не так ли? – Тут он цинично усмехнулся. – Космоград – не крейсер «Потемкин», а вы – не революционеры. Вы требуете связаться с маршалом Губаревым? Так он под следствием на Байконуре. Вы требуете связаться с министром науки? Так министр и заведует чисткой.
Решительным жестом он разорвал распечатку, желтоватые обрывки бумаги разлетелись в невесомости медленными бабочками.
* * *
На девятый день забастовки Королев встретился с Гришкиным и Стойко в «Салюте», который до того Гришкин делил с Никитой.
Вот уже сорок лет обитатели Космограда вели антисептическую войну с плесенью и грибком. Пыль, жир и водяные испарения в невесомости не оседали, споры проникали повсюду: в обшивку, в одежду, в вентиляцию. Словно в чашке Петри, в теплой и влажной атмосфере станции они распространялись со скоростью нефтяных пятен в океане. Воняло сухой гнилью и – опасно – горелой изоляцией.
Королев проснулся от глухого удара – очередной посадочный модуль отчаливал от станции. Глушко с женой, догадался он. В течение последних сорока восьми часов Ефремов занимался эвакуацией тех членов экипажа, которые отказались участвовать в забастовке. Канониры оставались на своем посту и в примыкающих к канонирской казарменных отсеках, там же держали Никиту Сантехника.
Гришкинский «Салют» стал штабом забастовщиков. Поддерживающие стачку мужчины не брились, Стойко подхватил стафилококковую инфекцию, руки его покрылись гнойничковой сыпью. Окруженные бледными распечатками полуголых девиц с американского телевидения, в тусклом свете (силовые установки работали вполсилы) забастовщики смахивали на трио порнографов-доходяг.
– С отбытием несогласных, – отметил Стойко, – наши позиции усиливаются.
Гришкин, из носа которого торчали ватные тампоны, только простонал в ответ. Он был уверен, что Ефремов попытается сломить забастовщиков, впрыснув в воздух станции бета-карболин. Тампоны лишь демонстрировали общий уровень напряженности, доходящей до паранойи. Еще до того, как с Байконура пришел приказ об эвакуации, один из техников взялся часами крутить увертюру Чайковского «1812 год» на полной громкости. Глушко гонялся за голой, избитой и орущей женой по всей станции. Стойко открыл доступ к файлам кагэбэшника и записям психиатра Бычкова: многометровые змеи желтых распечаток спиралями кружили по коридорам, шелестели под вентиляторами.
– Только подумайте, что с нами сделают органы на Земле, – пробормотал Гришкин. – Даже суда не будет. Прямиком в психушку.
Зловещее прозвище психиатрических тюрем вселяло в парнишку ужас. Королев жевал вязкий хлорелловый пудинг.
Стойко выхватил проплывающую мимо распечатку:
– «Паранойя, развивающаяся в преувеличенное представление собственной значимости. Враждебные социальному устройству ревизионистские фантазии». – Он скомкал бумагу. – Если бы захватить модуль связи, мы могли бы связаться с американским спутником и слить им все это дерьмо. Может, тогда Москва бы поняла, как она нам осточертела.
Королев смахнул со своего пудинга плодовую мушку. Две пары крыльев и разделенное лишней перетяжкой брюшко явно указывали на высокий уровень радиации. Насекомые разлетелись во время какого-то давнего эксперимента, поколения их населяли станцию уже в течение десятилетий.
– Американцам мы неинтересны, – сказал Королев. – А Москве теперь наплевать на подобные разоблачения.
– За исключением тех моментов, когда ожидается очередная поставка зерна, – возразил Гришкин.
– Америке нужно продать так же сильно, как нам – купить. – Королев с отсутствующим видом зачерпнул еще ложку водорослей, механически прожевал, проглотил. – Американцам до нас не добраться, даже если бы они этого хотели. Канаверал лежит в руинах.
– А у нас топливо заканчивается, – заметил Стойко.
– Можно взять с оставшихся спускаемых аппаратов, – предложил Королев.
– И как, черт побери, мы тогда приземлимся? – Гришкин потряс кулаками. – Даже в Сибири есть деревья! Деревья, а над ними – небо! Хрен бы с этим всем! Пусть катится в тартарары! Пусть упадет и сгорит!
Недоеденный пудинг растекся по обшивке.
– О господи! – сконфузился Гришкин. – Извините, полковник. Я же знаю, что вы не можете вернуться.
* * *
В музее он обнаружил пилота Татьяну перед этой проклятой картиной высадки на Марс. Щеки ее были мокры от слез.
– Знаете, полковник, ваш бюст установлен на Байконуре. Бронзовый. Я всегда проходила мимо него по пути на лекции. – Ее глаза покраснели от недосыпа.
– Бюсты всегда были и будут. – Он улыбнулся и взял ее за руку. – Так уж устроены академии.
– Как оно было там в этот день? – Татьяна все еще смотрела на картину.
– Я почти не помню. Так часто смотрел записи, что помню скорее их. Теперь мои воспоминания о Марсе не отличаются от воспоминаний любого школьника. – Он снова улыбнулся. – Но было не так, как на этой дрянной картине. В этом, вопреки всему, я уверен.
– Почему же это случилось, полковник? Почему все заканчивается? Когда я была маленькой, я смотрела телевизор… Казалось, наше великое космическое будущее – это навсегда…
– Может, американцы были правы? Японцы послали в космос машины, роботы построили их орбитальные лаборатории. Добыча полезных ископаемых на Луне оказалась неэффективной, но мы считали, что в космосе останется хотя бы постоянная исследовательская станция. Все дело в наполненности кошельков. В кабинетах, где принимают решения.
– Вот оно, окончательное решение проблемы Космограда. – Она передала Королеву клочок бумаги. – Я обнаружила это в распечатке московских приказов Ефремову. Они пойдут на неконтролируемое снижение орбиты в течение ближайших трех месяцев.
Полковник поймал себя на том, что тоже всматривается в картину, к которой питал отвращение.
– Это уже не имеет значения, – услышал он свой голос.
А потом она разрыдалась, уткнувшись Королеву в покалеченное плечо.
– Но у меня есть план, Татьяна, – говорил он, поглаживая ее волосы. – Послушайте…
* * *
Королев взглянул на свой старенький «ролекс». Они пролетали над Восточной Сибирью. Он помнил, как швейцарский посол подарил ему эти часы в огромном сводчатом зале Большого Кремлевского дворца.
Пора было приступать.
Полковник выплыл из «Салюта» в стыковочный отсек, отмахиваясь от распечатки, которая норовила опутать ему голову.
Здоровая рука все еще могла работать быстро и точно. Улыбаясь, он вытащил кислородный баллон из крепежных ремней. Ухватившись за поручень, он изо всех сил, на которые был способен, швырнул баллон в противоположную стену. С громким лязгом баллон отскочил, не причинив вреда. Королев подхватил его и снова швырнул.
А потом включил кнопку декомпрессионной тревоги.
Сирены выплюнули облачко пыли и завыли. Взвизгнула гидравлика, и – по тревоге – закрылись переборки между отсеками. Уши Королева заложило. Он чихнул и снова подобрал баллон.
Свет вспыхнул и погас. Полковник улыбался в темноте, обняв стальной баллон. Стойко сумел устроить критический системный сбой. Это оказалось нетрудно. Система и так балансировала на грани коллапса из-за переполненных пиратским видео банков памяти.
– Вот вам бой без перчаток! – процедил Королев, снова ударяя баллоном об стену; зажегся неяркий свет – заработали резервные генераторы.
Плечо заболело, но он продолжал молотить баллоном,
