Петр Иваныч махнул рукой и, как был, в мокрой пижаме упал на старый кожаный диван, провалившись тотчас в бездонную пропасть. И пока длился сон, он все время летел вниз, и чем дольше летел, тем холоднее ему становилось.
Наутро он проснулся от озноба и долго не мог унять дрожь, хотя на улице полыхало душное желтое марево, и жена, с утра обливаясь потом, ворчала на Петра Иваныча, точно он и напланировал такую жару.
Петр Иваныч ощутил в груди странное беспокойство и долго не мог понять, что с ним происходит. Он не слышал, как ругалась жена, он даже отказался есть котлеты с вермишелью. Выпил чаю, потом стоял в маленькой комнате и смотрел в сад. На цветах еще не высохла роса, и земля была темная от влаги, и на траве блестели капли. И странный туман окутывал сад, и медленная, как туман, мелодия с переливающимися каплями росы плавала в саду, и в первый раз Петру Иванычу не захотелось идти на работу. Он улыбнулся грустно и загадочно, вздохнул и вышел из дома. День только начинался.
Надо заметить, что все эти полеты Дождя в окно вовсе не являли демонстрацию его сверхъестественной силы: вот, мол, смотрите, что я могу! Он взлетал потому, что был еще легок, как пушинка, душа еще осваивалась в теле. Наподобие того, как жильцы в первый раз осматривают новую квартиру, так и душа искала себе подходящий уголок, чтобы спокойно жить долгие годы (у Ахиллеса, как вы, наверно, помните, она жила в пятке).
Дождь взлетал еще и потому, что силы души приходили в безудержный восторг, и он не мог уже сидеть на одном месте. Нормальные люди начинают при этом бегать, размахивать руками, но они подвластны земному тяготению, а Дождь был как пушинка, и стоило ему подпрыгнуть, как его уносило бог знает куда.
Можно, конечно, было бы не спешить, подождать, пока все устроится, тело наберет вес, силу и крепость, но Дождь не обладал такой основательностью в мыслях и поступках, его натура, а точнее, опять же душа жила всегда с той сумасшедшинкой, по которой все легко угадывают поэта, прощая ему все причуды.
Кроме того, Лене уже исполнилось семнадцать, а во Флоренции юношеских лет Дождя такая девица уже считалась перезрелой и отцы семейств торопились сбыть залежалый товар с рук.
Срок очеловечивания не так прост. Требовалось десять дней, чтобы душа нашла себе прочное пристанище в теле, и еще сорок, чтобы тело обрело вес и крепость. Но после первых девяти дней путь назад становился уже невозможен. А у Дождя истек второй день. Оставалось еще семь.
Конечно, Дождь уже не колебался, сделав выбор, но решение далось ему с трудом. Немало язвительных упреков и уговоров вылилось на него. Со времен Прометея в Храме такого не случалось. Но Прометей и не собирался возвращаться, он лишь хотел, чтоб людям лучше жилось, такая у него обнаружилась жалостливая душа, а тут… возвращение! Старик мог и запретить. Но он почему-то разрешил. Даже, говорят, сказал такую фразу: «Все хоть завтра могут выкатываться, я никого не держу!» Это отнесли за счет того, что Дождь ходил у него в любимчиках. Однако вскоре Большой Совет выпустил специальное разъяснение в связи с возвращением Дождя, где говорилось, что каждый, пробыв на небесах пять столетий, имеет право вернуться на землю, но, закончив вторую жизнь в образе человеческом, прямой дорожкой отправляется в ад — питать геенну огненную в недрах земного шарика так, чтоб он крутился вокруг своей оси. Это разъяснение мигом остудило многие горячие головы, вспомнившие было счастливые денечки на земле. Вышло даже несколько книг антивозвращенческого характера. «Один счастливый день из 52 лет» — эта книжка Северного ветерка почем зря хаяла земную жизнь, которая описывалась как сущий ад. Вышли книги о коварстве женщин, и муки любви сравнивались с муками Тантала. Молодежь жадно читала эти бестселлеры, понемногу примиряясь со своим однообразным житием. Однако находились и свои Фомы неверующие. Один Морской Бриз, имея сладкую курортную работенку, отказался есть манну небесную и запросил черную корочку. Ему принесли. Он съел и долго мучился отравлением, а вылечившись, раскаялся, но было поздно, его отправили в пустыню Сахару пересыпать с места на место песчаные барханы…
Можно немало рассказывать забавного об этих событиях, но вернемся к нашему герою, ибо настал третий день, а Дождь все еще толком не объяснился с Леной.
Ленка же готовилась к сочинению, оставался один день, но в голову ничего не лезло, эта необъяснимая встреча напрочь вышибла ее из равновесия. Ленка позвонила Мышке (Таньке Мышкиной), однако ни она, ни Митин, ни Чугунов, позвонивший вечером, не только ничего не слыхали о Дожде, но принялись ее уверять, что никакого дождя не было и даже заставили позвонить в Бюро прогнозов, где ее попросту высмеяли, посоветовав обратиться к психиатру. Но дождь-то был, уж в этом Ленка точно была уверена!
На консультации Чугунов сказал, что она, видать, переутомилась, и пригласил всех вечером в безалкогольный бар «Белый медведь» выпить кофе и потанцевать. Все ответили взрывом восторга, и Ленке ничего не оставалось, как подчиниться большинству. Она весь день ждала Дождя, книги падали у нее из рук, но он не приходил. Тоска доконала ее, и она махнула рукой: может быть, действительно переутомилась и ничего не было!
У дверей «Белого медведя» толпились юнцы и юницы в майках и маечках, с рисунками, наклейками и без, заглядывающие в витражи полутемного кафе, откуда доносилась бурная, крикливая музыка. Дождь попробовал протиснуться к дверям, но толпа зашумела, кто-то схватил его за блузу, и он вынужден был отойти. Дождь обошел здание и наткнулся на служебный вход, но последний был заперт на крюк. Откинуть его не стоило труда, и Дождь проник на кухню, откуда беспрепятственно вышел в зал, не замеченный никем, хотя шел открыто и не таясь.
Лена с одноклассниками сидела в углу. На столе горела пузатая с оранжевым колпаком настольная лампа. Диск-жокей объявил перерыв, и зал гудел, захлебываясь в шуме и разговорах, официантки подтаскивали закуски и коктейли, и по разгоряченным лицам чувствовалось, что дело не обходится одними безалкогольными напитками.
Лена увидела его и дрогнула, напряглась как струна. Дождь подошел совсем близко, но, заметив ее волнение, машинально сел за соседний столик.
Чугунов тоже заметил Дождя, обратил внимание и на то, как заволновалась Лена.
— Твой знакомый? — негромко спросил он.
— Да, — отрывисто ответила Лена, и щеки ее вспыхнули.
Крупа цедил свой коктейль, сдобренный изрядной порцией портвейна, который щедро подливал знакомый официант Чугунова Жорик. Одна Ленка почти ничего не пила.
Дождь и сам не заметил, как оказался за чужим столиком, его трясло как в лихорадке. В кафе было душно, накурено, а тело его еще не умело защищать душу, и она задыхалась в этом чаду. Неожиданно из тумана выглянуло чье-то лицо с утиным носом и широкой проплешиной. Помигав мутными глазками, лицо потерлось щекой о замшевый пиджак и, заикаясь, спросило:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
