Все еще идет дождь. Наш дом отражается в воде. Она струится по стеклам окон. Мы не можем смахнуть ее: из-за плохой погоды мы заперты в доме. Мы закрыты в наших телах и не можем остановить слезы, катящиеся из глаз.
Я придумал братство проигравших, но забыл уже, с чего оно началось. Я все время стоял рядом с ними, а надо было отступить: издали лучше видно. Когда отходишь, перед тобой раскрывается целый вид, как горы из нашего окна в солнечную погоду. Но когда стоишь близко, все распадается на мелочи.
Может быть, завтра я создам братство заново, и оно будет совсем другим. Некоторые говорят: "Начнись жизнь заново, я прожил бы точно такую же". Моя была бы иной, и опять иной.
"Господин Бернард, - говорю я, - что ж за ливень..." Брат ничего не отвечает, он переставляет коллекцию предметов на подоконнике: катушку для ниток, конверт, которым суждено в новом мире стать королевой и кораб-лем. "Смотрите, господин Бернард, вода не прекращает литься, а значит, пора достать с антресолей хорошие брезентовые плащи".
По узкой деревянной лестнице я поднимаюсь на чердак. Она настолько крута, что я боюсь потерять равновесие. Ступени отсырели и не скрипят. Чердак темен: лишь через круглое оконце пробивается свет. Я подхожу к нему: я никогда не видел сад с этой вышины. Даже теперь, когда даль заткана туманом, я удивляюсь тому, как высоко я стою над миром.
А в углу лежит что-то черное, похожее на скинутую шкуру. Это брезентовые плащи, резиновая лодка, никому не нужная сложенная палатка. В молодости дед и бабушка любили ходить в походы. Окруженный чердачной полутьмой, я перебираю старые вещи. Меня подгоняет страх, что нас зальет, что мы промокнем и что рисунки брата намокнут и исчезнут.
Мне нужно остановиться и подумать: есть ли у меня основания для страха? Кто-то - должно быть, я - пугался открывать письма, читать газеты. Я боялся эпидемии. Но никто не заболел, и письма не сообщили страшных известий. Когда я пытаюсь понять, чего же я боюсь, страх убегает, как вода между пальцами.
Сейчас, на темном чердаке, я понимаю, что бояться нечего. Что всю жизнь меня бережно, как карандаш, держал в руке рисующий бол-бол-божка. Я спускаюсь обратно в гостиную и пытаюсь зажечь лампу, но свет не горит. Тогда я иду в постель. За окном еще не совсем стемнело. Бледный дождь окружает спальню. Я представляю себе, как Клара на поезде пересекает землю.
Песчаные просторы, извилистая река...
Круглые здания без окон, конические крыши, похожие на термитники...
Темные профили приземистых деревьев, за ними тонут в дымке поля, из дымки выныривает стадо овец...
Земля: зеленые лоскутья - свежая трава, желтые лоскутья - сухая соломка, коричневые лоскутья - ждущая почва. Деревья отодвигаются к горизонту, их тонкая линия указывает границу глазам, потом пропадает вовсе...
Пустынная темная степь с грядой невысоких холмов...
Внутренняя Монголия, пустота, открытая душа, мерный стук копыт и сердца. Тот, кого расстреливают, превращается в коня или убегает змейкой...
Коробки кирпичных зданий в пограничном городе. Такие же коробки есть повсюду, все города одинаковы, где кто-то решил воздвигать клетки вместо домов, и человек, живущий в них, так мал, так похож на своего соседа или на обитателя кирпичный коробки за миллионы миль отсюда. Но где-то в таком же здании, в тесной квартире, некто, подобный Сяо Лону, думает о Ксанаду...
Пес, кони, коровы...
Одинокий человек на пустыре, идет куда-то, хотя рядом - граница. Но пустырь велик, и если прохожий, не замечая, делает левой ногой шаги меньше, чем правой, то возвратится откуда пришел...
