Но это был логический вывод.
И вот тут в дело вступала еще одна эмоция, четвертая – Ярость. Ярость при мысли о том, что придется от нее отказаться, отдать кому-то другому. Знать, что Ди обнимает и балует кто-то другой. Что кто-то другой укачивает ее на руках, уговаривая уснуть, кто-то другой укрывает полотенцем, когда она выходит из душа, кто-то другой слушает смех и смотрит в глубокие умные глаза… Слишком умные для обычного смертного. Слишком глубокие для любого, кроме него, Дрейка.
Прищуренный ровный взгляд серо-голубых глаз, направленный в бокал, притворно спокойные руки… Обманка. Ярость Дрейка была более чем опасным чувством. Слишком нехорошим. И ее следовало тщательно контролировать. Он – не человек. Он тот, кто при неконтролируемых чувствах может схлопнуть огромные пласты энергии, причинить невосполнимый ущерб созданному миру, распылить, уничтожить, разобрать на молекулы. А так нельзя. Слишком глупо после стольких лет жизни вновь становиться зеленым юнцом. Кто-то из-за одной подобной вспышки может заплатить неоправданно высокую цену.
Да, наверное, стоит просто поговорить. И отпустить Ди. Выкинуть этот чертов клубок изнутри, успокоиться, очистить голову и вернуть все на круги своя.
Так правильно. Так логично. Так нужно сделать.
Но почему тогда при мысли об этом опутывает Отчаяние? Пятое чувство, коррозией проедающее рационализм. Все крушится под его напором, логика становится трухлявым каркасом, привычное становится ненужным, и хочется просто идти и идти… куда глаза глядят. Чтобы просто уйти куда-то далеко.
Он свихнулся. Да, он совсем свихнулся, если хоть на секунду ловит себя на подобных мыслях.
Допив вино, Дрейк откинул голову на спинку и закрыл глаза. На его губах, будто найдя себе новый дом, застыла ироничная, отдающая горечью усмешка.
* * *
Обреченность – это не предчувствие и не недоверие к собственным возможностям, и даже не страх. Обреченность – это осознание того, что скоро случится беда и ты не сможешь этому помешать. Даже при большом желании изменить ситуацию, мотивировать себя, ободрять, уговаривать идти вперед, тешить ложными надеждами о счастливом конце и бравурно смеяться перед другими, все равно в глубине души будешь знать, что провал неизбежен. Именно это и есть обреченность.
Шипы были настоящими.
Настолько настоящими, насколько это вообще было возможным – холодными, острыми и равнодушными. До них было метров пять – как раз хватило бы для того, чтобы полностью и качественно насадиться на них и лежать с дырами в груди, шее, конечностях, глазах. Как акульи зубы, они торчали на дне ровными терпеливыми рядами – мол, давай, мы ждем, прыгай…
– Нет, Дрейк! – я отпрянула от края ямы поближе к стене. – Я не буду этого делать!
– Будешь, – начальник исподлобья взирал на меня, стоя на той стороне и сложив руки за спиной. – Считай это некоторой контрольной точкой в достижении первого этапа знаний. Еще раз повторяю: перейдешь через яму – и свободна. Прыгать на эту сторону не разрешается – поэтому я установлю защитный экран. Трансформировать яму нельзя, замуровывать тоже, все должно остаться тем же, а ты должна пройти над ней.
– Как?! По воздуху?
– Как угодно.
– Но там же шипы!
– Да, там шипы. Но они настолько материальны, насколько ты в это веришь.
– Боже мой… это шутка? – я застонала и подкатилась к краю ямы, достала монетку из кармана: она завалялась там с тех пор, как я пыталась найти в Реакторе кофейный автомат (к слову говоря, не нашла). – Веришь – не веришь. Смотри!
Монетка сорвалась с пальцев и, сверкая полированным металлом под сероватым светом, льющимся из окон, полетела вниз. Секунда… две… и лязг металла о сталь. Попав ребром прямо на кончик одного из шипов, она отлетела в сторону, задела еще один, после чего провалилась между ними на далекий, почти невидимый отсюда пол.
– Они настоящие!
– Настоящим делается все, во что ты веришь.
– Неправда. Ангелы не делаются. Сколько не пыталась их увидеть в детстве, а так и не увидела.
– Кто такие ангелы?
– Мифические существа моего мира.
– А ты в них верила?
– Не знаю… – я вздохнула. – Не важно. Я не смогу, Дрейк, я просто это чувствую… пожалуйста, давай будем делать что-нибудь другое…
Начальник остался непреклонен.
– Бернарда, на прошлом занятии ты показала отличный результат. Я бы сказал – поразительный. У меня нет причин сомневаться, что и с этим ты справишься не хуже. Твои способности выше, чем ты сама о них думаешь, но их нужно продолжать развивать, иначе они станут в лучшем случае бесполезны, в худшем – принесут вред.
Сухие слова похвалы мало подействовали на меня. Чувство обреченности не ушло, скорее, усилилось. Он что правда думает, что я пройду по воздуху над ямой, истыканной шипами? Дрейк просто не знал, что с тех самых пор, как только в Советском Союзе появились видики, дети только и делали, что смотрели подобные ужасы: какой-нибудь дурак валится в такую вот яму, а потом лежит внизу бездыханный, со струйкой крови изо рта и стеклянными глазами, проткнутый в двадцати местах. Нет, нет и нет! Я же не настолько дурная, чтобы поверить в возможность пройти по воздуху?
Дрейк не стал смотреть на мои душевные терзания. Просто растянул по периметру зала озоновую сетку, чтобы предотвратить мои потенциальные прыжки и ушел.
Я съехала спиной по стене и села на пол.
Замечательно! И снова я наедине с собой. Я, четыре стены и яма… на этот раз с шипами. Ах, да! И озоновая сетка – защита от побегов.
Ну, что за жизнь?
Тридцать минут спустя.
Я долго щурила глаза и рассматривала их под разным углом.
Они настоящие. Эти чертовы шипы самые что ни на есть настоящие!.. Вон как блестят, переливаются, сверкают. Холодные, жуткие, отталкивающие. Свесила один кроссовок вниз – до шипов не достать, не проверить на прочность, вниз не спрыгнуть, по дну не перейти.
А может быть, где-то есть невидимый мост?
Тщательно ощупала край ямы и воздух за ней. Ничего.
Вздохнула и снова откатилась к стене думать.
Это подвох, обманка! Не может такого быть, чтобы Дрейк и правда надеялся на переход по воздуху! Может, он ждет чего-то еще? Других методов решения, других мыслей, творческого подхода?
И… если я попробую и свалюсь, то над шипами ведь натянута невидимая страховочная сетка… правда? Монетка просто прошла сквозь нее, а я удержусь. Ведь так?
В горле образовался ком, внутри стало холодно и зябко; тишина давила на плечи. Почему Дрейк не помог мне, почему не поддержал, не подсказал, почему просто ушел?
Я положила голову на подтянутые к груди колени. Чувство одиночества совсем не способствовало полету мысли.
