решил предоставить императрице регентство, совершив церемонию до отъезда. Понятно, что не Марии Луизе, доброй и здравомыслящей, но глубоко невежественной в государственных делах, Наполеон намеревался доверить управление огромной империей, а великому канцлеру Камбасересу. Наполеон хотел, чтобы именно он был рядом с Марией Луизой и правил от ее имени, потому что опасался своих братьев, не доверяя их притязаниям и беспокойному нраву.
Возраст, начавшиеся неудачи, огромный опыт управления людьми, упадок нравов при абсолютной власти, наполнявшие его юность, и вспоминавшиеся в зрелом возрасте исторические чтения – всё это чрезвычайно усиливало природную недоверчивость Наполеона. Будучи уверен только в том, чем управлял сам, он видел одни зловещие картины в будущем сына и жены после своей смерти. Не доверяя братьям и зятю, которые его раздражали и с которыми он весьма дурно обращался, Наполеон был убежден в том, что они передерутся между собой за власть, если он оставит после себя еще несовершеннолетнего сына. Он вел долгие беседы о своих тревогах с Камбасересом и выказал решимость принять меры предосторожности, даже самые оскорбительные в отношении братьев.
Императорские учреждения отказывали в регентстве женщинам, отдавая его дядям несовершеннолетнего императора. Наполеон прямо сказал Камбасересу, что не хочет наделять братьев регентством и желает наделить им Марию Луизу, чтобы в действительности от имени императрицы осуществлял регентство он, Камбасерес. Чтобы исключить из регентства и даже из совета регентства принцев императорской семьи, имелась причина естественная и бесспорная: обладание иностранным троном. Ведь принцы, правившие вне Империи, могли иметь интересы, настолько отличающиеся от интересов Франции, что в случае прихода к власти несовершеннолетнего императора их исключение из правительства подразумевалось само собой и не могло показаться ни свидетельством недоверия, ни чрезмерной строгостью. Принцев, сидящих на иностранных тронах, если только они не отрекутся ради того, чтобы предъявить свои права во Франции (что было маловероятно), и великих сановников Империи было решено исключить из регентства одной из статей уже задуманного сенатус-консульта. Другим распоряжением, столь же естественным, управление государством передавалось в руки матери в период несовершеннолетия сына. Был также создан совет регентства и определены его полномочия. С советом следовало консультироваться по всем важным государственным делам, но он имел только совещательный голос.
Сенат принял сенатус-консульт в том виде, в каком он был предложен. В его открытых положениях Наполеон наделял регентство всей полнотой верховной власти, запрещая только представлять законы в Законодательный корпус и сенатус-консульты в Сенат, но на деле ограничил применение его власти хорошо рассчитанными мерами предосторожности и постановил, что регентство ничего не может устанавливать без подписи Камбасереса. Кроме того, секретарем регентства он назначил благоразумного Шампаньи, герцога Кадорского.
Тридцатого марта Наполеон облек императрицу новым достоинством. Окруженный великим сановниками Империи, он принял ее в тронном зале и велел принести присягу в том, что она будет исполнять возлагаемые на нее августейшие обязанности как хорошая мать, верная супруга и добрая француженка. По завершении церемонии Наполеон отослал собравшихся, удержав только министров, и ввел Марию Луизу в совет, где обсуждались важнейшие дела. Она проявила внимание, любопытство и оказалась вовсе не лишена ума. В последующие дни он продолжал приглашать ее на все советы, обсуждал при ней различные дела и позаботился сам приобщить ее к управлению. Во время этого краткого обучения он указывал тем, кто должен был направлять императрицу, что следовало ей открывать, а что от нее скрывать. Просматривая донесения полиции, он удалил некоторые из них и сказал Камбасересу: «Не следует загрязнять ум молодой женщины некоторыми подробностями. Вы будете читать донесения и отбирать те, что должно сообщить императрице».
Наполеон оставил за собой особый род дел: назначения высших офицеров армии. «Ни вы, ни императрица не знаете командного состава армии. Его знает только военный министр, а ему я не доверяю. Если я положусь на него, он наполнит армию субъектами, на преданность которых я не смогу положиться, и мне придется отправить его в отставку. Поэтому вы должны позаботиться о том, чтобы все военные аттестаты отсылались на подпись мне». Министр Кларк, трудолюбивый и усердно исполнявший свои обязанности, притворялся преданным, но начинал сомневаться в долговечности императорской династии и охотно подыскивал себе будущих покровителей во всех партиях. Он жестоко разругался с министром полиции. И Наполеон был не прочь, чтобы за сомнительной верностью Кларка присматривала ненависть Савари, искренности которого он всецело доверял.
Перед отъездом в армию Наполеон выбрал себе в адъютанты генерала Корбино и знаменитого Друо, оказавшего великие услуги гвардейской артиллерии во время Бородинского сражения. Он отозвал из Испании маршала Сульта и позволил Фуше уйти с сенаторской должности, поскольку не хотел оставлять в праздности в Париже этих двух людей, особенно второго. Сульта Наполеон брал с собой, предполагая дать ему должность в гвардии, а Фуше намеревался доверить, по возвращении в германские страны, управление покоренными провинциями.
За несколько дней до отъезда Наполеона в Майнц появился князь Шварценберг, объявленный доверенным лицом Венского кабинета. Меттерних прислал его скорее для расспросов, чем для ответов: он поручил ему узнать, какой мир склонен заключить Наполеон, и намекнуть, что Австрия достанет меч только ради мира, полезного Германии. Сказать это излучавшему уверенность Наполеону было нелегко и неприятно. Поэтому Шварценберг с трудом согласился на миссию и неохотно ее выполнял. Он не сообщил ничего ясного и удовлетворительного, говорил только о необходимости мира и о разгуле страстей в Германии и осмелился выразить весьма малую часть того, что ему поручалось сказать. Впрочем, Наполеон не оставил ему времени и случая объясниться. Обласкав Шварценберга, он попытался вовлечь его в свои планы: выказав расчетливое доверие, взял с рабочего стола списки войск и стал убеждать, что располагает во Франции, Германии, Италии и Испании 11–12 сотнями тысяч боеготовых солдат, намного превосходящих качеством германцев. Наполеон заявил, что намерен раздавить русских и пруссаков и отбросить их за Вислу. Затем он стал убеждать князя, что Австрии пора открыто выступить на стороне Франции, дабы добиться скорого, надежного и выгодного для нее мира, ибо он готов отплатить ей Силезией, миллионом поляков и Иллирией. Князь Шварценберг, при всей твердости своих суждений, был тронут расчетами французского императора, однако всё же сказал, что Наполеону придется сражаться с войсками, воодушевленными патриотическими чувствами; что дело не обойдется одним-двумя сражениями; что благоразумнее подумать о переговорах; что в этом Австрия готова ему помочь, но не станет сражаться против Европы за мир, не отвечающий интересам Германии. Но Наполеон был слишком воодушевлен, чтобы его могли остановить подобные доводы.
Князь Шварценберг ясно видел, что он хочет биться насмерть; что никто ему в этом не помешает; что он, вероятно, станет побеждать. Он подумал,
