— Труба ему, — согласился Банкин. — Политика — дело тонкое. Тоньше, чем комар писает. Особенно кадровая. Ведь кто его из Свердловска в ЦК брал? Соображаешь? Егор Кузьмич Лигачев. Теперь вопросы и к Егору будут. Для чего в Москву вез, зачем рекомендовал? Глядишь, и Егор задымится, а то тоже, как Ельцин, власти много забрать хочет. А мы с тобой, Валь, как всегда твердо и последовательно за линию ЦК. Так и жить будем.
— Ладно. Пора мне, — поднялся со скамейки Сундуковский. — Выпустят отсюда, заходи. Выпьем.
— В гости ко мне приезжай, в новое посольство, — в тон ему ответил Банкин. — Пока еще не знаю, в какое. В газетах прочтешь. Бывай!
Глядя в спину удалявшемуся Сундуковскому, Борька лихорадочно раскладывал в уме пасьянс:
“ Ельцин из обоймы вылетает. Лигачев из доверия выходит. Рыжков не тянет, его отношения с Генеральным портятся с каждым днем. Никонов, Разумовский, Слюньков — все не в счет. Остальные члены Политбюро сидят на своих ведомствах. Сидишь на ведомстве, значит, член. Сняли с ведомства — пошел на БАМ. Получается, Тыковлев выходит в дамки. Не зря он Ельцина на пленуме топил. Ох, и хитрая же сволочь! Надо позвонить ему сегодня же, — подумал Борька. — Поблагодарить. Это ведь он меня из дерьма опять вытаскивает. Повод к тому же есть”.
* * *
Андрей стоял в самом начале Кё — парадной дюссельдорфской улицы, этакого местного Бродвея. Он любил иногда пройтись по этой улице с одного конца до другого мимо богатых витрин, поглядеть на уток, деловито плещущихся в грязноватом канале, глянуть на тяжелое мрачноватое здание правления “Дойче Банк”, потом свернуть направо и пойти к Рейну сквозь старый город с его узенькими улицами, маленькими уютными пивными, где надо заказывать местное темное “Альт” и ни в коем случае не просить светлый “Кёльш” из враждебного соседнего с Дюссельдорфом Кёльна. Потом можно посмотреть на памятник Гейне — нелюбимого немцами и любимого у нас еврейского поэта. Стоит прямо на земле голова его неприкаянная, гадят на нее голуби и прохожие собаки, лазят вокруг малые дети, и никому до Гейне дела нет. То есть, конечно, есть Гейне, но не на пьедестале. Так, мол, тебе и надо, не следовало тебе, Генрих, издеваться над немцами и насмешничать. Мы тебя отблагодарили так, как того ты заслужил.
Андрей обернулся к стоящему рядом с ним торгпреду — пожилому крепышу с красноватым дубленым лицом.
— Ну, как, Владимир Николаевич, пройдемся? Подышим? Слава Богу, проводили начальство. Можно и отдохнуть часок-другой.
— Пошли, пошли. Пивка выпьем. А может, и по хаксе съедим. Люблю я эту их хаксу, но только не свиную. Больно она жирная. А телячью, чтобы в глиняной трубе была запечена и с корном.
— Ну, хаксу, так хаксу. Только сначала пройдемся. Осень-то какая. Смотри, все деревья в золоте. Женам чего-нибудь в подарок купим.
— Как же, тут купишь, — возразил торгпред. — Вы, кстати, анекдот последний про эту их Кё слышали? Нет? Значит, идут по Кё Коль с Геншером и на витрины любуются. Коль останавливается и говорит: “Смотри, Ханс Дитрих, вполне приличное пальто и всего три тысячи. Я его сейчас своей Ханнелоре куплю”. Геншер пригляделся и отвечает: “Не, пойдем дальше. Это не магазин, а химчистка”.
— Похоже на правду, — вежливо засмеялся Андрей. — Цены тут, конечно, ломовые. Как вы, Владимир Николаевич, Тыковлева находите? Говорят, становится душой перестройки. Его слушать надо, чтобы понять, куда будет грести Горбачев дальше. Я, правда, читаю, читаю, но до конца не пойму. Смело говорит, образы яркие... Нити, правда, не вижу. Чего-то не улавливаю.
— Боюсь, что и здешние товарищи тоже не уловили, — недружелюбно ответил торгпред. — Не понравился он партийному съезду. Говорил про что-то, а к их делам все это никак не пришьешь. Им за место в политической жизни страны бороться надо, жмут на них со всех сторон, а он мутную философию разводит и ни на один вопрос отвечать не хочет. Или не может. Черт его, колченогого, поймет. Я, впрочем, и от того, что он в Союзе делает, не в восторге. Нельзя скрестить социализм с капитализмом. Несовместимые это вещи. Они это здесь отлично понимают и никакого скрещивания делать не будут. Нам эту радость предоставляют. Все у нас в результате развалится. Поверьте, так все и будет. Я, наверное, устарел. На пенсию идти пора. Но то, что сейчас начинается, это уже не реформа. Это конец всему — партии, стране, нашей экономике. Это преступление.
