* * *
Лекция в Нобелевском институте прошла успешно. Зал был полон. Публика задавала много вопросов и дружно хлопала. Председатель здешнего европейского общества, сухопарый почтенный норвежец в блейзере с золотыми пуговицами, много и тепло говорил о Горбачеве и перестройке, а в конце ухитрился что-то ввернуть и об идеологе перестройки, который смело рвет со штампами и клише прошлого, чье имя все больше становится синонимом гласности и свежих ветров, которые дуют над великим Советским Союзом. Говорил норвежец эти слова, подняв голову от бумаги и многозначительно глядя на Тыковлева, так что все поняли, кого имел в виду организатор собрания. Потом на пути из зала вниз по деревянным скрипучим лестницам в маленькую раздевалку все наперебой хотели пожать руку и сказать несколько приятных слов. Одним словом, Тыковлев вышел из здания института на улицу Драмменсвейен заласканный и растроганный.
У подъезда под аркой ждал посол, который предложил проехаться во Фрогнер-парк, здешнюю достопримечательность, наполненную голыми каменными фигурами крепких норвежских баб, мужиков и детей. Фигуры чем-то напоминали скульптуры, создававшиеся советскими художниками в годы расцвета соцреализма, но не выражали ни вдохновения, ни порыва вперед к новому светлому будущему. Стояли своими толстыми крепкими ногами на грешной земле норвежцы, обнимались друг с другом, играли с детьми, но были всецело увлечены сами собой, своими каменными телами, своим холодным каменным окружением. А впереди маячил большой каменный фонтан, над которым подальше на холме возвышалась огромная колонна из сплетенных гранитных тел, лезущих друг по другу и попирающих друг друга в вечном борении людей, бессмысленно стремящихся куда-то вверх, ввысь, в серую бездонную пустоту печального осеннего неба.
Слегка дождило, по парку ходили группки экскурсантов, щелкая фотоаппаратами. Большинство задерживалось на мосту, нависшем над двумя прудами с коричневато-серой водой, стайками диких уток и крикливых чаек. Туристы фотографировались у какой-то маленькой фигурки.
— Это “злючка”, — пояснил посол. — Считают самой выразительной фигуркой во всем парке. Густав Вигеланд — это автор и создатель всего паркового комплекса — здорово схватил и выражение, и мимику сердитого скандинавского малыша.
— Да, хорошо получилось, — согласился Тыковлев. — Но все это, вместе взятое, оставляет у меня какое-то противоречивое чувство. Сначала я подумал, что очень похоже на соцреализм. Но это что-то другое. Наверное, больше похоже на немецкое арийское искусство. Только в Германии после 1945 года все это либо поломали, либо попрятали. А здесь стоит. Интересно.
— Верно подмечено, — согласился посол. — А я как-то не задумывался раньше. У Норвегии давние и прочные связи с Германией. Ну, и влияние, конечно, на них немцы оказали в истории немалое. Колонну эту из голых при немцах в годы оккупации ставили, кажется, в 1944 году в присутствии всего нацистского начальства. В городе можно найти решетки с орнаментом из свастик. Правда, свастика — это древний знак, использовавшийся германцами во многих случаях. В чем-чем, а в симпатиях к немцам норвежцев не обвинишь. Скорее, наоборот. Все, как по команде, на немцев волком смотрят.
— А это может быть и от не совсем чистой совести, — усмехнулся Тыковлев. — Против немцев-то они фактически не воевали. Быстро сдались и выжидали, кто победит. Сидели тихо. Это основная масса. Кто к англичанам попал, тот, конечно, им служил и в проводке конвоев в Мурманск участвовал. Героические ребята, кстати. Но ведь и на нашем фронте их было тысяч семь в эсэсовских дивизиях. Сам против них на Пулковских высотах стоял. И рейхсканцелярию в Берлине до последнего патрона они защищали. А как дело к разгрому Германии подошло, так все стали антифашистами. Победителями ведь всем быть хочется. Прошлые хитрости свои захотели искупить задним числом. Как? Да очень просто: пиная побитых другими немцев. Все это очень по-человечески, — прищурился Тыковлев. — Хорошо жить хотят все. Основой большинства движений загадочной человеческой души, к сожалению, зачастую является элементарное шкурничество. Прятать, правда, его стараются. Когда удачнее, когда менее удачно. А суть одна.
За разговором незаметно вышли к автостоянке. Впереди стояло большое здание из красного кирпича с зеленоватой от патины башенкой.
— Это музей Вигеланда, — сказал посол. — Может, посмотрим? Или пойдем ко мне на виллу, посидим?
— Спасибо. Давай лучше завтра после того, как выступлю перед коллективом. Тут меня норвежские хозяева пригласили на ужин в какой-то ресторан. Говорят, место знаменитое. Вид там на Осло чудесный. Рядом с лыжным трамплином. Это где?
