Нагасаки
«Диана» держала курс на Японию. В Шанхай решено было не заходить. Там, как узнал командир, порт был закрыт по случаю каких-то местных беспорядков… Из японских портов тогда для иностранных судов открыт был только один — Нагасаки, — и то исключительно для голландских. Поэтому командир «Дианы» шел в Японию без особой уверенности, удастся ли ему остановиться даже и в Нагасаки.
Он не сходил с мостика: то оглядывался назад, на китайский берег, на Гонконг, тонущий в синей дали, то тревожно всматривался вперед. Над тяжелым свинцовым морем, там, впереди, вырастала грозовая туча.
Эта туча расширялась и все выше подымала свои зловещие трепаные вершины. Над поверхностью моря потянулся во все стороны плотный, серовато-синий туман. Ветер крепчал, и в натянутых снастях начался тот вой, который был верным признаком приближающегося урагана, или, как его здесь называли, — «тайфуна». Встревоженный штурман потребовал спуска всех парусов, кроме штормовых. И вдруг из тумана, несущегося по тревожно-гудящему морю, вырисовался стройный силуэт черного корвета. На всех парусах пронесся он мимо «Дианы» — в каких-нибудь двух кабельтовых от нее — и быстро потонул в тумане.
Появление этого таинственного корабля на фоне свинцовых туч из густой тьмы было эффектно. Исчезновение его было жутко. Он как-то расплылся в тумане.
Старый штурман даже перекрестился.
— Что это вы, Иван Иванович? — недовольно заметил ему командир. — Что вы, не узнали? Это тот корвет, который стоял в Гонконге.
Штурман ничего не ответил ему, но близ стоящим почудилось, будто старик процедил сквозь зубы: «не к добру».
Унтер-офицер, старый Хомичев, тонувший кажется во всех морях, почему-то стал рассказывать новичкам о «летучем голландце».
Наконец налетел тайфун — трепал и мотал «Диану» в течение получаса, и быстро пролетел мимо. Сорвал шлюпку, вырвал кусок борта, и этим ограничились потери «Дианы».
Подошли к Нагасаки. Стали на якорь у самого входа в залив, — дальше продвинуться не пустили японцы, которые вышли на лодках навстречу фрегату и загородили дорогу. В лодках были, по-видимому, какие-то чиновники. Они махали угрожающе руками и что-то верещали на своем птичьем языке.
Вынуждены были остановиться около какого-то форта. Форт был устроен на отвесном утесе, подножие которого омывалось прибоем. С верхов глядели на «Диану» многочисленные орудия. Командир хотел ехать на вельботе к берегу, но лодки решительно преградили ему путь. Тем не менее он попробовал пробиться. Заметив его упорство, японцы стали подавать в форт какие-то знаки, и там вдруг началось необыкновенное оживление, — на «Диану» стали наводить огромные пушки. И вдруг одна пушка сорвалась с утеса и увлекла за собой артиллериста. Оба, и пушка и артиллерист, упали в море, и — о чудо! Пушка поплыла! И артиллерист не расставался с ней, — плыл к берегу, держась за нее. Пушка оказалась… деревянной! На «Диане» раздался гомерический хохот. Даже Спиридоний, присевший было за ящик, спасая свою жизнь от грозных орудий, стал хохотать до слез…
Тем не менее командир до берега так и не добрался, — он помнил историю капитана Головнина, который попал в плен к японцам тоже за свою настойчивость и с трудом от них выбрался.
На другой день к фрегату пристали лодки с какими-то японскими чиновниками и переводчиками, которые кое-как лопотали по-голландски. Чиновники были вежливы до приторности — приседали на корточки, били себя ладонями по обеим ляжкам, улыбались сладко и говорили приятные, цветистые комплименты, но решительно не соглашались, до получения разрешения из Иеддо, допустить кого бы то ни было на берег. Ни воды, ни припасов без этого разрешения тоже дать не хотели. Они объяснили, между прочим, командиру, что если кто-нибудь из фрегата сойдет на берег «до получения разрешения из Иеддо», то им, чиновникам, придется сделать самим себе «харакири», то есть вскрыть ножом брюхо. Таков закон! Ничего не поделаешь! Этот последний аргумент показался командиру самым убедительным, и он, послав японских чиновников ко всем чертям, решился уйти из Нагасаки.
Вечер накануне отхода «Дианы» был теплый и тихий. Заходящее солнце наложило на все фиолетово-лиловые краски: зеленый фиорд, горы, вода, небо с легкими облаками, «Диана» и все, кто был на ней, вдруг окрасились в нежно-лиловый цвет, словно окутались в какую-то лиловую кисею. С берега тянуло запахом сосны и каких-то цветов. Лодки, шнырявшие днем и ночью вокруг «Дианы», засверкали разноцветными бумажными фонариками. На берегу в Нагасаки тоже зажглись огоньки…
На заре пошли к Сахалину.
