– Он только что тут проходил, – говорил он. – Должно быть, в кабинете причесывается.
– Ладно, мети, я сама его спрошу, – сказала Цзиньлянь и, едва касаясь лотосовыми ножками земли, подобрав юбку, подкралась к кабинету.
Оттуда донесся смех. Цзиньлянь распахнула дверь. Шутун с Юйсяо лежали на кровати.
– Вот, рабские отродья, чем вы тут, оказывается, занимаетесь? – заругалась она.
Застигнутые врасплох любовники с перепугу встали перед Цзиньлянь на колени и начали умолять о прощении.
– Ты, рабское отродье, ступай и принеси кусок траурного шелка и полотна, – обратилась она к Шутуну. – Моя матушка домой собирается.
Шутун тотчас же принес все, что она просила.
Цзиньлянь направилась к себе, за ней проследовала Юйсяо.
– Умоляю вас, матушка! – встав на колени, просила Юйсяо. – Только батюшке не говорите.
– Сукина дочь! – ругалась Цзиньлянь. – Все выкладывай, арестантка проклятая! Давно с ним шьешься, а?
Юйсяо рассказала все о связи с Шутуном.
– Стало быть, прощения просишь? – спрашивала Цзиньлянь. – Тогда я тебе три условия поставлю.
– Все исполню, матушка, что ни прикажете, – заверила ее горничная Юйсяо. – Только простите.
– Во-первых, будешь мне докладывать обо всем, что бы ни делалось в покоях твоей матушки. А утаишь чего, пощады не проси. Во-вторых, что бы я ни попросила, ты должна будешь достать и потихоньку мне принести. И, в-третьих, у твоей матушки никогда не было детей. Скажи, почему она ребенка вдруг стала ждать, а?
– Не скрою, матушка, – говорила Юйсяо. – Хозяюшка моя приняла снадобье из детского места, вот и понесла. А снадобье это мать Сюэ готовила.
Цзиньлянь внимательно выслушала горничную. Симэню о случившемся она ничего не сказала.
А Шутун, напуганный хитрой усмешкой Цзиньлянь, с какой она на него поглядела, когда уводила Юйсяо, струсил не на шутку и направился прямо в кабинет. Там он навязал целый узел платков и повязок, прихватил зубочистки, заколки и шпильки, узелки с подношениями и больше десяти лянов серебра собственных накоплений и пошел в лавку, где выманил у приказчика Фу еще двадцать лянов якобы на закупку траурного шелка и, миновав городские ворота, нанял до пристани осла. Потом Шутун сел на судно и отбыл на родину в Сучжоу.
Да,
Разбита клетка из нефрита –И феникса уж нет.Ключ золотой дракон похитилИ свой запутал след.
В тот день отбыли домой певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.
С утра носильщики принесли от придворных смотрителей Лю и Сюэ трех жертвенных животных и жертвенные принадлежности. От каждого было передано также по ляну серебра на приглашение двух исполнителей даосских напевов.[1051] Их сиятельства намеревались провести с хозяином весь день и ночь. Симэнь решил послать им траурного шелка и послал за ключом к Шутуну, но его не нашли.
– Шутун взял у меня двадцать лянов серебра и ушел шелку купить, – объяснял приказчик Фу. – Батюшка, говорит, наказал шелку купить. Он, наверное, за городские ворота отправился.
Я ему ничего не наказывал, – говорил Симэнь. – Зачем он серебро спрашивал?
Хозяин распорядился поискать Шутуна, но в лавках за городской чертой его так и не отыскали.
– Не задумал ли он, рабское отродье, чего дурного? – говорила хозяину Юэнян. – Чует мое сердце. Подозрительный он был какой-то. Может, обокрал и скрылся? В кабинете посмотри как следует. Чего доброго, и вещи прихватил, негодяй.
Симэнь пошел в кабинет. Ключи от кладовой висели на стене. В сундуке не оказалось платков и повязок, исчезли узелки с подношениями, зубочистки, шпильки и заколки. Симэнь рассвирепел и вызвал околоточных.
– По всему городу ищите! – приказывал он. – Ко мне приведете.
Но напасть на след Шутуна так и не удалось.
Да,
Хоть юноша торопится домой,Боюсь, вернется он туда не скоро –Его манят изысканной красойПодернутые дымкою озера.
После обеда в паланкине пожаловал смотритель Сюэ. По просьбе Симэня его проводили к гробу для воскурения благовоний шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь.
– Сколь тяжкое горе вас постигло, сударь! – говорил Сюэ, увидевшись с хозяином. – Какой же недуг извел вашу супругу?
– Обильные кровотечения, – отвечал Симэнь. – Благодарю за сочувствие и прошу прощения, что побеспокоил вас, ваше сиятельство.
– Ну что вы! – заверил его Сюэ. – Это я должен перед вами извиниться, что выражаю соболезнования с пустыми руками. – Он посмотрел на портрет и продолжал: – Какая прелестная была у вас жена! И в самом расцвете молодости. Только бы наслаждаться жизнью. Да, рано ушла.
