подает?.. А напрасно. Подумай. Векселя эти у меня. Не хотел я позора человеку одной земли, дворянину. Надо тебе прийти — к кому уж сам знаешь — и просить позволения tirer топ éрingle du jeu4.
— Я не понимаю...
— Брось. Брось, говорю. Все понимаешь. С твоим умом не в политику лезть. С твоим умом только в горохе сидеть. И другим скажи, Вежа их тоже знает. И не пощадит. А потому, если еще кто-то в загорских окрестностях хоть раз кугакнет — я тебя с сумой пущу.
Помолчал.
— И это еще не все. На месте монастыря — пепел. Будет он и на месте ваших домов — сколько их ни есть. Терпел я. Напрасно держался. Больше не буду. На том — прощай.
...Кони бежали размеренно. Старик молчал. И только возле поворота на Вежу внезапно начал говорить, словно сам себе:
— Лессинг сказал, что надо всегда выбирать левую руку, или стремления, а не правую, или блага... Вот ты и руководствовался бы этим... Да разве вас переубедишь какой-либо мудростью.
И нелогично разозлился.
— А ты — увалень. Разве у нас такие были? Я бы сейчас на разведку поехал pour ргéрагег, et sonder le terrain, et pour que cette visite ne ргésente pas le саrastėге peu satisfaisant de la ргеmiéге5.
Сжал посох.
— Я бы дочь Раубича живою увез. Повенчался. Церковь моя. В Милом. Этого вонючего племени, попов, ближе чем на семь верст не терплю, но на такой случай — ничего...
XI
Синий мягкий день лежал над заливными лугами. Солнце уже клонилось к закату. Небольшой лесной островок над спокойной и по-осеннему густо-синей Ревекой издали казался безлюдным и тихим. Пожелтевшие березы стояли над течением, горели добрым и нежарким огнем, осыпали иногда на траву редкие угольки листьев.
Через Ревеку, обрывая конской грудью кувшинки, ехал вброд всадник. Прямиком к лесному островку. На опушке оглянулся и исчез между деревьев.
...Островок был полон людьми. Привязав к кустам коней, они ждали.
— Что слышно, Кондрат?
Когут приблизился к Алесю, спрыгнул с коня.
— Пан Ярош беседует со старым Ходанским. Затворились с час назад и не похоже, чтобы скоро окончили. Тэкля, пользуясь случаем, собирает кое-какие вещи паненки.
— Что приказала передать?
— Чтобы на закате солнца ждали у пролома в ограде.
Кондрат вдруг улыбнулся.
— Видишь, где мы?
— А как же, — ответил Алесь. — Последний наш ночлег. Когда Война на нас наехал. Вон оно.
Андрей Когут улыбнулся.
— А там дальше мы слышали, как Раубич из орудий стрелял, когда младшая родилась.
Молчали. Алесь вспоминал слова из последней записки Майки: «Дед был прав когда-то. Трудности сделали свое. Возьми, забери меня отсюда, родной, любимый».
Он положил руку на карман, у сердца, нащупал там записку, и ему стало тепло.
— Что ж, хлопцы, надо, видимо, выбираться. Мстислав, ты тут?
— Да.
— Значит, сколько нас... Ты, я, близнецы... Матей Бискупович, Янка Клейна, Кирдун, Павлюк... Восемь человек. И еще Кондратий с шестью полесовщиками. Т-так. Ну, этих сразу направляй в Милое. Пусть держат церковь. Чтобы никакого случая не могло быть.
— Не будет, — сказал Кондратий. — Люди верные, из тех... Помнишь, которых пан спрятал, когда банду Пройдисвета побили. Дети да внуки их. Жизнью обязаны люди.
Старик подъехал к группке людей, что-то объяснил им. Минуту спустя людская цепочка поскакала к Ревеке, вспенила воду, выбралась на сухое и направилась прямиком по полю в сторону Милого.
— Ну вот, — сказал Алесь. — Тронулись. У ограды берем ее и скачем во весь дух. Коней не жалеть: за чашки заплачено — бейте. В случае тревоги — ты ее, Мстислав, берешь и скачешь, а мы...
— Кто с нею венчаться собирается? — спросил Мстислав. — Ты или я? Это, брат, не война. Тут хочешь не хочешь — будешь убегать первым. Когуты с тобою... Нет... Павлюк с тобою и Янка.
— А я? — спросил Андрей.
— Ты с Кондратом и я прикрываем, — ответил Маевский. — Будут догонять — бейте по коням.
Засмеялся.
— Если у кого-нибудь из вас коней подобьют, останется Ян Клейна. Его в темноте не поймают.
— Завидуешь? — весело спросил арап.
— Что-то ты меня забыл, — напомнил младший Бискупович
— Ну, ты, конечно, со мною. Вместе вредили — вместе и ответ... То давайте, хлопцы, по стременной, да к Раубичам.
Выпили из бутылок. Кребс подвел коней.
— Пистоли в саквах.
Возмужавший решительный Павлюк первым вскочил в седло
— Спешит наш академик, — заметил Кондрат. — Словно это ему жениться.
— Два курса осилил, — грустно улыбнулся Андрей. — И не убоялся «бездны премудрости».
Тромб заскакал под Алесем.
Загорский взял поводья Косюньки. Янка Клейна с ружьем вскинулся на Ургу.
— Кони немолоды, — сказал он.
— Ничего, — уточнил Кребс. — Кони верные. Если уж сложить голову, то так с конями, с которыми жизнь прожил.
Кортеж двинулся. Кребса передернуло — припекла водка, и он счастливо засмеялся.
— Вот это жизнь! Не жизнь, а баллада.
Освещенные, залитые грустным багрянцем заката, всадники двинулись, разбили конями красное зеркало воды.
Поступью, чтобы преждевременно не утомить коней, прячась, где можно, в оврагах, миновали заливные луга. Возбуждение возрастало. Когда подъезжали к парковой ограде — Андрей забылся до того, что внезапно для самого себя затянул:
Ой же вы, кони,
Кони,
Кони,
Ночка темная...
Кондрат дал ему в затылок.
Алесь чувствовал, что боится в этой компании, видимо, лишь один он. И не за себя, а за то, что может сорваться. А все остальные — словно пьяны. Им легко. Сорвется дело, и все. В худшем случае шею свернут, упав с коня. А как быть ему, Алесю?
Он соглашался, однако, что они правы. На их месте и он ехал бы как пьяный.
— Алесь!
Он взглянул через решетку в парк и увидел ее. Она бежала возле ограды, касаясь ее рукою. Искала и не находила место, где был выломан прутик.
Кондрат помчался вперед.
— Сюда! Сюда! Майка, сюда!
Она бежала к пролому, который он показывал. Странно, ей еще слишком рано было появляться. И вещей не было в руках.
Он понял почему, услышав какой-то переполох в глубине парка. Что-то помешало.
— Сюда, Михалина, сюда!
Руки Кондрата подхватили ее. Потом Когут словно вырвал ее из-за решетки, понес по дороге к коням.
Алесь склонился, подхватил
