не имели в виду тебя, а хотели убедить сэра Чарлза Эрдри в том, что не собираются искать вслепую, шарить наугад и действовать на авось, что в ходе поисков не придется выворачивать наизнанку весь остров. Но они плохо знают сэра Чарлза и, испугавшись, что он их обойдет, довольно сообразительно показывают ему настоящую карту, только в несколько исправленном виде, так что если он начнет раскопки раньше их, то окажется в дураках.
— Конечно, можно напридумывать такие объяснения. Но если у них была карта и они показывали ее сэру Чарлзу, почему он нам не сказал об этом ни слова? Он явно старался передать нам все имеющиеся у него сведения. Кроме того, как эта карта оказалась на столе именно в тот момент, когда я появился в гостиной? Такие важные бумаги не бросают на столе, если у тебя входная дверь настежь, а при въезде нет ворот.
— О, но это-то как раз может быть совпадением. Они чувствовали, что близки к цели, и забыли об обычной предосторожности. Любой бы забыл на их месте.
— Как бы я хотел в это поверить. Но не могу избавиться от ощущения, что Летеби, когда мы вместе вернулись в дом, взглянул на карту и остался доволен, что та под дешевым романом. Потому что решил, что я ее все-таки не видел? Или потому что понял, что я ее все-таки увидел и так вот неуклюже прикрыл?
— Ты вечно фантазируешь. Кроме того, очень может быть, Летеби не хотел, чтобы ты знал, как именно они нашли клад, хотя ты и знаешь, что они его нашли. Или, например, он просто получал удовольствие при мысли о том, что ты, даже и бросив беглый взгляд на карту, не смог в ней разобраться, поскольку она откорректирована. А что Хендерсон? Он все это заметил?
— Тот, похоже, вообще не обращал на меня никакого внимания. Но у него, надо сказать, совершенно непроницаемое лицо; он не выдает себя так стремительно, как Летеби. Единственное, я обратил внимание, что он страшно плохо выглядит, то ли болен, то ли устал — в любом случае, как будто что-то его гнетет и он катастрофически не выспался. Глаза красные, под ними круги — странно, потому что он явно крепкий. Конечно, может быть, пьет, хотя он не произвел на меня впечатления человека, опухшего от пьянства, просто был разбит.
— Все интереснее и интереснее. Знаешь, Майлз, мне кажется, я пойду спать. Потому что ты наверняка меня разбудишь, когда завалишься в постель, вернувшись с твоих одиноких бдений, а я, возможно, буду слишком взволнованна, чтобы опять заснуть. Когда ты отпустишь нашего бедного Эдварда?
— Не раньше одиннадцати. У меня еще около часа. Но оставьте меня, сударыня, ради бога, оставьте меня. Сейчас я замотаю голову мокрым полотенцем и прокручу эту историю с картой еще раз, и два, и три.
Планы Бридона по прокручиванию истории с картой на самом деле не имели ничего общего с мокрыми полотенцами. Он всегда утверждал, что, если вы столкнулись с проблемой, которая на первый взгляд представляется нелепицей, бесполезно силой заставлять ваше воображение взять барьер; чем больше вы будете подхлестывать его, тем упрямее оно будет пятиться. Единственная возможность увидеть всю картину в новом свете — это заняться чем-то совершенно другим и надеяться, что в ходе занятий непонятно откуда забрезжит свет. Заняться чем-то другим для Бридона в подобных ситуациях означало только одно: он вернулся к пасьянсу.
До того, как ему нужно было заступать на пост, оставалось всего около четверти часа, когда он вдруг выпрямился на стуле с замершей в руке семеркой.
— А может быть, так? — спросил он сам себя. — В — да, С — да, D — да, Е — да, но не А. Куда подевалась эта карта? Вот она, все получается. Какая досада, что нельзя в спальню, но ничего, и здесь справлюсь.
И в который раз рассматривая карту, он принялся издавать странные мычащие звуки, имеющие некое отношение к мелодии песни «Жду тебя у храма»[108]. Полузабытые обрывки музыкальных фраз в его случае означали победный клич.
Бридон обнаружил мистера Палтни на пеньке. Тот сидел в указанном ему наблюдательном пункте с видом полнейшего довольства.
— Вы тоже можете заметить, Бридон, — сказал он, — что лодку кто-то двигал. Если бы она вовсе исчезла, я бы вольно истолковал данные мне указания и сообщил вам. Но наблюдение показало, что она переместилась на незначительное расстояние, всего на двести — триста ярдов к югу. Конечно, с тех пор как я заступил на пост, видимость значительно ухудшилась, но если вы посмотрите вот сюда, куда указывает моя трость, то сразу увидите в лунном свете ее нос; остальное закрыто вон тем деревом.
Месяц в небе мерцал жалким охвостьем, но ночь стояла безоблачная, а река тускло серебрилась, таинственно контрастируя с темной тенью нависающих над ней ветвей. Отрезок противоположного берега, покрытый бледным песком, явно пустовал, но чуть южнее, дальше от моста, у воды виднелся силуэт — слишком правильный, чтобы принадлежать дереву или папоротнику. Если бы не наблюдательность старика, подумал Бридон, трудно было бы понять, что это очертания лодки.
— Создается ощущение, что театр военных действий переносится на воду, — согласился он. — Может быть, стоит иметь наготове другую лодку, ту, на которой вы рыбачите. Где она?
— Чуть ниже, чем обычно. Строго говоря, практически напротив оконечности острова. Если вы пройдетесь, то, полагаю, обнаружите, что там не менее удобный наблюдательный пункт. Или мне подгрести сюда?
— Да пожалуй, нет, спасибо. На сегодня вы свое отработали. Возвращайтесь лучше в дом, на случай если что-нибудь стрясется там. Анджела уже спит, так что он без присмотра. Но вы тоже ложитесь. Ночь тихая, если они заведут машину, я услышу отсюда и при необходимости вернусь той же дорогой. Не то чтобы было легко остановить автомобиль, когда вы не полисмен. Ну, спокойной ночи, Палтни, и огромное спасибо, что все это долгое время позволяете себя мучить.
— Уверяю вас, от наблюдательного пиршества я получаю подлинное наслаждение. Спокойной ночи.
И старик отступил в тень, отгоняя тростью воображаемых врагов в подлеске, как будто ему не о чем было тревожиться на свете.
Бридон быстро прошел вверх по реке, откуда смог лучше рассмотреть лодку на острове прямо напротив; затем, пройдя примерно еще такое же расстояние, на своем берегу он различил рыбацкую лодку № 2 и бесшумно в нее забрался. Нависавшие над рекой деревья давали столь щедрую тень, что, держась у берега,
