, да пожить в тишине да в спокойствии; а уж мне какую бы ты радость сделала! Кажись, я и умереть-то спокойно не могу, не повидавшись еще раз с тобой! По милости твоего покойного папеньки — дай бог ему царство небесное, — я большой нужды не вижу: он, как продал Опухтино, оставил мне домик, да и землицы прирезал немного; слава тебе господи, могу принять тебя, мое сокровище, да накормить не одним хлебом. Матренушка сердится, что я тебе пишу об этом; говорит, что ты осмеешь меня, — ну, да я ей не верю, я пишу тебе от чистого сердца; ты согласишься на мою просьбу или нет, как тебе угодно, — а за что же смеяться над бедной бабушкой? Ведь я это из любви к тебе предлагаю, я уж люблю тебя так, что и не высказать. Прощай, моя родная, не убивайся ты больно, мое сокровище, пожалей свою молодость, еще, даст бог, много радостей у тебя впереди.
Анна не могла удержаться от слез при чтении этого письма. «Добрая, преданная душа, как она умеет любить!»
Девушка поднесла письмо к губам и нежно поцеловала его.
«Я буду смеяться над ней! За кого же принимает она меня? Она думает, что я все та же пустая, тщеславная девчонка, какой она видела меня в последний раз!
Нет, моя дорогая, теперь уж я не та, теперь ты была бы довольна мной!»
Она снова перечитала письмо. Для нее было наслаждением повторять себе все эти слова искренней, нежной любви, слова, которых она так долго не слышала, в которых она так сильно нуждалась. При втором чтении она обратила больше прежнего внимания на приглашение старушки. Ехать в гостеприимный серенький домик, видеть подле себя ласковое лицо бабушки, быть окруженной простыми, искренними людьми — да разве это не счастье, особенно сравнительно с тем, что ей предстояло с жизнью компаньонки больной, надменной старухи!
— Конечно, я поеду к ней! — почти вслух вскричала девушка, и на сердце ее вдруг стало как-то весело и светло.
Как только семейство Миртовых собралось к утреннему чаю, она объявила о своем намерении.
— Что за глупая идея! — вскричал Иван Ильич.
— Да отчего же глупая, дядя?
— Еще бы не глупая, — отвечала за мужа Татьяна Алексеевна. — В твои годы забиться в глушь, в деревню! Еще когда у твоего отца было там имение, а то теперь! Я думаю, твоя бабушка живет совсем по-мужицки!
— Неужели же вы думаете, тетя, что лучше взять место компаньонки?
— Надеюсь! По крайней мере ты будешь видеть порядочных людей, ты не одичаешь!
— Ну, по правде сказать, моя бабушка в сто раз порядочнее той старухи, у которой я была вчера.
— О вкусах не спорят! Мы тебя, конечно, не станем удерживать, но только, прежде чем решаться на такой шаг, обдумай его хорошенько!
Анна обдумывала три дня, а на четвертый принесла дяде свои часы с цепочкой и убедительно просила его продать их, чтобы доставить ей денег на дорогу.
