по специальности историк. Однажды он узнает, что рядом с Нюрнбергом живет человек, у которого Гитлер многое позаимствовал… И в какой-то момент он решает отыскать его и поговорить с ним, чтобы понять, откуда все пошло и почему пошло именно так…
Чтоб не забыть поодиночке
Ливший с утра мелкий бесконечный дождь, походивший на туман, не прекращался ни на минуту. В пригороде Нюрнберга было мертвенно тихо и пустынно. Денис Суздальцев остановил машину у небольшого особнячка.
— Вот и приехали… Кажется, здесь… — повернулся он к Ирине, сидевшей рядом. Спутница его была переводчицей с французского, они вместе работали на процессе, давно уже выделяли друг друга, и что-то важное и большое рождалось между ними.
Они выбрались из машины и какое-то время просто стояли, пораженные тишиной, покоем и отсутствием страшных развалин, к которым так привыкли глаза в центре Нюрнберга.
— Как тихо и красиво, — вздохнула Ирина. — Как будто нет никакого трибунала, никаких нацистов, лагерей… Ничего…
Денис подошел к калитке, позвонил. Через несколько томительных минут из дома вышел высокий худой мужчина с длинными седыми волосами в просторной вязаной кофте. Когда он, тяжело передвигая ноги, подошел к калитке, стало видно, что он уже совсем старик. Но горбоносое лицо с изрезанными морщинами щеками было значительно и по-своему красиво, словно на рисунке Дюрера.
— Чем обязан? — церемонно спросил он. В глазах его было знакомое беспокойство, с каким большинство немцев смотрело на своих победителей.
— Господин Гланц? — подчеркнуто вежливо осведомился Суздальцев.
— Совершенно точно.
— Мы — журналисты, аккредитованные на процессе…
— Американцы? — спросил Гланц, внимательно оглядев Суздальцева и задержав взгляд на Ирине.
— Нет. Мы из Франции.
— Вот как… Из Франции… А чем я могу быть вам интересен, господа?
— Господин Гланц, многие люди считают Адольфа Гитлера вашим учеником и последователем…
Гланц покачал головой. Было непонятно, соглашается он или протестует.
— Нам бы хотелось узнать ваше мнение о том, что произошло с немцами и Германией?
— Давно уже никого не интересовало мое мнение о немцах и Германии, — словно разговаривая сам с собой, пробормотал Гланц. — А зачем оно вам?
— Нам кажется, сейчас очень важно разобраться в этом.
— Ну, если вам угодно… Хотя, как вы понимаете, этот разговор не доставит мне удовольствия… Но вы — победители сегодня…
Старик открыл калитку. Он провел их в типичный кабинет книжного человека с массивным письменным столом у окна, прикрытого тяжелыми шторами. Стены были плотно увешаны старинными картинами и оружием. Гланц сел в кресло с высокой прямой спинкой, Ирина и Денис устроились на громоздком и неудобном диване.
— Простите, мне нечем вас угостить, — развел руками старик. — Итак, с чего начнем?
— Видимо, с вашего знакомства с Адольфом Гитлером, — предложил Денис.
— Ну, конечно… Но он не был тогда тем Гитлером, которого сегодня знает весь мир… Он был совсем молод, придавлен бедностью, даже нищетой, но его очень интересовала история, вернее, мир древних германцев, их верований, законов…
— Простите, а почему он пришел именно к вам? — спросила Ирина.
Гланц посмотрел на нее с укоризненной улыбкой:
— Потому что это был мой мир. Я был один из тех, кто его увидел в своих мечтах. Увидел, а потом рассказал о нем другим…
— А с чего началось ваше увлечение древними германцами? — решил уточнить Суздальцев.
— С неприятия того пошлого и грязного мира, который окружал меня. Еще в детские годы я страстно интересовался средневековым прошлым и религиозными рыцарскими орденами. Это был прекрасный мир сказочных героев, совершенных и неотразимых в своем величии. Я с головой ушел в их историю, легенды, предания… Увлечение было настолько сильным, что я даже решил принять послушничество в аббатстве недалеко от Вены, хотя семья была категорически против. Я стал братом Георгом…
Белый камень церковных залов с готическими сводами, белые плиты надгробий, строгий романский стиль, белые сутаны братьев, уединенный монастырский сад, мозаика цветных стекол и могилы двенадцатого века герцогов Баденбергов… Я словно вернулся в те времена, я почувствовал себя приобщенным к священной элите германской древности. Я стал писать о том, что чувствую и переживаю. Самая первая из моих опубликованных работ — размышления об изображении на могильном камне, извлеченном из-под монастырских плит. На камне был изображен воин, поражающий неизвестное мерзкое животное…
— Это весьма распространенный сюжет, — пожал плечами Денис. — Рыцарь, поражающий змея или дракона…
— Да, но я вдруг ясно увидел в этой сцене истину — аллегорическое изображение вечной борьбы между силами добра и зла, которой нет конца. К тому времени я уже был готов это увидеть. Меня особенно увлекла бестиальная интерпретация зла на этом древнем камне…
— То есть вы увидели зло как злобное животное, угрожающее миру? — тихо спросила Ирина.
— Вот именно. Есть страшный зверь, который живет во многих людях и является корнем всякого зла в мире…
Гланц сидел, откинувшись назад, спина его была прямой, глаза полуприкрыты. Он явно увлекся своими воспоминаниями, которые давно уже были никому не интересны. Время от времени он открывал глаза и смотрел на Ирину. Было видно, что он обращался только к ней. И Суздальцев подумал, что любой мужчина, в конце-концов, мечтает только о том, чтобы быть понятым прекрасной женщиной…
— Я был страстно увлечен своими мыслями. Начал заниматься зоологией. Изучал Священное Писание, апокрифы, современную археологию и антропологию… И в какой-то момент мне вдруг стало ясно, что доброе и светлое начала в мире воплощены в арийской расе, а различные темные отклонения, злые начала воплощены в негроидах, монголоидах, семитских народах…
— Вряд ли эти откровения соответствовали христианскому вероучению, — возразила Ирина.
Гланц ничуть не смутился:
— Да, эти убеждения были, мягко говоря, неортодоксальными и вызвали серьезные трения между братом Георгом и его наставниками в аббатстве. К тому же я тогда полюбил женщину, полюбил страстной, плотской любовью… Меня призвали «отвергнуть соблазны мира и плотской любви», но мое стремление к свободе мыслить и чувствовать оказалось сильнее, и я покинул аббатство. Мир, в который я вернулся, оказался ужасен и убог одновременно, несмотря на технические достижения.
Миллионы людей гибли в убийственной войне, развязанной ради чьих-то личных целей. Люди убивали друг друга, рвали на части, и никто не знал, зачем и ради чего. Дикость звероподобных детей Адама означала для меня конец культуры и конец того человека, который был прекрасен…
Я снова вернулся мыслями к рыцарским орденам, которые сражались против варваров…