— На Холменколлене, судя по всему, — ответил посол.
— Во-во, кажется, так это место называется, — обрадовался Тыковлев. — Ты меня туда подбрось на машине к семи часам. Тебя не приглашаю. Сам понимаешь, не я хозяин. Мы завтра еще наговоримся вдосталь.
— Конечно, конечно, — закивал посол. — Вам на моей машине удобнее всего будет. Значит, Василий, — кивнул он в сторону шофера, — будет стоять перед вашим отелем в полседьмого. А кто там будет? Может быть, переводчик вам нужен, так я Вадима нашего пришлю.
— Не надо Вадима утруждать. Он за сегодня уже напереводился. Там будет у них свой переводчик, — стараясь не смущаться, сказал Тыковлев. — Да и я, в крайнем случае, смогу объясниться. Немножко по-английски кумекаю. В Австрии, как ты знаешь, работал. Меня старые мои знакомые приглашают. Случайно в Осло оказались. Но люди влиятельные и интересные.
— Не сомневаюсь, — послушно согласился посол и беспомощно поглядел вокруг, не зная, как быть дальше. — Вы знаете, Александр Яковлевич, я тогда пешком пройду к себе домой через парк, тут пять минут ходу. А вы берите машину и действуйте в соответствии с вашими планами. Василий в вашем полном распоряжении.
— Большое спасибо и до завтра, — пожал послу руку Тыковлев, радуясь в душе, что наконец-то удалось от него отвязаться. Брать с собой посла на Холменколлен ему очень не хотелось. Начнет потом еще что-нибудь спрашивать, а то и телеграмму отошлет. Хотя не должен бы. Но все же лучше не иметь лишних свидетелей.
Посол понуро зашагал по дорожке в парк, углубляясь в роскошный розарий, разбитый у дороги, ведущей мимо музея. Тыковлев повернулся лицом к музею и начал его оглядывать. Перед зданием возвышалась серая скульптура, изображавшая трех маленьких девчонок, стоящих на коленях и обнимающих за плечи друг друга. Девчонки улыбались, выдвинув вперед подбородки и лукаво прищурив глаза. Тыковлев поймал себя на том, что невольно улыбнулся им в ответ. Но в тот же момент осекся. Ему вдруг показалось, что девчонки совсем не добрые и что вовсе не улыбаются они, а хищно скалят зубы, как бы желая ему зла.
— Что за чертовщина, — прошептал Тыковлев и на момент закрыл глаза. Потом открыл опять. Наваждение не проходило. Девчонки по-прежнему казались ему маленькими вампирами. Улыбчивыми, чистыми, вежливыми, как все окружавшие его живые норвежцы. Но вместе с тем вампирами, упырями, предвкушающими удовольствие напиться чужой крови и именно поэтому угрожающе-радостными.
— Не выйдет, — неожиданно для себя погрозил девчонкам пальцем Тыковлев. — Не на того напали. Других ищите.
Для чего-то перекрестился. Потом подумал, что все же великий мастер этот норвежский скульптор Вигеланд. Дрожь пробирает. А с чего? Не с чего. Так. Нервы. Расстроенный сел в машину. Наступила пауза.
— Куда поедем? — прервал мысли Тыковлева Василий.
— Домой, в отель. Переодеться надо.
* * *
Ресторан был, по всей видимости, деревянный. Стоял на пригорке над узенькой шоссейной дорогой. Знаменитый трамплин Холменколлен остался где-то далеко позади. Вокруг был чахлый лесок, тронутый осенним золотом. Внизу, как на ладони, был виден Осло и серо-серебряный фьорд с многочисленными островами. Перед рестораном на асфальтированной парковке стояло несколько автомобилей. Ходил какой-то мрачный тип в спортивной одежде. То ли кого ждал, то ли воздухом дышал. При виде посольского автомобиля тип несколько оживился и для чего-то встал справа от крыльца, ведущего в ресторан.
“Это норвежская наружка, наверное, — подумал Тыковлев. — Наш бы так открыто встать не решился. Впрочем, не все ли мне равно. Пусть смотрят, кому не лень”.
Наклонив лысую лобастую голову, вылез из машины и, прихрамывая, стал подниматься по лестнице. Поднял глаза и обнаружил за стеклянной входной дверью приветливо улыбающегося Бойермана.
— Добрый вечер, проходите сюда, налево, — показал рукой Никитич. — Мы вас уже поджидаем. Пальто можно повесить здесь. У них тут самообслуживание.
У окна за столом на четверых сидели Джон и еще кто-то из норвежцев, с которыми сегодня знакомился Тыковлев. Имени и должности он, конечно, не запомнил. Больно много было их, да и имена все какие-то необычные. Норвежец, поймав вопросительный взгляд Тыковлева, решил сам разрядить обстановку.
