Но это больше не был голос подростка. И даже не был голос человека, чьим родным языком был русский.
Это был голос, знакомый Фридриху Власову очень хорошо.
Голос Хайнца Эберлинга.
Kapitel 55. Ночь с 16 на 17 февраля. Москва, Трубниковский переулок, 30.
Теперь оставалось только ждать.
Фридрих положил "стечкин" на стол перед собой, вытащил обойму, проверил спусковой механизм, вогнал обойму обратно.
Еще раз спросил себя, правильно ли он делает, что ждет Эберлинга для разговора тет-а-тет вместо того, чтобы немедленно доложить в Управление и предоставить прочее имперскому правосудию. На худой конец, можно было бы позаботиться о собственном прикрытии силами Лемке и других оперативников, но он не делает даже этого. Потому что нельзя обеспечить эффективное прикрытие, не объяснив прикрывающим, от кого исходит опасность - в особенности если это офицер их собственной службы.
Фридрих не знал сострадания к врагам и предателям, не собирался щадить чувства изменника, предлагая, по гуманной имперской традиции, преступившему закон и честь офицеру пистолет с одним патроном вместо позора официального расследования. И прежняя дружба не имела тут никакого значения. Если Эберлинг виновен, он должен получить по полной. Но... несмотря на бесспорность доказательств, он не мог избавиться от этого "если". Не мог поверить, что Хайнц Эберлинг, которого он знал с четырнадцати лет, предал Райх и Управление. Хотя как знать, синонимичны ли теперь два последние понятия. И уместно ли говорить не то что о Райхе, но и об Управлении как о едином целом. Во всяком случае, такая гипотеза выглядела куда вероятнее идеи, что внешние враги, кем бы они ни были - от ЦРУ до главарей русских криминальных группировок - могли завербовать Хайнца с помощью денег, женщин и прочей атрибутики из бульварных романов, не говоря уже об атлантистской пропаганде. Куда вероятнее, что Хайнц оказался пешкой в игре своих, что он исполнял приказ, исходящий с неких немаленьких высот... но и это не сходилось со всем, что Фридрих о нем знал. Эберлинг не стал бы пешкой - во всяком случае, нерассуждающей пешкой, послушно исполняющей явно незаконный и, весьма вероятно, вредящий интересам Райха приказ. По крайней мере, тот Эберлинг, которого знал Власов. Неужели этот образ был лживым, и Фридрих не заметил фальши за много лет? Но теперь он должен разобраться, что двигало Хайнцем - прежде, чем примет какие-либо решения. Он понимал, что, вполне вероятно, такое же желание разобраться самому, никому ни о чем не докладывая, погубило Вебера. И все же не мог поступить иначе. Может быть, все же существует какое-то объяснение, снимающее обвинение с Хайнца? Впервые в жизни Власов шел на столь прямое и грубое нарушение должностных инструкций. Но он должен понять...
Звонок в дверь прозвучал в ночной тишине неожиданно резко - во всяком случае, Фридриху так показалось. С неудовольствием отметив учащение собственного пульса, он нажал кнопку пульта. Разумеется, это был Эберлинг; на экране фернзеера он выглядел, как обычно, рук в карманах не держал и вообще не проявлял беспокойства. Из телефонного разговора он узнал лишь, что друг желает сообщить ему нечто важное и срочное - но для изменника и этого достаточно, чтобы насторожиться... Впрочем, он не мог не знать, что за ним наблюдают.
Фридрих взял "стечкин", еще раз проверил, снят ли предохранитель, и пошел открывать.
Надо отдать Хайнцу должное - даже в самый первый миг, увидев наставленный на него ствол, он не выказал испуга. Его брови лишь удивленно поползли вверх, а губы раздвинулись в улыбке:
- Фридрих? Что это за карна...
- Карнавал закончился, Хайнц, - жестко перебил Власов, делая от двери шаг назад. - Он заряжен, и я выстрелю при малейшем твоем неосторожном движении. Ты убил Вебера, но со мной у тебя тот же трюк не пройдет. Подними руки. Медленно.
- По-моему, ты перетрудился, - заявил Эберлинг все еще самоуверенным тоном. - Не знаю, откуда ты взял всю эту чушь, но я... хорошо, хорошо, я подниму руки, но...
- Мы теряем время, - вновь оборвал его Власов. - Я уже сказал, я знаю, что ты сделал. И единственная причина, по которой ты говоришь сейчас со мной, а не с имперскими следователями, состоит в том, что я хочу узнать - почему.
- Ладно, - согласился вдруг Хайнц. - Я все тебе расскажу. Но обещай не предпринимать никаких действий, пока не дослушаешь до конца.