– Ваше сиятельство, «неравенство вещей есть их неотъемлемое свойство»,[1052] – вставил стоявший рядом сюцай Вэнь. – Каждому свое на роду написано. Кто бедствует, а кто блаженствует; кому долгоденствием наслаждаться, кого ранняя смерть подстерегает. И судьбу не обойти никому, даже и мудрецу.
– Где вы учились, почтеннейший сударь? – обернувшись в сторону облаченного в траур сюцая, спросил Сюэ.
– Ваш бесталанный ученик значится лишь в списках местного училища, – отвечал Вэнь, земно кланяясь.
– Разрешите взглянуть на гроб усопшей сударыни, – сказал Сюэ.
Симэнь велел слугам приоткрыть с обеих сторон покров. Сюэ приблизился к саркофагу.
– Великолепный саркофаг! Прекрасное дерево! – воскликнул он. – Дорого заплатили, позвольте узнать?
– Видите ли, это мне один мой родственник уступил, – сказал Симэнь.
– Ваше сиятельство, – вмешался Боцзюэ. – Редкий материал, а? Сколько, как вы думаете, стоит, а? Догадайтесь-ка, что за дерево и откуда?
Сюэ принялся внимательно разглядывать гроб.
– Если не из Цзяньчана, то, должно быть, из Чжэньюани,[1053] – заметил он наконец.
– Чжэньюаньским доскам далеко до этих, – перебил его Боцзюэ.
– Лучше, конечно, из янсюаньского вяза.[1054]
– Тонки да коротки вязовые-то доски. Разве как эти? – продолжал Боцзюэ. – Нет, не вяз это, а дерево из пещеры Персиков, что в Улинской долине Хугуана.[1055] Туда в старину, при Танах, рыбак заплыл и с циньскими девицами повстречался. От смуты они там скрывались.[1056] Редко кто в пещеру попадает. Доски – что надо! Больше семи чи длиной, четыре цуня в толщину и два с половиной чи шириной. Спасибо, у своего человека достали, по-родственному, можно сказать, уступил за триста семьдесят лянов серебра. Вы, ваше сиятельство, должно быть, заметили, как аромат в нос ударил, когда покров приподымали. Расписан и снаружи и внутри.
– Да, – вздохнул смотритель Сюэ, – только такие счастливые, как сударыня, могут наслаждаться в таком гробу. Столь высокой чести не удостаивают даже нас, придворных.
– Вы слишком скромны, ваше сиятельство, – вступил в разговор шурин У Старший. – Можем ли мы, провинциальные чины, угнаться за вашим сиятельством, когда вы удостоены высочайших почестей придворного сановника Его Величества? Ведь вы, ваше сиятельство, лицезреете светлый лик Сына Неба, а мы из ваших уст внимаем драгоценное слово Его Величества. Вон его превосходительство Тун удостоен титула князя. Теперь сыновья и внуки его будут одеты в халаты с драконами и препоясаны нефритовыми поясами. Так что вам, ваше сиятельство, по-моему, все доступно.
– Позвольте узнать, как вас зовут, почтенный? – спросил Сюэ. – Вижу, за словом в карман не полезете.
– Рекомендую! Брат моей жены, брат У Старший, – представил шурина Симэнь. – Занимает пост тысяцкого в здешней управе.
– Вы брат покойной сударыни? – спросил Сюэ.
– Нет, брат моей старшей жены, – пояснил Симэнь.
Смотритель Сюэ поклонился шурину У и сказал:
– Прошу прощения, сударь.
Хозяин проводил смотрителя Сюэ на крытую галерею и предложил высокое кресло. Когда гость сел, подали чай.
– В чем дело?! Почему нет его сиятельства Лю? – удивлялся Сюэ. – Надо будет послать за ним моего слугу.
– Ваша милость посылали паланкин за его сиятельством, – говорил слуга смотрителя, встав на колени. – Его сиятельство вот-вот прибудут.
– А два исполнителя даосских напевов прибыли? – спросил Сюэ.
– Давно прибыли, ваше сиятельство, – сказал Симэнь.
Вскоре появились исполнители и отвесили земные поклоны.
– Вас покормили? – спросил Сюэ.
– Покормили, ваше сиятельство, – ответили сказители.
– Тогда не подкачайте! Щедро награжу!
– Ваше сиятельство! – заговорил Симэнь. – Для вас приглашена актерская труппа.
– Что за труппа? – поинтересовался смотритель.
– Хайяньская.[1057]
– А, так они ведь на своем варварском наречии поют, – сморщился Сюэ. – Не разберешь, что тявкают. Такие актеры в диковинку разве что студентам-горемыкам, которые года по три над писанием корпели, добрый десяток лет с лютней, мечом и связкой книг за плечами по свету маялись, потом в столице экзамены держали, кое-как чиновное звание получили и опять без жен живут. Нас же, одиноких, почтенных придворных смотрителей, такие лицедеи не интересуют.
