— Это не в его силах, — сказал Давос. — Эдрика Шторма здесь нет.
— Как то есть — нет? — обернулся к нему Станнис.
— Он сейчас в море, на борту лиссенийской галеи. — На бледном лице Мелисандры промелькнули испуг и неуверенность. Она не знала об этом!
Глаза Станниса смотрели из впадин, как синие кровоподтеки.
— Ты хочешь сказать, что бастарда увезли с острова без моего позволения? На галее? Если этот лиссенийский пират намерен использовать мальчика, чтобы выжать из меня золото…
— Это сделал ваш десница, государь. — Мелисандра вперила в Давоса проницательный взгляд. — И вы же вернете его назад, милорд.
— Мальчик теперь за пределами моей власти. И вашей тоже, миледи.
Огонь ее красных глаз заставил его поежиться.
— Надо было мне оставить вас во мраке, милорд. Понимаете ли вы, что наделали?
— Я исполнил свой долг.
— Это можно назвать и по-другому: изменой. — Станнис подошел к окну и стал там, глядя в ночь. Не корабль ли он ищет? — Я поднял тебя из грязи, Давос. — Голос его звучал скорее устало, чем гневно. — Неужели в этом мире ни на кого нельзя положиться?
— Четверо моих сыновей погибли за вас на Черноводной, как мог погибнуть и я. На меня вы всегда можете положиться. — Давос Сиворт долго обдумывал слова, которые собирался сказать дальше: ведь от них зависела его жизнь. — Я поклялся давать вашему величеству честные советы, беспрекословно вам повиноваться, защищать вашу страну и ваш народ. Разве Эдрик Шторм не принадлежит к вашему народу? Я сдержал свою клятву — как может это быть изменой?
— Я не напрашивался на эту корону, — снова скрипнул зубами Станнис. — Она тяжела и холодит лоб. Но пока я король, я облечен долгом, и если я должен принести в жертву пламени одного ребенка, чтобы спасти от тьмы тысячи тысяч… Жертвы не бывает легкой, Давос, — иначе это не жертва. Скажите ему, миледи.
— Азор Ахай закалил свой меч, Светозарный, пронзив им сердце своей любимой жены. Если человек, имеющий тысячу коров, отдает одну богу, это ничто. Но если человек жертвует свою единственную корову…
— Здесь речь не о коровах, а о мальчике, друге вашей дочери и сыне вашего брата, — сказал королю Давос.
— О сыне короля с могущественной королевской кровью в жилах. — Рубин Мелисандры сиял, как красная звезда. — Вы думаете, что спасли этого мальчика, Луковый Рыцарь? Когда настанет долгая ночь, Эдрик Шторм умрет вместе со всеми, где бы он ни прятался. И ваши сыновья тоже умрут. Тьма и холод покроют землю. Вы вмешались в то, чего не понимаете.
— Я многого не понимаю, — признал Давос. — И никогда не притворялся, что понимаю. Я знаю толк в морях, реках и очертаниях берегов, знаю, где таятся рифы и мели. Знаю тайные гроты, куда лодка может пройти незамеченной. И знаю, что король обязан защищать свой народ — иначе он не король.
— Ты что, в глаза мне смеешься? — потемнел Станнис. — Луковый контрабандист будет учить меня, в чем состоит королевский долг.
Давос опустился на колени.
— Если я был дерзок, отрубите мне голову. Я умру, как и жил, вашим верным вассалом. Но сначала выслушайте меня. Выслушайте ради лука, который я вам привез, и ради пальцев, которые вы мне отрубили.
Станнис извлек из ножен Светозарный, и комната озарилась.
— Говори, только быстро. — Жилы на шее короля натянулись, как веревки.
Давос достал из-под плаща скомканный клочок пергамента — тонкий и хлипкий, но лучшего щита у него не было.
— Королевский десница должен быть грамотным, и мейстер Пилос учит меня читать.
Он разгладил письмо на колене и стал читать его вслух при свете волшебного меча.
ДЖОН
Ему приснилось, что он снова в Винтерфелле и хромает по крипте мимо каменных королей. Их серые гранитные глаза поворачивались ему вслед, серые гранитные пальцы сжимали рукояти заржавленных мечей у них на коленях. Ты не Старк, говорили ему их глухие гранитные голоса. Тебе здесь не место. Уходи прочь. Но он шел все глубже во мрак, взывая:
— Отец! Бран! Рикон! — Ответа не было, и холодный ветер дул ему в затылок. — Дядя Бенжен! — звал он. — Отец! Помогите мне! — Ответа не было, и где-то наверху били барабаны. В Большом Чертоге пируют, а его не позвали. Он не Старк, и ему там не место. Костыль выскользнул из-под руки, и он упал на колени. В крипте совсем не стало света. — Игритт, прости меня, — прошептал он, но увидел только лютоволка, забрызганного кровью, с печальными, горящими во мраке золотистыми глазами.
Он проснулся в темной каморке, на твердой постели. «Это моя собственная постель, — напомнил он себе, — и моя каморка стюарда под покоями Старого Медведя». Казалось бы, они должны были навеять ему более сладкие сны. Он замерз, несмотря на шкуры, которыми покрывался. Перед походом с ним спал Призрак, который грел его по ночам, а за Стеной его согревала Игритт. Теперь их обоих нет. Игритт он сжег сам, зная, что она желала бы этого, а Призрак… Где он? Тоже умер? И окровавленный волк в крипте, приснившийся Джону, оповещает именно об этом? Но волк во сне был не белый, а серый, как у Брана. Может быть, тенны выследили и убили его там, у Короны Королевы? Если так, Бран для Джона потерян навсегда.
Джон все еще размышлял об этом, когда затрубил рог.
Рог Зимы, подумал он, не совсем еще опомнившись после сна. Но нет, ведь Манс так и не нашел рог Джорамуна. Рог затрубил во второй раз, столь же низко и протяжно, как в первый. Надо вставать и идти на Стену, но это так тяжело.
Джон откинул шкуры и сел. Боль в ноге притупилась и стала терпимой. Для тепла он спал одетым, поэтому ему пришлось только натянуть сапоги, надеть кожаный кафтан, кольчугу и плащ. Рог протрубил снова — дважды. Джон повесил через плечо Длинный Коготь, нашел костыль и заковылял вниз по лестнице.
Снаружи стояла глухая, студеная, ненастная ночь. Братья Джона выползали из башен и казарм, опоясывались мечами и шли к Стене. Джон искал Пипа и Гренна, но не видел их. Может, кто-то из них и есть часовой, протрубивший в рог. Это Манс. Он пришел наконец. Что ж, оно и к лучшему. Будет бой, а потом они отдохнут. Живые или мертвые, но отдохнут.
На месте лестницы под Стеной осталась только куча горелого дерева и битого льда. Теперь они поднимались наверх в клети, но она вмещала только десятерых человек и уже двигалась к вершине, когда Джон подошел. Придется ждать ее возвращения. Внизу уже собрались Атлас, Малли, Кегс, Пустой Сапог, большой белобрысый Гэрет с кроличьими зубами, которого все звали Конем. Он был конюхом в Кротовом городке, одним из немногих кротогородцев, оставшихся в Черном Замке. Остальные вернулись к своим полям и хижинам либо в свой подземный бордель, но Конь, этот большегубый дурень, пожелал надеть черное. Зея, девушка, так ловко стрелявшая из арбалета, тоже осталась, а Нойе взял в замок трех мальчишек-сирот, чей отец погиб на лестнице. Они совсем еще малы — девяти, восьми и пяти лет, — но никого больше их судьба, похоже, не заботила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
