— Застав много. Каждую ночь где-то переходят границу контрабандисты. А сколько еще нарушений, о которых мы ничего не знаем! Граница неспокойная. Не привыкли к ней люди. На этой стороне кум, на той — сват. Как не сходить в гости на престольный праздник или на именины? Корова паслась — нейтральную перешла, мальчишки за ягодами или грибами ходили и заблудились. Много политических перебежчиков с той стороны. И нельзя не принять: коммунисты, разные политические эмигранты. А ко всему еще и контрабандисты. Они тропы и лазы знают не хуже пограничников.
Сурмач удивился: «Рассказывает о нарушении государственной границы с таким удовольствием, словно бы речь ведет о девчонках, которые были на посиделках». А по мнению Аверьяна, умышленный переход границы — это преступление. Вольно или невольно ты его совершил, но ты его все равно совершил. Тут надо, конечно, разобраться: корова паслась и не определила, глупая, где «свое» пастбище, а где «чужое», а мальчишка, который проморгал ее, побежал вслед за буренкой. Это местный инцидент. Провел беседу, предупредил на будущее… А если идет контрабандист — то тут двух мнений быть не может — наказание самое строгое… Иди, разберись, с каким намерением прорывается через границу человек. Говорит: «Сахарин и швейные иголки несу». Это в мешке. А в голове что? Может быть, у него задание кого-то убить или чем-то навредить молодому рабоче-крестьянскому государству.
— А поляки как мирятся? — поинтересовался Сурмач. — Контрабандисты и у них границу нарушают.
— А никак, — пожал плечами дежурный. — Оттуда к нам плывет всякое барахло. А от нас в Польшу — ценности: валюта, золото царской чеканки, бриллианты, художественные произведения, которым цены нет. Вот однажды на второй заставе дядьку задержали… Семь холстов в трубочках, картины мировейших художников. За каждую по миллиону долларов не жалко.
Сурмач посмотрел на дежурного с недоверием: «Миллион долларов за картину! Ну и загибает». А дежурный помощник бьет себя в грудь костлявым кулаком, доказывая, что это еще не так уж много.
— Есть такие картины — за них по сто миллионов долларов дают! Это тебе Воскобойников говорит!
— Так продать их капиталистам! — воскликнул Аверьян. — Сколько на те деньги можно будет построить домов, восстановить заводов и шахт!
Воскобойников вытаращил глаза, словно бы у него в глотке застрял огромный кусок мяса: хватанул по жадности, а проглотить не смог.
— Ты что! Продать! Капиталист — он тебе не дурак, цену копейке знает. Покупает картины — значит, не без выгоды. Картина — она что? Вот ты на нее поглядел, и твоя душа от того стала богаче, и невтерпеж тебе — тянет подвиг совершить для людей, для родного государства. Ты посмотрел, другой посмотрел, и десятый, и сотый… И у каждого душа от счастья запела. А картина от тех взглядов не линяет. Ты любуешься ею, обогащаешься, а ей хоть бы что… И выходит, ценность ее вечная. А выручил ты за нее миллион, в дело пустил — и нет уже того миллиона.
Сурмач не согласился:
— Если в дело пустил миллион, то к тебе вернется два или три миллиона.
Воскобойников посмотрел на окротделовца с сожалением:
— Дярёвня!
Аверьян обиделся:
— Я — с Донбасса! Шахтер!
— А против мировых произведений искусства — все равно деревня.
Аверьян возражать не стал: «Про картины — не по делу это».
— Где контрабандисты берут товар?
— При каждой стражнице для них есть специальный магазин. Чего хочешь купишь, было бы за что.
— И оружие?
— И оружие, — подтвердил дежурный. — Только простой контрабандист за пистолет не берется. Отстреливается тот, кто знает, что попадаться ему в наши руки нельзя.
— А эти? — Сурмач похлопал ладошкой по книге рапортов, где было записано донесение начальника третьей погранзаставы.
— Эти — особые. Они не просто отстреливались, они атаковали секрет и уничтожили его.
— Но остался жив наш чекист, — напомнил Сурмач.
