помешают.
Я отправил в свой кейс еще несколько банкнот:
– Бери, пока дают, – такова моя философия.
Продолжая копаться в грудах хлама и всевозможных безделушек, я обнаружил вещицу, которая оказалась плеером для экспириенталий. Те модели, что мне доводилось видеть на Окраине Неба, не шли ни в какое сравнение с этим чудом техники. Благодаря ухищрениям разработчиков его изящный, обтекаемый корпус в сложенном виде был не толще карманной Библии.
Я обнаружил, что один карман еще свободен, и сунул туда плеер заодно с прочими мелочами, которые могли иметь определенную ценность.
– Та эпидемия, о которой вы говорили… – начал я.
– Да?
– Не понимаю, почему она нанесла такой ущерб.
– Потому что она не была биологической, то есть в общепринятом смысле. – Квирренбах перестал копаться в груде вещей и некоторое время задумчиво молчал. – Она поражала только машины, причем начиная с определенного уровня сложности. Одни вовсе прекратили работать, у других… изменился принцип действия.
Я пожал плечами:
– Пока звучит не слишком пугающе.
– Разумеется. Вы, наверное, имеете в виду роботов или системы жизнеобеспечения вроде корабельной. Но дело происходило на Йеллоустоне. Большинство устройств были микроскопическими, они находились в организмах людей, тесно связанные с их разумом и плотью. То, что стряслось с Блистающим Поясом, – лишь один из симптомов. Что-то ужасное происходит в масштабах всего человечества. Ну скажем… представьте себе четырнадцатый век, по всей Европе гуляет «черная смерть». Это вполне может показаться концом света.
– А можно подробнее?
– Опросите систему в своей каюте. Или хотя бы в этой.
– А почему бы вам самому не рассказать?
Он покачал головой:
– Нет, Таннер. Говорю вам: я знаю немногим больше вашего. Не забывайте, что мы прибыли сюда одновременно. На разных кораблях, да, но оба мы летели сквозь звезды, когда это случилось. Времени на адаптацию у меня было примерно столько же.
– А откуда вы прилетели? – тихо и спокойно осведомился я.
– С Гранд-Титона.
Американо. Таких колоний несколько: Йеллоустон, Йосемити, Глейшер и еще две-три, их названий я не помню. Все они были основаны четыре века назад по одной и той же схеме: первыми на планету высаживаются роботы, которые создают себе подобных и все необходимое для будущих колонистов. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом: через поколение-другое колония пустела. Редко какой из ныне существующих кланов может похвалиться, что ведет свою родословную от первых поселенцев-американо. Большинство обитателей этих миров – потомки более поздних волн колонизации, поселенцев, прибывших на субсветовиках. Большинство этих колоний – демархистские государства наподобие Йеллоустона.
Окраина Неба – совсем другое дело. Это единственный мир, заселенный экипажем первого поколения.
Иногда люди учатся на своих ошибках.
– Я слышал, что на Гранд-Титоне живется неплохо, – сказал я.
– Да. Наверное, вам интересно, ради чего меня сюда понесло.
– Вообще-то, нет. Это не мое дело.
Он снова прервал раскопки. Похоже, отсутствие интереса к его биографии было ему в новинку. Я перебирал вещи и мысленно считал секунды. Счет перевалил за дюжину, когда Квирренбах заговорил:
– Я музыкант… то есть композитор. Работаю над симфоническим циклом, это труд всей моей жизни. Вот что привело меня сюда.
– Музыка?
– Да, музыка – хотя едва ли можно назвать этим затасканным словечком то, что рождается в моем сознании. Моя следующая симфония… это должен быть шедевр, вдохновленный нечем иным, как самим Городом Бездны. – Он улыбнулся. – Она задумывалась как возвышенный гимн этому Городу, воплощению блеска Бель-Эпок – сочинение, бурлящее жизненной силой и энергией. Но теперь, я чувствую, это будет что-то мрачное и торжественное, в духе Шостаковича. Тяжелые чувства, вызванные осознанием суровой действительности, – колесо истории вновь повернулось, и наши бренные мечты перемолоты в пыль. Симфония эпидемии.
– И ради этого вы проделали весь путь? Чтобы нацарапать несколько нот?
– Вот именно, нацарапать несколько нот. Почему бы и нет? Ведь кто-то должен это сделать.
– Но дорога домой займет у вас десятилетия.
– Удивительно, но сей факт успел отпечататься в моем подсознании раньше, чем вы любезно сделали это замечание. Мое путешествие – всего лишь прелюдия, а потраченное на него время – просто миг в сравнении с несколькими веками, которые пролетят до его завершения. Оно будет длиться почти столетие – в два-три раза больше, чем прожил любой из великих композиторов. Разумеется, я посещу десятки миров. Я буду постоянно прокладывать новые маршруты, устремляясь туда, где происходят самые значительные события. Почти наверняка войны, эпидемии и смуты будут продолжаться, но также будут происходить чудеса и совершаться удивительные открытия. И все это послужит пищей моему грандиозному произведению. А когда я пойму, что оно завершено, и не почувствую при этом ни отвращения, ни разочарования… наверное, тогда я уже достигну заката своих дней. У меня, знаете ли, не хватает времени следить за новинками в технологии долгожительства – все силы надо отдавать работе. Так что остается прибегнуть к каким-нибудь общедоступным средствам, надеюсь, я успею завершить свое выдающееся творение. Затем займусь окончательной шлифовкой. Я сведу грубые наброски, сделанные тут и там, в единое целое и, может быть, добавлю несколько легких штрихов. Несомненно, к тому времени я достигну большего мастерства. И тогда я сяду на корабль и вернусь на Гранд-Титон – если он еще будет существовать, – где объявлю о мировой премьере. Это будет действительно мировая премьера… Конечно, она состоится лет через пятьдесят, а может быть, и больше. Все зависит от того, насколько расширятся к тому времени границы освоенного космоса. Новость должна достичь самых отдаленных колоний, а людям нужно добраться до Гранд-Титона – все это требует времени. Подготовить концертную площадку – у меня есть на примете одно подходящее место, собрать достойный состав оркестра… может быть, применив клонирование – как получится. Все это время я буду спать. И когда минуют эти пятьдесят лет, я воспряну ото сна, шагну в свет прожекторов и встану за пульт, чтобы дирижировать своим опусом. Не важно, сколько мне останется после этого. Я буду купаться в лучах славы, которой не испытывал и не испытает ни один из ныне живущих музыкантов. Имена великих композиторов будут упоминаться лишь в связи с моим именем. Они померкнут рядом с ним, точно россыпь крошечных звездочек рядом со звездой первой величины. Мое имя прозвучит в веках мощным неумирающим аккордом…