— Ну, теперь, братцы, готовьтесь к питерской погоде, — как будто даже с удовольствием возгласил штурман.
Действительно, чем более продвигалась «Диана» к Сахалину, тем заметнее портилась погода и падала температура. Еще северные берега Японии были видны, а уже пришлось надеть бушлаты и пальто. В кают-компании затопилась печка, на столе появились бутылки с ромом и коньяком.
У берегов Сахалина
В холодное серое утро пришли к Сахалину и остановились в пустынной Дуйской бухте. Моросил мелкий осенний дождь, и промозглая сырость заволакивала далекий неприветливый берег. Оттуда, с берега, доносился отдаленный рев прибоя у гряды прибрежных скал и подводных камней. Упорный ветер дул с моря и разводил в заливе довольно крупную зыбь.
— Хуже стоянки и не выдумать! — ворчал старый штурман.
— Грунт каменистый, — сказал он командиру, — засвежеет, может якоря сорвать и на камни выкинуть.
Командир посмотрел в серую туманную даль открытого моря, повернулся к берегу, прислушиваясь к реву бурунов, и ничего не ответил.
Он послал баркас за водой и припасами в маленькое селение на берегу бухты. Там был острог для ссыльных каторжан.
— Как вернется баркас, снимемся, — сказал он штурману. — Чего в этой дыре сидеть?
— Следите за якорной цепью, — сказал он вахтенному. Потом заглянул на барометр и отправился греться в свою каюту.
Старший офицер остался на мостике с вахтенным и штурманом и озабоченно слушал его мрачные разглагольствования. Опасения штурмана передались и ему.
— Бамбуковое положение, ей богу! Уходить надо отсюда! И чего те там копаются? Вывесить что ли позывные?
— Копаются, сукины дети, долго ли воды набрать?
С разрешения командира были вывешены позывные.
— Позывных, ваше высокоблагородие, с берега видать не будет! Эва, какая мразь в атмосферах, — сказал боцман. — Лучше на катере кого за ними послать, поторопить.
— Пошли, Евсеич, — сказал старший офицер.
Катер быстро отвалил от борта и исчез в тумане.
Командир опять появился на мостике и тревожно смотрел на небо. Теперь оно все сплошь закрылось черными рваными тучами. Они быстро неслись с моря к берегу.
— Баркас идет и катер тоже! — крикнул сигнальщик.
Но вдруг налетел шквал и сразу развел большую волну в заливе. Яростно взвыли буруны на каменной прибрежной гряде. «Диана» дрогнула на своих цепях.
Налетел еще шквал…
— Шторм будет, — мрачно сказал штурман. — Дождались! Как мы теперь из этой дыры выберемся? Ей богу, не знаю!
…Еще один удар ветра, и якорная цепь вдруг зазвенела, как гигантская гитарная струна.
С трудом выгребали против ветра маленький баркас и катер… Их заливало.
Теперь все море ревело и кипело в узком заливе. Волны, как бешеные, метались от одного берега к другому, сбиваясь в клубы пены.
Температура сразу упала. Вместо моросящего дождя понеслась снежная крупа. Колючими иглами впивалась она в лицо, руки…
Сохраняя спокойствие, командир стоял на мостике с рупором в руке. Он ждал момента, чтоб ринуться навстречу этому ледяному ревущему ветру, но он не мог уйти без лодок, которые выбивались из сил в борьбе с волнами.
Вдруг «Диана» вздрогнула всем корпусом… Раздался резкий лязг и крик со шканцев:
— Цепи лопнули!
И сразу «Диану» потащило к берегу. Забросили запасной якорь. В этот момент к борту пристали баркас и катер.
На минуту, другую «Диана» задержалась, но скоро лопнула и эта новая цепь…
Тогда «Диану» повернуло бортом и понесло на камни. Крик ужаса огласил палубу. Смерть глянула всем в глаза! Надежды на спасение не было, и предсмертная тоска охватила самые смелые сердца. Офицеры, кто в чем, выскочили из кают-компании. Один матрос вдруг захохотал и бросился в кипящую пену, — с ума сошел от ужаса. Старые матросы кинулись в кубрик надевать белые рубахи, — к смерти приготовиться! Офицеры и матросы, все в куче, как стадо испуганных баранов, столпились на палубе около грот-мачты, и только на мостике, крепко держась за поручни, стоял прямо командир, а рядом с ним хмурый старый штурман. Спиридоний держал в объятиях какую-то бочку, выпучил глаза и лязгал зубами, — должно быть, молился.