Полоса земли с колючей проволокой, вертикально поставленный камень обозначает границу, мимо смотровой вышки поезд въезжает в Россию...
Вдоль бетонного забора идут пограничницы, одна с русским, другая с бурятским лицом, может быть, подруги, возможно, соперницы, одна замужем, другая нет, вечером ходят на танцы, у каждой есть на окраине огород, но мал урожай в этом скудном климате, в первом городе с другой стороны границы...
За составами пустошь, по другую руку - пересечения улиц. Белье на веревке рвется от ветра. Мужчина смотрит с балкона, каждую неделю он провожает взглядом состав, он так привык, что ему кажется, без его строгого взгляда поезд никуда не тронется. Пассажиры наводняют маленький город, покупают сало и яблоки, бегут обратно на перрон. Деловитая корова спешит по улице на дальний крик петуха...
Дома замкнуты в прямоугольники заборов, дома сложены из бревен. Дома разбросаны наобум, из-за того, что слишком много пространства. Уже не лоскутья, а разноцветные полосы расчерчивают землю. Синее нагорье вдали, густо-желтая трава у поезда в одном месте горит яркой алой линией...
Холмы становятся ближе и выше, красное солнце отражается в тихой реке. И если в степи говорилось: "Скачи хоть три дня - никуда не доскачешь", то теперь возникает: "Открыто, голо - не спрячешься", мир как на ладони, и путника видать отовсюду...
Странные горы состоят лишь из камня, то ли базальта, то ли гранита. Они прорублены насквозь, идут резкими уступами: в трещинах цветет сирень...
Черный торф с рыжими пучками травы. Две высокие сопки окаймляют реку, где с лодки удит рыбак...
Поезд идет все дальше в вечер, мимо собаки, что бегает взад-вперед на длинной привязи. В сплетении голых веток и стволов садится малиновый диск
солнца. То тут, то там в темных сопках дома можно различить по желтому свету в окнах (в купе у Клары противоположная полка пуста)...
Утром сухие сосны встают из болотистой почвы. Гора отражается синей громадой в реке, к которой спускается девушка. Горы и вода. Потом что-то совершается с солнцем, изменяются краски: серебряное небо, темно-серебряная гора...
Березы, пространство Байкала покрыто льдистой кашицей. Потом исчезает лед, и на фоне воды деревья четко выступают перед окнами проезжающего поезда. Такая чистая, такая прозрачная, такая спокойная вода. В воздухе птица быстро машет большими крыльями...
Хвойный лес покрывает горные склоны. Туристы идут гуськом с рюкзаками. Река Енисей огромна, как море. Нескончаемый мост, приводящий в трепет. На другом берегу - пышнее листва деревьев...
Стальное небо, изумрудная трава, темно-зеленые ели: чувство цвета обостряется с каждым километром. Мощная река вьется меж горами. Поезд бежит по берегу и въезжает в яркий угол заката. Редкие деревянные дома почти незаметны, здесь царство реки, гор, деревьев, вечернего солнца...
Поселок весь золотой, в избе горит лампочка, поезд догоняет закат. А тот красит листья деревьев в прозрачное золото, и в красное - крыши домов. Полосы теней перемежаются с пятнами света. Круг солнца, яркий до боли в глазах, висит низко над горизонтом. Город проносится: заходящее светило отражается в стеклах окон, отчего у домов загораются злобно глаза...
Дачи с участками утопают в утренней воде. Все намного пестрее, будто ковер или платок расстилается по обе стороны железной дороги, зазывая проезжающих. Даже деревянный забор как-то празднично соскакивает к реке...
Яблони уже цветут, и Клара припадает к окну, будто надеясь вдохнуть их аромат...
Тебе предстоит еще долгий путь...
Ты едешь ко мне, моя возлюбленная, моя сестра...
Я поворачиваюсь к тебе, ударяясь головой об изголовье кровати...
И, вытянув шею, готов целовать холодную штукатурку стены.
2003 г.