— Не горячитесь, Владимир Николаевич, — прервал торгпреда Андрей. — Не все так уж плохо, хотя трудности с каждым днем нарастают. Но это, наверное, естественно. Не останавливаться же нам на полпути, не возвращаться же назад. Это, кстати, и немецкие товарищи тоже понимают. Их председатель Мис все время повторяет: “Сжать зубы и вперед! Только не отступать. Наступил решающий этап соревнования между социализмом и капитализмом. Мы его обязаны выиграть”.
— Да это он со страху говорит, — скривился торгпред. — Боится, глазам своим не верит, что у нас и в ГДР творится. Сам себя подбадривает.
— Ну, глядите вот, — возразил Андрей, указывая пальцем на витрину ювелирного магазина. — Сережки с рубиновыми звездами и серпом и молотом. Вон наши часы с Кремлем. Сейчас они входят в моду — большие цифры, большой циферблат. Вон рядом в соседней витрине портрет Горбачева. В газетах на первых страницах опять наш Генсек и перестройка. Когда такое было? Это ведь все в самом сердце империалистической Западной Германии, на их Кё, где пальто-то почистить, как вы только что смеялись, меньше чем за три тысячи невозможно. Значит, наступаем мы. Значит, Рейгана скоро без штанов оставим. Он от наших предложений по разрядке и разоружению едва отбивается. А интерес какой у немецких деловых кругов к сотрудничеству с нами! Ведь отбою нет...
— Не верьте, — коротко бросил торгпред. — Заманивают. Подхваливают, чтобы еще больше затравить в это болото. Дома-то что делается! Аль не знаете?
— Ну, так дома и меры принимать надо, — обозлился Андрей. — Кто мешает? А на внешнем фронте мы, безусловно, выигрываем. Вот приедет будущим летом сюда Горбачев, увидите, что будет.
— Я к тому времени лучше на пенсию уйду, — сухо возразил торгпред. — Наверное, я не понимаю. Вам, молодым, виднее. Но будьте осторожны, не обольщайтесь. В ваших руках огромная страна. Да что там страна. Третья часть человечества с нами связана, от нас зависит. Миллиарды людей, их судьбы, их благополучие...
Потом мирно пили пиво, жевали телячью запеченную ногу, говорили о рыбалке в будущее воскресенье, о подготовке партактива на тему о создании смешанных советско-западногерманских фирм. Но чувство беспокойства и дискомфорта не покидало Андрея.
“Так ли уж он неправ? — думал о торгпреде Андрей. — Внешнеполитические успехи — это, конечно, хорошо. Но не они будут определять ход и исход перестройки. Да и успехи ли у нас? Послы соцстран становятся все более беспокойными и мрачными. В ГДР дела плохи. Не зря эти ребята из “Шпигеля” только и говорят, что о кризисе режима Хонеккера, и напрямик намекают, что Горбачеву надо бы его убрать, как был убран Чаушеску. А Хонеккеру они, конечно, предлагают деньги и всяческое содействие, если тот решит отойти от Москвы и сблизиться с ФРГ. Немецкое коварство, известное веками. А мы, кажется, клюем на гнилую приманку. Чего бы иначе Тыковлев спрашивал, нужна ли в Берлине стена. Будто не знает, что, снесем стену, ГДР развалится. А бросимся ГДР спасать, так и перестройку закрывать придется. Только он это, конечно, не случайно спрашивает. Значит, есть в Москве дураки вокруг Горбачева, которым невдомек, что для нас ГДР такое. А может, не дураки? Может, так задумано? Тогда кем и зачем? Что отдали и что взамен получили? Почему Генеральный все время повторяет, что соцстраны на самом деле уже давно от нас ушли, и надо, мол, только это понять и дать им волю делать все, что хотят. Хотят ли они действительно от нас оторваться? Что, Ярузельский, Живков, Биляк, Якеш не понимают, чем это для них кончится? Конечно, понимают. Значит, сдать их хотят. Сдать и что получить взамен? А не предательство ли все это? Предательство по глупости? Предательство по умыслу? Да нет! Скорее всего, сделав первую ошибку и не найдя в себе сил признаться в этом, совершаем вторую, третью, четвертую и не можем уже остановиться. В такой ситуации всегда нужны люди, которые объяснят, обоснуют, утешат, успокоят и повлекут дальше в омут. А что, чем Тыковлев не подходит на роль новоявленного крысолова из старой и печальной немецкой сказки? Он играл на своей дудочке при всех начальниках и во все времена. Играет и сейчас. Мелодия одна: верь мне, иди за мной, я проведу тебя туда, где хорошо будет...
“А сам потом в сторону прыснет, — неприязненно подумал Андрей. — Да только, пожалуй, уже поздно будет. Стадо устремилось за крысоловами, и немцы поняли это. Процесс пошел”.
