о таком не догадывался, хотя если бы они дали себе труд присмотреться к движениям Райтера, то заметили бы легкое изменение в манере ходить, манере дышать, манере смотреть. Некоторая осторожность при ходьбе, словно каждый шаг обдумывается, экономное дыхание, стеклянная сетчатка глаз, словно они разбухли из-за недостаточной подачи кислорода, словно — и только в эти мгновения — все хладнокровие покинуло его и он оказался не способен сдержать плач, который, с другой стороны, все никак не мог начаться.
В те же самые дни, пока они сидели и ждали, один солдат из батальона Райтера сошел с ума. Он говорил, что слушает все радиопередачи, причем не только немецкие, но и, как это ни удивительно, французские. Звали солдата Густавом, и было ему двадцать — столько же, сколько Райтеру — лет от роду; вот только он никакого отношения не имел к батальонным радистам. Осматривал его усталый врач-мюнхенец; сказал, что у Густава приступ шизофрении со слуховыми галлюцинациями: это когда в голове слышатся какие-то голоса, а лечиться предписал холодными ваннами и транквилизаторами. Случай Густава, впрочем, существенно отличался от большинства случаев слуховой шизофрении: при ней голоса, что слышит пациент, обращаются к нему, с ним разговаривают или его бранят, в то время как у Густава голоса, что он слышал, ограничивались раздачей приказов, и были это голоса солдат, разведчиков, лейтенантов с дежурным отчетом, полковников, что говорили по телефону с генералами, капитанов-интендантов, требующих доставить пятьдесят килограммов муки, пилотов, что сообщали о метеоусловиях. В течение первой недели лечения Густаву полегчало. Он ходил немножко не в себе и отказывался от холодных ванн, но уже не кричал и не говорил, что ему травят душу. На второй неделе сбежал из полевого госпиталя и повесился на дереве.
Для 79-й пехотной дивизии война на Западном фронте выглядела вовсе не героически. В июне, практически без происшествий, они перешли линию Мажино после наступления на Сомме, а также поучаствовали в окружении нескольких тысяч французских солдат в районе Нанси. Затем дивизию расквартировали в Нормандии.
Пока они ехали в поезде, Ханс выслушал любопытную историю про солдата 79-й дивизии, который заблудился в туннелях линии Мажино. Сектор, где затерялся солдат, насколько он мог понять, назывался сектором «Шарль». У солдата, естественно, были стальные нервы — или он в этом себя убеждал — и он продолжил искать выход на поверхность. Прошел под землей метров пятьсот и попал в сектор «Катрин». Сектор «Катрин», как вы понимаете, отличался от сектора «Шарль» только надписями. Прошел еще с тысячу метров и попал в сектор «Жюль». В этот момент солдат занервничал, и у него разыгралось воображение. Он представил себе, что навсегда погребен в этих подземных ходах и ему никто никогда не придет на помощь. Он решил покричать, но поначалу отказался от этой затеи (испугался, что этим привлечет внимание французов, что могли прятаться в подземных ходах), но в конце концов решился и заорал в полную мощь легких. Но никто ему не ответил, и он продолжил бродить в надежде все-таки найти выход. Прошел через сектор «Жюль» и вошел в сектор «Клодин». За ним следовали сектор «Эмиль», сектор «Мари», сектор «Жан-Пьер», сектор «Беренис», сектор «Андре», сектор «Сильвия». Добравшись до него, солдат сделал открытие (которое любой другой уже давно сделал бы): он заметил, что в коридорах и ходах подозрительно чисто. Прямо-таки непорочно чисто. Затем он задумался: а какая от них польза, в смысле, польза в военном смысле, и пришел к выводу, что никакой пользы они не приносят и здесь, похоже, никогда не было ни одного солдата.
В этот момент солдат решил, что сошел с ума или, что хуже, умер и теперь бродит по своей личной преисподней. Усталый и отчаявшийся, он бросился на землю и уснул. Приснился ему лично Господь Бог. Солдат спал под яблоней в эльзасской роще, и местный джентльмен подошел к нему и разбудил, легонько постучав тростью по ногам. Я Бог, представился он, продай мне душу, впрочем, она и так мне уже принадлежит, и я выведу тебя из туннелей. Дай поспать спокойно, ответил солдат и попытался снова уснуть. Я же сказал — твоя душа и так моя, снова услышал он голос Бога, так что, пожалуйста, не дури, деревенщина ты эдакая, короче, давай, принимай мое предложение.
Тут солдат проснулся и посмотрел на Бога и спросил, где ставить подпись. Вот тут, ответил Бог, выудив из воздуха лист бумаги. Солдат попытался прочитать, что написано в договоре, но тот был составлен на каком-то другом языке — не немецком, не английском и не французском, это уж точно. А чем расписываться? — поинтересовался солдат. Кровью, как полагается, ответил Бог. И солдат тут вытащил свой перочинный нож, порезал себе правую ладонь, намочил кончик пальца и подписался.
— Отлично, теперь можешь спать дальше, — сказал ему Бог.
— А можно сначала из туннелей меня вывести?
— Все должно идти согласно плану, — отрезал Бог, развернулся спиной и пошел себе дальше по грунтовой дорожке в направлении долины, где стояла деревня с живописными зелеными, белыми и светло-коричневыми домиками.
Тут солдат решил помолиться. Сложил ладони и поднял взгляд к небу. И тут же увидел: все яблоки на яблоне высохли. Сейчас они походили на изюм, точнее, на чернослив. И в то же время услышал какой-то звук — уж не клацал ли кто-нибудь железом?
— Что происходит? — воскликнул он.
Из долины поднимались черные султаны дыма, на определенной высоте они повисали в воздухе. Чья-то рука легла ему на плечо и встряхнула его. Это были солдаты его роты, которые спустились в туннель в секторе «Беренис». Солдат разрыдался от счастья — не сильно, но достаточно, чтобы излить чувства.
Тем вечером за ужином он рассказал лучшему другу сон, что приснился ему в туннелях. Тот ответил: мол, ничего удивительного, в таком положении всегда снятся всякие глупости.
— Но это не глупость, — ответил он, — я видел во сне Бога, меня спасли, я снова здесь, среди своих, но все равно не могу успокоиться.
А потом, уже спокойнее, добавил:
— Как-то мне тревожно — вот что…
Друг ответил ему, что на войне всем и всегда тревожно. На том разговор и закончился. Солдат пошел спать. Друг его пошел спать. В деревне все стихло. Часовые закурили. Четыре дня спустя солдат, продавший душу Богу, шел по улице, и немецкая машина сбила его насмерть.
Пока его полк стоял в Нормандии, Райтер обычно купался, не обращая внимания на погоду, на каменистых берегах Портбайля, рядом с Оллондом, или севернее Картере. Его батальон был расквартирован в деревне Бесневиль. По утрам Ханс, при оружии и с вещмешком, в котором лежали сыр, хлеб и полбутылки вина,