— Тяжело раненный, он им уже не мешал… А может, приняли за убитого. Такое впечатление, что они шли на полное уничтожение наших людей. Зачем это им было нужно? Казалось бы: прорвался через границу — и топай своей дорогой. Нет же!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Убрали свидетелей прорыва? — невольно подумал Сурмач. — Кто-то кого-то узнал? Или мог узнать…»
Он начал раскладывать по полочкам сведения:
Что стало известно?
1. Первого ноября в районе третьей погранзаставы прорвала границу хорошо вооруженная группа.
2. Она вела бой до полного уничтожения пограничного секрета.
3. Потеряв одного убитым, нарушители ушли в глубь нашей территории.
Что можно было предположить?
1. Иголки и сахарин — далеко не самое важное и ценное, что несли с собою контрабандисты.
2. Возможно, среди нарушителей находились люди, для которых главное было — перейти границу.
3. В пограничном секрете были люди, которых контрабандисты знали в лицо (или наоборот, которые опознали контрабандистов). Поэтому прорывавшиеся позаботились, чтобы живых свидетелей не осталось.
Что было неизвестно?
1. Сколько человек прорывалось?
2. Цель прорыва?
3. Куда прорвавшиеся ушли? (Хотя бы ориентировочно, район поиска).
* * *
Дальнейший маршрут Сурмача — на погранзаставу, основное место трагического происшествия. Осмотреть место секрета, поговорить с людьми…
Аверьян готов был немедленно отправиться туда. Но дежурный помощник на него зашумел:
— Ну, ты как с луны свалился! Барон Мюнхаузен! Ночью — на заставу! А где я тебе добуду сопровождающего?
Сурмач понимал правоту Воскобойникова, но все равно — обидно… «Обзывает!»
Он не знал, что за тип этот Мюнхаузен, чем знаменит и в каком мире, но уже одно: «барон», то есть недорезанный буржуй, говорило о многом. И все-таки в тоне, каким Воскобойников произнес это имя (добрая улыбка по отношению к «бывшему»), не позволило Сурмачу возмутиться открыто. Еще попадешь впросак по неведению, побреешь лысого, как говорят в таком случае горняки.
— Сам ты — Мюнхаузен! — выпалил Аверьян.
Воскобойников рассмеялся.
— Да это знаменитый писатель. Заливать умеет — сто полковых брехунов в одного уложишь, и мало будет. Есть у него побасенка, как он с луны свалился… Ну ты губы кренделем не крути, — подытожил Воскобойников. — И если уж сон тебя не берет, поезжай в больницу к своему раненому. Лошадь я тебе определю. До Разъезда путь знаешь, а оттуда две версты: дорога такая — не заблудишься. Только кобуру расстегни, поедешь лесом, маузер может пригодиться в любое мгновение: где те, которые прорвались через границу, — неизвестно.
— Да уж наверняка чесанули вглубь, подальше от беды.
— Ну-ну… На бога надейся, а сам не плошай!
Выехав за ворота казармы, Аверьян все же расстегнул кобуру, откинул крышку: «Не эти, так другие…»
Добираясь до Разъезда, все время присматривался к лошади: в случае чего она первой учует чужих людей. Лошади — они не хуже собак в этом: опасность за версту определяют.
* * *
Не так-то легко оказалось ранью-раннею попасть в больницу. Аверьян дважды обошел длинное, похожее на барак или на казарму, здание, стучался во все двери, заглядывал в темные окна. Ни единого звука.
Тогда он, привязав лошадь к дереву, начал стучать рукояткой маузера в широкую двойную дверь главного входа. Стучался долго, настойчиво, зло. И вдруг его сзади окликнули.
— Чего охальничаешь? Люди спят.
Аверьян обернулся и увидел женщину лет сорока пяти, о которой подумал: «Пожилая». Это впечатление создавало плоское, скуластое лицо, побитое крупными оспинами. Она хмуро смотрела маленькими, показавшимися Сурмачу совершенно не злыми глазами. Он почувствовал себя виноватым:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я из ГПУ. Тут наш товарищ лежит. Раненый…
— Так ты же, милый, не в ту дверь. Эту с войны не открывают.
Женщина повела представителя ГПУ в обход. Она припадала на левую ногу, которая была чуточку короче правой.
Они спустились по крутой узкой лесенке в подвальное помещение, а уж оттуда вышли в широкий коридор.