- Согласен. Но не надейся усыпить мою бдительность. Мое донесение уже лежит на берехе Управления, пока что в моем личном разделе. Я еще могу его удалить. Но если по каким-либо причинам я этого не сделаю, оно будет разослано автоматически. Захват или уничтожение моего рехнера тебе не помогут.
- Я не собираюсь играть в Джеймса Бонда, - невесело усмехнулся Эберлинг. Руки он держал на уровне головы, полусогнутые пальцы были вяло расслаблены, плечи ссутулились. Во всем облике читалась не готовность к борьбе, а прорвавшаяся наконец бесконечная усталость. - Может быть, мы все же куда-нибудь присядем?
- Ладно, - кивнул Фридрих, отступая в глубь прихожей. - Иди на кухню. И помни, я не шучу насчет пистолета.
Кухню он выбрал для того, чтобы посадить Эберлинга через стол от себя, спиной к окну - классическая позиция для допроса. Табурет, конечно, не привинчен, ну да ничего. Вскочить и поднять его Хайнц все равно не успеет.
- Я могу опустить руки? - осведомился Эберлинг.
- Да. Положи их на стол перед собой и держи ровно, - сам Власов сделал почти то же самое, с той разницей, что в его руке по-прежнему был "стечкин".
Эберлинг подчинился, с усмешкой поглядел на оружие.
- Я не предатель, - сказал он, - и ты это знаешь.
- Я знаю, что ты убил имперского резидента, - мрачно ответил Власов.
- Я не хотел, - не стал отпираться Хайнц. - Я был вынужден. Ты знаешь, как это иногда бывает. Райх стоит на порядке, да. Но он стоит и на целесообразности. Иногда высшие интересы государства требуют нарушить закон, этим же государством установленный. Мы ведь не атлантисты с их догмами типа "демократия - это процедура", заставляющими их отпускать даже явных преступников, если не соблюдена какая-то дурацкая формальность...
- Вебер не был преступником, - мрачно перебил Власов. Маловероятную обратную гипотезу он уже рассматривал и отверг. Даже если предположить, что, при всем своем безупречном досье, Вебер оказался предателем, и что, по неведомым соображением, покарать его решили максимально тихо, оставив в полном неведении даже ближайших коллег - все равно исполнять такое поручение послали бы не Эберлинга. Не та специализация. - Он был патриотом Райха.
- Иногда приходится убивать и патриотов, - пожал плечами Хайнц. - В нашей истории такое уже бывало, не так ли? Сначала Хитлер убил Рёма и компанию. Потом триумвиры убили Хитлера и компанию...
- Последнее, положим, недоказано, - заметил Фридрих.
- Да брось, ты же взрослый человек, работающий в очень серьезной организации. Неужели ты веришь в эту сказочку из школьных учебников про сговор высших чинов СС и остатков штурмовиков? Я мог бы рассказать тебе кое-что интересное на эту тему, благо соприкасался с ней совсем недавно... но это сейчас неважно. А важно то, что Райх стоит на краю гибели. И я пытаюсь ее предотвратить.
- В самом деле?
- Я отлично понимаю твой скепсис. И понимаю, как мои слова звучат со стороны. Не то неумелая ложь, не то бред сумасшедшего, да? Поверь, это был бы не худший вариант. Но все-таки вспомни триумвиров. Тогда, в августе сорок первого, большинству тоже казалось, что дела обстоят превосходным образом. Мы контролировали практически всю Европу и успешно развивали наступление на Востоке - по крайней мере, внешне казалось, что оно развивается успешно. Высадка в Британии, правда, сорвалась, но все верили, что это временная заминка - вот возьмем через пару месяцев Москву, и тогда... Тогда на человека, заявившего, что Хитлер ведет страну к катастрофе, тоже посмотрели бы, как на безумца и изменника. С соответствующими последствиями. Но, к счастью, такие люди нашлись. То есть они, конечно, ничего не заявляли вслух. Они просто понимали, что хитлеровская национальная политика - это самоубийственное превращение естественных союзников во врагов, а полководческий гений фюрера - миф. Этих людей звали Роммель, Гудериан и Канарис. И они сделали то, что должны были сделать. Пожертвовали фюрером, чтобы спасти Райх...
- Погоди, к чему это ты ведешь? Уж не к покушению ли на Райхспрезидента?
- Нет, теперь дело не в этом. Конечно, Шук допустил страшную ошибку, согласившись на этот референдум. Но отыгрывать назад уже поздно. Это значило бы продемонстрировать всем наш страх и нашу слабость. Да и, в конце концов, референдум лишь обнажил проблему, которая все равно никуда бы не делась. Гнойник уже прорывался, и прорвался бы снова. А если даже и нет, тем хуже - гной продолжал бы отравлять организм изнутри...
